лав из

Эд гасится ото всех до самого тридцать первого декабря: он в кои-то веки проводит время с мамой, с удивлением обнаруживая, что им необязательно сраться каждые полчаса. То ли переходный возраст прошёл, то ли у Эда мозгов прибавилось (или наоборот), но они довольно весело проводят время. Эд ходит с ней по магазинам, таская тяжёлые пакеты, и помогает ей украшать квартиру — на улице снега в ближайшее время не ожидается, так что они всеми силами пытаются создать новогоднюю атмосферу дома. Теперь в их скромной двушке повсюду мишура и огонёчки, и даже наряжена реденькая, но настоящая ёлка. В качестве подарка мама раскошелилась Эду на заебатые беспроводные наушники, и это единственная причина, по которой тридцать первого декабря Эд наконец включает телефон — и тут же получает шквал сообщений от Егора, номер которого врезался в память автоматически, с одного раза; лучше бы ему так алгебра запоминалась, или хотя бы английский. Эд ничего не читает, равнодушно смахивая уведомления, и врубает треки пожёстче, чтобы выбить битàми всякую дурь из башки. Ближе к ночи они с мамой рубят салатики на кухне под бормотание «Иронии судьбы», и телефон, лежащий по правую руку от Эда, снова вибрирует. Эд скашивает взгляд. «Ты же знаешь, что мне пришло смс, что ты в сети, да?» Он поджимает губы, но на сообщение не отвечает — руки всё равно грязные, брать телефон не хочется. Мама любопытствует: — Уже зовут куда-то отмечать? — Не, ма, забей. Больше ему сообщений не приходит, так что к одиннадцати Эд с мамой сидят за столом на кухне и обсуждают ежегодный голубой огонёк по телику, а ещё мама заставляет его поговорить со всеми родственниками, которых Эд лет с трёх не видел — её телефон, в отличие от его собственного, разрывается от звонков. Эд стоически выдерживает это испытание и даже послушно встаёт, когда начинает играть гимн. Они с мамой чокаются шампанским, съедают по порции салата — и на этом всё. Эд привык праздновать Новый год вот так: в тишине, без выебонов и кучи бухих друзей, — это всё остаётся на завтра. В комнате Эд наконец-то открывает шквал сообщений от Егора и листает вверх эту переписку в одни ворота. Смсок так много, что Эд в итоге не доходит до самого начала, кусками выхватывая информацию: Егору очень жаль, он дурак, он извиняется, извиняется, извиняется. Неведомым образом Эд и сам чувствует себя мудилой: можно было нормально поговорить, а не устраивать концерт, — он же, блядь, не артист. Это Егор у них артист. Эд блокирует телефон, чешет переносицу и идёт к маме в комнату: та лежит на разложенном диване и смотрит телевизор, уже засыпая. — Пришёл отпрашиваться на гулянку? — улыбается она. — Не, я за советом. Эд садится на край матраса и набирает побольше воздуха в грудь. Он не хочет говорить маме стопроцентную правду, поэтому максимально неловко обрисовывает ситуацию. — Короче. Э-э. Например, мне нравится девочка. — Например, — коротко смеётся мама. — Например, я был у неё в гостях. — Ого. — Да. Мы мило сидели, и я помог ей с рефератом, а она покормила меня мандаринами и сырками. И картошкой. — Путь к сердцу мужчины… — Мам. — Всё-всё, молчу. — Всё было супер, а потом пришли её родители, и я понял, что она меня привела домой, только чтобы перед ними выпендриться, сеч… В смысле, понимаешь? — Секу, секу. И что, тебя это разозлило? — Да жесть, я аж убежал. Просто это стрёмно, не? Мама кладёт свою ладонь на Эдову и поглаживает тёплыми пальцами разрисованные костяшки — в пятнадцать лет она ему чуть голову не отгрызла за первую татуху, а теперь уже привыкла. — Стрёмно, — кивает мама. — Родители тебе что-то сказали? — Нет, но и так всё ясно было. — И что ты будешь делать? — Если бы я знал, я бы не пришел к тебе за советом. — Точно, мой ты самостоятельный. Она тебе сильно нравится, да? Эду очень ссыкотно признаваться вслух, но это только лишний раз доказывает, что всё так и есть: Эд вляпался по уши. Так что он утвердительно мычит. — Может, она не специально. Может, ты и правда ей тоже нравишься. По крайней мере, она привела тебя домой, это уже очень доверительный жест, ты вот много кого домой приводил? Вот именно. Эд смотрит на неё и вздыхает. — Думаешь, надо помириться? — Конечно, ты что. Тебя самого это гложет, ты же добрый. — Мам, я страшный, татуированный и будущий рэпер. — Детей не выбирают. — Мама немного молчит, подбирая слова. — Знаешь, я сначала очень злилась из-за того, что ты меня ни о чем не спросил. Меня не столько расстроила татуировка, сколько то, что ты её скрывал. — Я боялся. — Я знаю, милый, поэтому мне и было грустно. Мне гораздо спокойнее знать, что ты можешь мне доверять, так что я рада, что ты пришёл посоветоваться. Эду снова стыдно, что он частично врёт, но это ложь во благо, а то каминг-аут всё-таки не самый радужный подарок на Новый год. — Это ты в честь праздника такая добрая? — Завтра заставлю драить полы, пока не будут блестеть. — Мам, у нас ковровое покрытие почти везде. — Вот именно. Иди мирись со своей принцессой. Надо было изначально зашифровать Егора под принцессой — тогда бы Эд даже не соврал напрямую. Он кивает, благодарит маму снова и бегло целует её в щеку — мама ерошит его волосы и отпускает гулять. * Эд стоит у своего подъезда, смотря на бухих соседей, которые орут новогодние песни под окнами и жгут бенгальские огни. Издалека доносятся хлопки фейерверков, и Эд, в последний раз пролистав сообщения от Егора, набирает его. — Эд! — Егор кричит в трубку, на фоне кто-то истошно вопит, пытаясь заглушить громкую музыку. — Эд, я так, рад, что ты позвонил! Подожди, я выйду на балкон! Эд слушает возню, поджигая собственную сигарету и зачем-то представляет, как то же самое на балконе делает Егор, хотя тот вроде не курит. Во всяком случае, сигареты. — Алло, — снова говорит Егор, когда фоновый шум стихает. — Привет. — Привет, — хмыкает Эд. — Прости меня, — без вступлений начинает Егор. — Я вроде как не специально. — Вроде как? — Я думал об этом! — О чём? О своём поведении? — Да! — Егор не обращает внимание на саркастичную формулировку. — И я понимаю, как это выглядело, прости, пожалуйста! Просто с тобой было так хорошо, я не… Блин. Ты можешь приехать? — А? — У меня дома туса, я позвал подругу, а она привела с собой всех знакомых. — А родители? — Уехали до третьего января. — Пиздец те доверяют. — Потому что я хороший. — Очень, блядь, — вздыхает Эд и бросает трубку. Приходится идти. * Входная дверь даже не закрыта на ключ: Эд просто дёргает ручку и заходит в самую шумную квартиру в доме. В прихожей самозабвенно сосутся две девчонки, и он, крякнув, спешит стянуть с себя ботинки — отличное начало ночи. Эд проходит в гостиную, и никто не обращает на него внимание, так что он дёргает единственного знакомого чувака из присутствующих. Он, правда, не помнит его имени, но вроде это парень из параллели. — Слышь! Ушастый! Парень реагирует, поворачивается в его сторону и улыбается: — О, Эдик, и ты здесь. Булаткин позвал? — Ага. Он где, кстати? — Нажрался, пускает слюни у себя в комнате. — Понял, спасибо. Ушастый отбивает ему кулачок, и Эд, пробираясь сквозь людей, идёт в комнату Егора. Когда дверь за ним захлопывается, он понимает, что здесь охуительная звукоизоляция: наверное, потому что Егор музыкант, и у него куча инструментов. Сам Егор валяется на кровати, раскинув лапы с ластами в стороны, и Эд вздыхает: — Пиздец, ты же был трезвым полчаса назад. — Ты пришёл! — Егор резво садится и тут же ойкает, опускаясь обратно на подушки. — Перебрал. Эд замечает открытую бутылку какой-то хуйни у его кровати — в темноте на разобрать, — и, подхватив её, принюхивается. — Фу, бля, это чё, ягерь? С редбуллом мешал? — Да-а-а. — И не можешь теперь выключиться. — Ты такой умный. — Ты первый, кто мне это говорит. — Обожаю быть первым. Эд закатывает глаза и садится на кресло у компа, подкатывает к Егору — буквально. Хотя ему сейчас не помешал бы краткий курс пикап-мастерства, обратиться, что ли, к кому… — Ты меня позвал, чтобы нажраться? — Я случайно! — Егор переворачивается набок, лицом к Эду, но толку от этого никакого: слишком темно, чтобы Эд мог разглядеть его лицо. — Но я ещё что-то соображаю. — Угу. — Пока лежу вообще отлично. — Угу. — Эд. Ну прости меня, пожалуйста, — Егор тянет к нему руку и бодает кулаком коленку. — Мне не хотелось, чтобы ты уходил, у меня редко бывают гости, я не специально тебя задержал, чтобы покрасоваться перед родителями. Он говорит с перерывами, периодически сглатывая и шмыгая носом, и Эд думает: как хорошо, что свет выключен, и он не видит эту жалостливую физиономию. Он глотает невкусную жижу из бутылки, морщится и отставляет её подальше. В голову даёт сразу, но не так сильно, чтобы Эд перестал соображать. — Надо было с тобой сразу поговорить, а не морозиться. — Это ты так принял извинения? — Типа. — Клёво. — Егора хватает ровно на полминуты молчания. — А мы будем сосаться? Бля? Эда унесло с бокала шампанского, выпитого за столом с мамой, и пары глотков ягеря? У него белочка? Он старается не паниковать: вдруг это Егор так шутит. Юморист, сука. Эд, надеясь, что сердце не совсем очевидно ухает в груди, ровно говорит: — Ты даже сесть не можешь. — А ты ложись. Судя по звукам, Егор двигается на другой конец кровати, к стенке, и Эд охуевает ещё сильнее. Он так долго сидит в молчаливой прострации, что Егор неловко кашляет. — Я на самом деле не очень бухой. — Да что ты. — Включи гирлянду. Увидишь. — Не буду я ничего включать. Эд думает, что такой шанс всё равно выпадает раз в жизни. Когда ещё он сможет так полежать с Егором? Вдруг завтра он уже ничего не вспомнит, или передумает, сказав, что он не такая, он ждал трамвая? Да к чёрту. Эд ложится рядом с Егором, и тот мгновенно утыкается лбом ему в плечо. Эд смотрит в потолок и думает, в какой момент его жизнь свернула настолько не туда. — Я тебе типа нравлюсь? — уточняет он, чувствуя себя тупее, чем на уроках литературы — а это почти невозможно. Егор коротко смеётся. — Я думал, ты давно понял. — Да как, блядь! — Эд даже садится на кровати от возмущения, но Егор тянет его обратно, уложив руку на плечо. — Я чё, ясновидящий, по-твоему? — Тебе бы пошло, кстати, не хочешь в битву экстрасенсов? Эд угрожающе (нет) лупит его по бедру, да так и оставляет там руку — это неловко настолько же, насколько приятно. Егор не возражает. — Конечно, ты мне нравишься, это не очевидно? Камон, самое распространённое клише на свете: плохой парень и… — Принцесса? — Можно и так сказать. — Из меня хуёвый принц. — А ты не принц, ты дракон. — Краду принцессу? — Уже украл. Эд смеётся. Ему ужасно неловко за то, что у них вообще происходит этот разговор — будто кто-то с отвратительным воображением прописал им дебильные диалоги из романтических комедий. Они лежат тихо, и сердце Эда постепенно перестаёт панически колотиться. Дыхание Егора щекочет его скулу, но он не лезет сосаться, вопреки всем обещаниям, вместо этого удобно укладывает руку Эду на грудь и чешет нос о его плечо. — У меня вертолёты, — бормочет Егор. — Попробуй уснуть. — А сосаться? — Завтра пососёмся. — Точно? — Ставлю сотку. — Ладно. Я запомню. Эд на это и надеется, когда сам закрывает глаза и, согретый чужим теплом, медленно проваливается в сон. * Наутро (после Нового года оно начинается часа в три дня) Егор носится из комнаты в комнату и выпроваживает гостей: нагло врёт, что его родители вернутся вечером, и даже не краснеет. Всё это время Эд тупит у него в комнате: за окном серая мгла, а над кроватью Егора уютно светится гирлянда. Из динамиков компа снова играет что-то новогоднее — Эд уже смирился. Он отправляет маме сообщение, что с ним всё в порядке, и залипает в тупые шоу на ютубе. Пока Егор приводит хату в порядок, Эд успевает сходить в душ и переодеться в заботливо выданные домашние шмотки. Эд всё ещё не до конца понимает, что происходит: у него будто сильное похмелье, мешающее примириться с реальностью, — потому что реальность никак не втискивается в рамки того, как он себе представлял своё первое января. Егор приходит обратно с нагретыми контейнерами еды и двумя бутылками пива — и молчит, пока ставит всё это добро на стол рядом с компом. Эд, сидя на краю матраса, уже хочет возмутиться, что настоящие пацаны должны есть в кровати, но Егор, вместо того чтобы пригласить его пожрать, опускается к нему на колени — вот так сразу, лицом к лицу. Эд на автомате кладёт руки на его спину, а Егор наклоняется за поцелуем, положив ладони на худые плечи. Вообще, блядь, охуел: ни цветов, ни конфет, ни хотя бы картошки из холодоса. Эд прикрывает глаза, намереваясь провести целую вечность, лениво целуясь с Егором, сука, Булаткиным, но зверский голод побеждает романтику: живот Эда урчит громче умирающего кита, и Егор начинает ржать прямо в поцелуй. — Блядь, — бормочет Эд. — Извини. — Тупо извиняться за то, что ты проголодался. Егор упирается лбом в его лоб и ещё раз коротко целует губы, прежде чем слезть с костлявых коленок и дать Эду возможность насладиться вкусом подогретой варёной картошки с укропом и остатками оливье. Пивас кажется как минимум амброзией после вчерашнего ягеря, который Эд не переваривает, а на фоне теперь играет не новогодняя музыка, а нетфликсовский «Ведьмак». Они договорились пить каждый раз, когда Геральт кряхтит или тяжело вздыхает, так что к концу первой серии их уже развозит: Егор, положивший голову Эду на плечо, сначала осторожно касается губами его шеи, потом линии челюсти, — и в итоге снова перелезает к нему на колени. Эд не против: в этот раз он упирается спиной в стену у кровати, а Егор не норовит свалиться с тощих коленок. Он расслабляется и гладит Эда за ушами — это странный выбор, но Эду нравится. — Я думал, ты не вспомнишь, — честно признаётся Эд, когда губы уже немеют от поцелуев. — Я же сказал, что не так и сильно набухался. Просто нервничал перед твоим приходом, вдруг ты бы меня не простил. Эд ничего ему не отвечает, молча поправляет чужую чёлку, задевая лоб подушечками пальцев, и смазано целует в щеку, — потому что в этот момент Егор лезет обниматься. На фоне какой-то бард поёт ведьмаку песню, и Егор повторяет её все, сука, зимние каникулы. Зимние каникулы, которые они проводят вместе почти каждый день. Эд до сих пор иногда думает, что его отпиздили по дороге домой после ссоры, и он лежит в коме, а всё происходящее ему только снится. Хотя разве может сниться такая вкусная картошка из чужого холодильника? Вот и Эд сомневается.