Переворачивая страницы

Арсений выглядывает на секунду за занавески, в окно. Позади слышится шорох, это Антон роется в своем рюкзаке, достает, наверно, футболку, чтобы переодеться. В доме стоит звенящая в ушах тишина, что-то внутри не дает даже повернуться, хотя бы мимолетом, одним мазком взглянуть на Антона, сейчас наверняка стягивающего с себя свитер. Арсений не может смотреть на него сейчас. Ему кажется, что он не выдержит этого то ли давления, то ли напряжения, которые преследуют их уже несколько недель, прячась в тенях и за углами. От мысли о чем-то большем, чем физические взаимодействия — поцелуи, объятия, — например, об отношениях, внутри все свертывается, как белок при высокой температуре. Арсений не болеет, но чувствует себя примерно так же: с усталостью от вечных размышлений, с никак не утихающим дождем из мыслей, с сердцем, которое непонятно чего хочет. То ли спокойствия вместе с ним, Антоном, который рядом, тут, почти под боком, теплый и отзывчивый, то ли одиночества — совершенно противоположного, холодного и жесткого, как асфальт под ногами. Арсений перестает контролировать ситуацию, и это ему очень не нравится. Раньше он понимал, к чему они двигаются, понимал, что хочет этого, но теперь, глядя на Антона, мнущегося на остановке, потому что он по-банальному стесняется идти к Арсению, на Антона, который не оглядывается, пока идет к нему в комнату, потому что ему не-интересно-как-ты-мог-такое-подумать, он не знает ничего. Арсений видит что-то открывшееся Антоном так явно и так отчетливо, словно приблизил этот момент как фотографию на телефоне — и теперь может разглядывать каждый смазанный пиксель, как собственное отражение в зеркале. Антон ему нравится. Очень сильно нравится. Но страх поддаться, привязаться, кажется, начинает набирать обороты — и от этого страшно становится, сложно становится, когда Антон смотрит на него вот так: с теплом, с осознанием, которое пришло к нему только спустя много месяцев, с влюбленностью, сиянием отдающейся в его зеленых, как майская листва, глазах. Он чертовски сильно влюблен в него. Арсений поцеловал его, вытащил из себя это, позвал к себе, а сейчас не может и слова найти — только смотрит, как Антон кусает в волнующем смущении губы и кидает на него быстрые я-совсем-на-тебя-не-смотрю взгляды. Арсений отходит от окна — вид ходящих внизу людей сейчас очень сильно раздражает — и разворачивается всем туловищем к Антону. Тот тут же замирает над рюкзаком, он вновь роется в нем, как кот в пакете, словно, блин, может найти там что-то новое. Дурачина. — Чем займемся? — глухо спрашивает Арсений, подходя к столу и проводя по нему пальцами. Он пытается заглушить странные мысли в голове одним взглядом на Антона, который тут же бросает рюкзак на пол — между шкафом и кроватью — и поворачивается к нему с улыбкой от уха до уха. Это очень сильно противоречит собственным представлениям о будущем: в помутненные плохими предчувствиями мысли словно проникает свет — словно после однообразной, серой зимы впервые за долгое время на небе появляется яркое солнце. Арсений очень хочет сопротивляться этому, потому что глаза жжет, на момент ему кажется, что он ослепнет, но… он не сопротивляется, а будто тянет пальцы к этому оранжевому шару — свету в темноте — и хочет почувствовать его на коже. Голос Антона проникает в разум подобно тихим аккордам гитары. — Мы можем посмотреть фильм и… ну, поесть, мы же купили там, — он кивает на пакет, валяющийся у двери. Арсений быстро смотрит на него и тут же забывает, потому что Антон подходит ближе. — Я не знаю, короче. Что мы вообще дергаемся? Вспомни, как мы ржали в маршрутке. Вот, давай. — Антон делает еще несколько шагов и хватает Арсения за плечи; он видит, как сияют под светильником его глаза. — Включайся! Новогоднее настроение, музыка, танцы, жрачка — это все в наших руках! Антон кажется уверенным в словах и действиях, взгляд его цепкий, как наручники, но Арсений не уверен, что хотел бы искать от этих наручников ключ. Хочет ли он вообще заканчивать все это: то, что казалось таким невинным и легким в начале, что горело в груди поздними ночами и что было, есть, но он не знает, будет ли. Арсений бы очень хотел знать. Арсений от Антона не зависит — по крайней мере он не хочет зависеть. Ни физически, ни эмоционально. Он понимает, чем это может закончиться, как все может повернуться. И не хочет делать себе больно — а еще сильнее Антону, перед которым постоянно вырастает невидимая каменная стена, в которую он долбится кулаками, словами, собственным лбом. Кожей, разодранной до крови. Сердцем, которое выскальзывает из рук Арсения. Он ловит его в первый раз, второй, третий — но не уверен, что поймает в четвертый. Арсений боится его оттолкнуть, но еще сильнее — впустить в собственный склеп, в обугленные буквы на страницах книги, в старинный дворец, скрывающий за собой мысли и чувства, больше напоминающие туман. — Гарри Поттер? — Смотрели же недавно, — говорит Арсений. — Глянь еще что-нибудь. Стул скрипит оттого, что Антон пытается усесться поудобнее, и Арсений буквально хочет проглотить этот звук, чтобы перестать потрошить голову ледяными, холодящими внутренности мыслями. Он не отрывает взгляд от лица Антона, который чувствует это каждым нервом, каждым шорохом в соседних комнатах, за тонкими стенами, оголившимся чувством от близости. Антон ерзает, закидывает ногу на стул и тут же ставит ее обратно на пол, словно не может ощущать все это — с самых начал, с истоков. Антон вздыхает. Пожалуй, слишком громко, потому что его плечи тут же опускаются, нога дергается, и стул вновь скрипит. Арсению страшно понимать то, на что способно его сердце. Выбросить, как осколки битого стекла, — не думая, лишь бы не пораниться. Избавиться, как от назойливой песни в голове, — с трудом, только отвлекшись на что-то другое. Антон не заслуживает такого отношения к себе: Арсений бы хотел повернуть время вспять и не дать ему пропасть — может, попробовать вытащить на первой-второй стадии, спасти его от разрушения, от незаживающих ран на сердце. — Помнишь, ты мне про Чехова говорил? Взгляд зеленых глаз прожигает кожу до костей. Арсений вскидывает голову — все это время он рассматривал острые колени, свои и Антона, — невольно поджимает пальцы на ногах и ввинчивается взглядом в лицо Антона. Арсений даже предположить не может, что Антон может сейчас сказать. А он может — и много может. — Я думал об этом недавно, — говорит Антон тихим голосом, который едва ли не тонет в соседских криках за стеной. Арсений морщится, но взгляд не отводит. — Я представил, что со мной стало бы, если бы тебя не было. Это… странная штука. Я вроде здесь, а вроде и там — где-то в глубине. — Антон замолкает и переводит дыхание. Отчего-то его больше не хочется останавливать. Воздух невольно льдинами встает в горле. — И ты так же. Арс. Я все еще ничего не понимаю, понимаешь? Но мне страшно от мысли, что тебя в моей жизни может не быть. Я не знаю, как справляться с этим. Антон затихает, горбит спину и отворачивается к окну, будто может найти там что-то более интересное, чем волнистые складки на занавесках и ее шелестящие края. Ему сложно говорить, вытаскивать это из себя, как что-то ценное, как сокровища, спрятанные на пляжах таинственных островов, и Арсений не знает, от смущения это или от каких-то его собственных тараканов, не знает, мог бы он попытаться помочь Антону хотя бы словами, которые прилипли к языку, как деготь. Он так и не отвечает ему ничего на это: почувствовав, как эти слова Антона льются ему в ладони, как они проникают под кожу, подобно тающим от тепла снежинкам, Арсений проносит их через себя, прямо к сердцу — и вновь не знает, что с этим делать. Антон все еще колотится в двери, но он опять не уверен, что сможет достать ключ, чтобы их открыть. Фильм надоедает тогда, когда заканчивается еда, и Антон со смехом засовывает все шелестящие коробки и упаковки от сока и чипсов в мусорное ведро под столом. Арсений наблюдает за ним с улыбкой, сам не сдерживает смех, когда Антон ударяется макушкой об стол и тут же пихает его в плечо. Здесь Арсений должен понять, что с Антоном у них все должно быть хорошо, и отпустить гнетущее, как темные сгустки туч над городом, чувство в дальнее плавание, но все не так легко и прозаично: он все еще скован собственными мыслями. Антон это не видит и не слышит — он чувствует, поэтому, когда они ложатся на одну кровать уже ночью, целует его первый. Арсений едва ли видит его лицо, окутанное сгущающейся темнотой, но может ощущать, как Антон прижимается к горящей под футболкой груди, держит в ладонях его лицо и вжимается ртом в его губы. И это происходит совсем не так, как в первый раз, когда они оба, как два маленьких ребенка на детской площадке, решили попробовать стать «взрослыми», — сейчас внутри огонь, хвостом хватающий каждый нерв. Сейчас внутри начинают таять льдины — и Арсений словно стоит посреди пожара, который теряет в себе высокие айсберги, горные массивы со снежным покровом, который огненной лавиной превращается в воду. И Арсений смотрит, как его пальцы намокают, холодеют, чуть ли не покрываются морозной корочкой, несмотря на бушующий пожар. Он чувствует чужое приближение со спины: его хватают за плечо, разворачивают к себе и вновь целуют в губы. Кусая за нижнюю. Это уже не кажется смешным, как тогда посреди кабинета. Слышать его дыхание, какие-то слова, сказанные не в лицо — в сторону, видеть, приоткрыв веки, зажмуренные глаза и спрятанный взгляд, от которого — Арсений уверен на сто один процент — у него бы снесло и так не крепко приделанную к голове крышу. Чувствовать, как тебе осторожно преподносят сердце в четвертый раз, и знать, что ты очень постараешься его сохранить снова. И целовать его хочется, и любить его хочется — так крепко, сильно, потому что иначе уже не получается, потому что Антон нужен, не как воздух, но как близкий человек — точно. Арсений понимает, что ему нужно чувствовать под собой твердую землю, а не раздвигающиеся льдины. Не рассыпчатый и мнущийся под ногами синий снег. Но может… он сможет выстоять? Не упадет в холодную воду и не разобьет себе лицо, когда встретится им с землей и растаявшим снегом? Антон открывает глаза и несколько секунд смотрит в его — просто смотрит, едва дышит, словно не понимает, где находится и что с ним происходит. Арсений в этот момент тянется ладонью к его груди и ведет то выше, то ниже, то к солнечному сплетению, то к косым мышцам живота. Он не следит за движением своих пальцев, все, что его интересует, это облизывающий губы и вновь потянувшийся к нему Антон. В голову молотом бьет уверенность, что сейчас у него, Антона, точь-в-точь такой же взгляд, как и когда-то летом. Но он все же отличается. Антон теперь не прячется, но все так же говорит: поговори со мной, поговори со мной, я не справлюсь один. Арсений бы хотел признаться ему в том же. Он вновь прижимается к его губам, в буквальном смысле чувствуя, как замирает внутри сердце и как затихают чувства. Антон отвечает на поцелуй с присущей ему дерганностью, резвостью, словно боится остановиться, боится, что это сон — и он действительно страшится этого, потому что в самые губы шепотом произносит кое-что, словно знает обо всем, что творится в голове Арсения: — Не отпускай меня сейчас, — на одном выдохе, будто вмиг разучившись дышать, — сегодня, не надо. Удивительно, что он никак не смущается и не чувствует себя жалким, Арсений видит, что он только обескуражен собственными словами. Он понимает, что Антон сейчас боится чего-то: то ли того, что Арсений уйдет — а он не сможет, — то ли того, что не сможет вытянуть все это чувство сам. Ощущая, как разъезжаются под ногами льдины, как до конца «сгорает» снег внутри, Арсений отвечает: — Не отпущу. Сохраню. Антон верит ему всем нутром — это и в новом поцелуе чувствуется, и в его подрагивающих руках, спрятанных на шее Арсения. И в каждой из букв, соединяющих слова и чувства в спрятанной на полке книге. Его, такого теплого и нужного, хочется держать рядом, давать ему что-то, что когда-то не получил сам, и так же получать что-то взамен. Слово «держать» не правильное, Арсений это знает. Антон сам с ним. Может, нет смысла его отталкивать, может… нужно попробовать найти ключ? Но не от наручников, которые их сцепляют, а от той высокой и массивной двери, в которую пытается зайти Антон? Мантрой в голове повторяются слова Антона, его просьба. Арсений не обещает себе этого, но он очень постарается. Спустя много-много месяцев он наконец переворачивает страницу и открывает новую главу, где буквы и слова больше не расплываются перед глазами, где нет места мыслям об уходе — есть только нежность, Антон и он. Когда их руки сцепляются над одеялом, Арсений потихоньку начинает засыпать, понимая, что Антон дает ему возможность любить. И быть нужным.