***
Сегодня ее задержал в классе дежурный господин Бао. Утром, в одном из немногочисленных школ Юньнаня, претерпев толкучку в коридоре, Мин-жи полоснули со спины лезвием по локтю. Случайно или нет — значения не имело. Боль была пронзающая. Чуть не сшибив с ног дежурного Бао, она добежала до соседнего туалета, заперлась и, спуская воду раз за разом, начала плакать. Бао несколько раз стучался к ней, пытаясь выяснить, все ли в порядке, но оба раза она была не в состоянии ответить. В конце учебного дня он, разозлившись, заставил ее убирать классную комнату и вдобавок — лицевой двор храма от опавших листьев, то и дело гонимых шкодливым осенним ветром. Возможно, в Юньнане и были люди с причудами. Мин-жи могла допускать подобные осторожные мысли. Порой у них не было основания или повода. Они просто были. Мин-жи намыливала доску тряпкой, жидкие меловые разводы стекали по предплечью, а рана на локте давала о себе знать. И вот, что было странно: может, заголовки нынешней оппозиционной прессы и не шуточки вовсе — люди когда-нибудь найдут силы припомнить все, что было во времена Белого Террора. Может, Мин-жи не знает, а уже формируются про-защитные партии и протестующие отряды в защиту использования причуд на территории Юньнаня? Когда-нибудь этот гнойный нарыв лопнет, как мыльный пузырь. Она сама толком не понимает, какие чувства у нее вызывают сверхлюди. С каждым годом этот вопрос обрастает новыми корнями, как и должно быть в подрастающем организме. Она просто позволит этому быть. Пока что. Если бы всех носителей причуд не вырезали до сегодняшнего дня, в средней школе она бы первым делом подумала на Бао с его причудой быть полным моральным придурком, которого до сих пор не отпустила война. — Мин-жи. Сюда иди. Не сумев тайком пробраться в свою комнату по лестнице, Мин-жи застыла, как вкопанная, проворачивая в голове самые страшные варианты очередного отцовского наказания. Скорее всего, он запрет ее в своем кабинете, в полной тьме. На несколько часов. Ей не стоило приходить домой так поздно, не предупредив отца. С трудом отлипая вспотевшие руки от лакированных перил, она разворачивается и налитыми свинцом ногами движется по коридору — все ближе и ближе к усталой отцовской фигуре, стоящей на коленях и склонившейся над неслышно сопящей матерью. Загрубелые, подрагивающие руки покоились поверх исхудалых — материнских. — Ты пришла, — одними губами прохрипел Хань Фэн Ю и, будто убеждаясь в своей правоте, подтверждает: — Ты пришла. Мин-жи с тихим возбуждением садится рядом. Нечасто ей удавалось запечатлеть проявление отцовской заботы, особенно по отношению к матери. Однако Мэй Шинь не спала и устало смотрела в сторону, не замечая никого вокруг. Последнее, что Мин-жи запомнила с того вечера, — то, как отец потрепал ее по черной лохматой голове и, поднявшись, грузно направился в свой кабинет. Подложил на рядом стоящий стеллаж оставшуюся половину скульптуры китайского дракона. Несколько минут китаянка пересчитывала ранние тонкие морщинки матери, напоминающие контурные линии на топографической карте в доме у Фан Ши. Пока отец снова полу-солдатским маршем не вышел из кабинета и пробасил не своим голосом, будто стоя у нее перед носом: — Что, неужто прозрела? Я не враг тебе, Мин-жи. Оторвав руки от переносицы, Мин-жи тупо уставилась снизу-вверх на круглого старикана, нависшего мясной тушью над душой. Плотный. Похожий на пестрое лебяжье яйцо. О да, он был охренеть как горд собой и, кажется, что-то напевал под нос. Не в силах совладать с приступом паники, Мин-жи поддается искушению и падает без сознания лбом в полимерный пол, сложившись в три погибели. Ей показался, быть может, только показался силуэт за его спиной, больше похожий на дьявольское отродье, каких свет не видывал, чем на человека.***
С того момента, как Хань Мин-жи впервые увидела выход в открытый коридор неизвестного госпиталя, казалось, прошла уже целая вечность. И вот теперь в том же коридоре, или еще каком-то из десятков других, она с превеликим трудом разлепляет сонные веки, вслушиваясь в равномерный шум колес. Ее везли на кресле-каталке, как по бесплатному дежавю-аттракциону со сцепленными руками. Колени замотаны в больничные пеленки. Все повторялось из раза в раз: колеса, коридор, колеса… Резкий поворот, ее прихватывают за плечо, чтоб — упаси боже — не свалилась еще. Останавливают. Знакомый старик выходит из-за спины и нетерпеливо тыкает на кнопку вызова грузового лифта. Девушку передернуло от одной только мысли о том, как захрустел его палец под давлением нажатия. Толстый, налившийся жиром. Обтянутый латексом перчаток. Мин-жи горько усмехается про себя: в самом деле, это сраный, затянувшийся театр, и она жертва обстоятельств. Будь что будет. Они проехали пять подземных этажей, о чем свидетельствовали горящие кнопки. Шанс увидеть хоть какие-то знакомые места ушел, как песок сквозь пальцы. Кожа ремней пренеприятно сдавливала шею и тонкие запястья: мужчине пришлось изрядно повозиться, чтоб закрепить эти страшные ветки, обтянутые кожей с синими капиллярами. Докторишка с грохотом перевалил каталку за высокий бортик перед входом в помещение с ярко включенными лампами. На самом деле, оно мало чем отличалось от того, где Мин-жи впервые очнулась. Разве что ее, несомненно, привлекли внимание ослепляющие мониторы в конце и наполненные мутной водой высоченные стекловидные капсулы, упирающиеся в потолок. Кого он там только хранил? Уж не людей ли? Нет, больно громоздкие. Справа от входа он отпирает очередную дверь ключом и уволакивает в пронзающий свет, льющийся на нее как душ. Впрочем, Мин-жи не прогадала: это и впрямь была душевая, и она всеми струнами души молила, чтобы та стоящая в стороне медная ванна-капсула с одним открытым горлом предназначалась не ей. — Давай, раздевайся. Одежду бросай на пол, вон туда, — отвязал ремни старикан и поторопил оторопевшую китаянку, чтоб быстрее поднялась, откинув кресло в сторону. Обхватив себя руками, будто это поможет защититься, Мин-жи короткими шагами развернулась к нему зареванным лицом и чуть слышно простонала: — Нет. Нет, пожалуйста, зачем, зачем вам это?.. Смешно. Нет, разумеется, он и не послушал ее детский лепет. О чем она там пищит? Неужто не понимает, в каком положении находится? Это просто смешно. В нетерпении он одним движением срывает с женского тела больничное тряпье, изжившее себя. Мин-жи дрожит и подрагивающей губой падает на больные колени, укрывая свое голое тело от всего мира, поджимает лысую голову, ощущая себя беспомощным эмбрионом в утробе матери. Из ниоткуда на нее обрушивается мощная струя ледяной воды, буквально, сшибающая с ног. Заставляющая постыдно обмочиться. Мин-жи истошно кричит, снова вскакивает на ноги и поворачивает спину, извиваясь всем телом, точно в припадке. Доктор еще несколько раз надавил на рычаг устройства, похожего на длинный пожарный шланг, испуская бьющую в спину струю, пропуская мимо ушей режущие слух вопли. Будто бы обыденное дело, как поход в магазин за продуктами. Ему не терпелось поскорее расправиться со всеми формальностями и приступить к непосредственному знакомству. Знакомству с чистого листа. Так и случилось: замотав полуживую оторопевшую «пациентку» в сухие полотенца, он поволок ее в помещение с мониторами, усадив на операционное кресло, по-обычному, следуя алгоритму в своей голове, замотав конечности в сжимающие ремни, и уселся напротив, подперев кулаком седую голову. Того глядишь, она открутится у него, как винтик, и взлетит к потолку. Чему он так радуется? А Мин-жи тем временем, придя в себя, успела представить, как сладко сцепляет пальцы на его белой, не прожженной солнцем шее, вонзает в нее ногти и изо всех сил сжимает. Он пугается, хочет что-то сказать, но может только прохрипеть. Его лицо краснеет и он с криком «проснись!» бьет ее по лицу. Щека Мин-жи горит, и тогда становится ясно как день: грань между ее сознанием и представлением действительности начисто стерта. — Ох, ну и задала же ты мне нервотрепку. — Встряхивает занывшие костяшки на руке и потирает мокрый затылок. — Давай впредь кое-что проясним, милая: я не собираюсь возиться с тобой, как нянька. Ты прошла через знатное дерьмо. Я прошел через знатное дерьмо. Больше без фокусов, по рукам? Собрав весь страх от того, что твое тело рассыпается, словно старое печенье, Мин-жи поддается другому потоку слез, омывающему ее зудящее лицо. Не сводит глаз с грозящего стариковского пальца. Играет с ней, как с ребенком! С последней, теплящейся надеждой на благополучный исход остается лишь взять себя в руки и всего лишь поговорить. Заговорить ему зубы. — Что вам вообще нужно? Обвести вокруг пальца. Он и не поймет. — Что мне нужно? Что мне нужно? — Тычет себе в грудь, вскинув брови. — И вправду, быть может, я обошелся с тобой чересчур безрассудно. Прости больного старика, иногда я забываю о манерах. Давай начнем сначала. Так невежливо с моей стороны, даже не представившись. Как и любой оперирующий доктор, он держит на раскинутом тряпье подготовленные инструменты. Идеально, чтобы перерезать кожаные ремни. Но как до них добраться? Воздухом втянуть в себя? Пальчиком поманить? — Впрочем, в самом деле, это и не важно, для тебя я могу быть кем угодно: доктором, маньяком, больным ублюдком. Те подопытные до тебя все-таки предпочитали «Дарума Уджико». Нет, прости, вру! Чаще меня все-таки именовали старым пердуном, кхе-кхе. Может, перегрызть их зубами? Сначала отвлечь его. Например, что-нибудь пихнуть. Сбросить. Ногой. Пихнуть ногой! Нет, связал по швам, не сдвинуться. — Но ты! Ты была такой славной, послушной загнанной овечкой. О да, ревела, как малое дитя. Но в этих стенах только и слышно, что плач да крики о помощи. Та куча-мала, на которую я тебя сбросил — помнишь же? — все до единого молили меня о пощаде, даже не представляя, какой билет им подвернулся. Говнюк. Что он вообще несет? — Я ничего не понимаю. — Не понимаешь. Ну конечно же, ты ничего не понимаешь. — Будто бы прочитав ее мысли, он отталкивает рукой платиновый шкафчик с инструментами, прихватив тяжелого вида щипцы. — Никто не понимал. И все всегда твердят одно и то же: «Я не понимаю». А я скажу то, что всегда говорил: зачастую действия расскажут больше, чем слова. Названный Дарума Уджико хватает ее за голый череп быстрее, чем та успевает подумать. И ведь крепко привязал. Мин-жи шипит от горячей боли, уставившись на сверкающее в свете ламп орудие в руках. Несколько минут дед ковыряет выделяемый на фоне кусочек кожи на ее лбу, тот сползает по ее лицу, как дождевой слизняк, оставляя грязный след. Сжатое в тисках лицо обливается холодным потом, и все тело содрогается в приступе агонии. Взгляд Мин-жи магнитом прикован к холодным щипцам, аккуратно ковыряющимся в считанных сантиметрах от глаз. Даже в этот момент она пытается соображать, что-то предпринять. Мин-жи не покидает чувство, что она прощается. Прощается с последней долей своей человечности. Она покидает ее в эту самую минуту, по нитям вытягивает все жизненные силы. Нити извиваются, подобно картофельным червям. — Он здесь. Червь здесь. И он готов.***
— Ты очнулась? Сколько с тобой мороки. Привыкнешь не сразу — да куда там! Это мне к тебе привыкать. Для трупа, сыреющего в подвале без малого — сколько?! — два с половиной месяца, ты неплохо держишься. Хотя для тебя, по ощущениям, прошло часов пять, а? Но давай-ка я все-таки предложу тебе поесть. И мы потолкуем. Мин-жи никогда не была еще настолько голодна. Казалось, будто бы у нее внутри открылся еще один рот и пожирал ее изнутри, разрывая мягкие ткани и в немом крике прося еще. Ей хотелось как можно скорее чем-нибудь заткнуть эту черную дыру и никогда не ощущать впредь. Напиться вдоволь хоть кровью или сточными водами — плевать, лишь бы утолить жажду. Короткими руками доктор осторожно тянет к ее полу-открытому рту ложку с вязкой кашей. Нюх обостряется — и Мин-жи выхватывает тарелку из его рук, не придав значения тому, что этот человек таки отвязал ее от кресла. Второпях раз за разом пуская по пищеводу бесцветные комки, не прожевывая, она совершенно не чувствовала вкуса, ровно как и чувства насыщения. Но только в этот момент почувствовала себя живым человеком, совершая нечто настолько обыденное. Сквозь толстые линзы буравя ее режущим взглядом, «Дарума Уджико» едва ли не пускался в пляс. Такую гордость могла испытывать только мать, наблюдающая первые шаги своего дорогого чада. — Вижу, запущенная анизокория*. Ну, ничего, деформации присуща своя красота. Потрясающе. Твоя кожа гладкая, как у младенца. Ни царапинки. Как новенькая. — Треплет ее за набитые щеки, но Мин-жи с отвращением отстраняется. — Ты все еще не понимаешь, что происходит? Думаешь, он что, сказал: «Труп»? Спятивший затворник, что он вообще здесь делает? Неужто строит планы против всего мира? Нет, я не занимаюсь такими глупостями. В мою прерогативу входят вещи настолько грандиозные, что я посвятил их изучению всю свою жизнь. Будь я проклят, если б мой эксперимент провалился. Но вот ты здесь! Сидишь, дышишь — живой человек! Совсем как не бывало. Каюсь, пришлось изрядно тебя… потаскать. Видишь ли, «эксперимент» вышел на редкость, ммм, нелепым? Да, нелепым. К концу я почти отчаялся в его исполнении, но продолжал марать руки. Ты этого еще не почувствовала, но я наделил тебя невероятной силой. Той, которой больше ни у кого нет. Мин-жи стоило огромных усилий подавить в себе желание разбить опустевшую тарелку ему об голову; она сглотнула его вместе с той едой, которую он так любезно предоставил, будто делая последнее одолжение. Раз уж он заикнулся, пришло время прислушаться к родному телу, как бы не хотелось еще оттянуть горькое неизбежное. Мин-жи это не нравится. Что-то вспомнив, она тянется ко лбу. И ее палец проваливается в дырку, обрамленную грубой кожей. — Что вы сделали? Что-то внутри меня… хочет вылезти наружу. Я больше не я. — Все верно! Ты — теперь больше, чем просто «ты»! Ты помнишь, что случилось два месяца назад, там, в Токио? Ты прекрасно проводила время со своей второй половинкой, если не ошибаюсь, Чунтао, так? Конечно! Это был фестиваль мацури. Усопших поминали, да? Ты, естественно, об этом не в курсе, но в этом году за его организацию взялась целая группировка якудзы. Навострили кошельки ради легкой наживы. О, эти якудза! Не первый раз тебе приходится с ними сталкиваться, а, что скажешь, Мин-жи? Я вскрыл гнойную рану? Прости, любопытство взяло свое. Устами этого человека говорил сам дьявол, и каждое его слово Мин-жи с треском разжевывала, точно битое стекло, пока оно не изрезало всю полость в месиво. Так ей казалось. Но в конце концов остепенилась в пользу здравого смысла: она и впрямь согласилась, по просьбе Чунтао, праздновать Обон, он же День усопших. Паззл складывался воедино. — На мацури случилась газовая атака. Черта с два, это ваших рук дело! Твою-то бога мать. Лицо Дарумы помрачнело. — Не без помощи твоих старых друзей. Ты знаешь, что в каждой группировке якудзы ценится особый кодекс? Он у каждого индивидуален, в зависимости от идеологии и политики управления, но в каждом! — в каждом всегда прописано правило: помогать тем, кто нуждается в помощи. Особо смелые сразу пристраивают в союзники полицию, вмешиваются в политические выборы. Ну, знаешь, прочие административные манипуляции. Тебе это и так прекрасно известно, не буду зазря трепаться. Ты ведь рука об руку всегда жила с прислужником якудзы, а? Прости, прости. Я продолжу, ладно? Это правда: под шумок я похитил тебя. И еще шестерых. Мне нужно было выйти сухим из воды. Как уже сказал, не без посторонней помощи. У меня было семь попыток. Первые шесть сдохли, как мухи. А? Ты спрашиваешь, что я сделал? Мин-жи, боюсь, тебе станет немного неприятно от того, что я скажу. Действительно хочешь, чтобы я раскрыл все карты? Да, да, хорошо. Я сделал тебя лучше. Сильнее. Твоя сила еще не пробудилась, но я могу поклясться, ты чувствуешь, как она растекается по твоим жилам. Нет, сукин сын врал. Мин-жи ничего не чувствовала, кроме угрызения совести. Они обещали с Чунтао стоять друг за друга горой. Мин-жи не может стать той, кто все разрушит. Но червь сомнения поселился в ее душе: не могла ли она стать причиной теракта? Быть может, только быть может, ее паршивый отец-трус был прав, и ей не стоило покидать Юньнань. Стоило зарыть себя в землю в их вечно молчаливом саду белых персиков. Прогнить изнутри, стать удобрением для новых плодов, порадовать безрадостную маму прекрасным дарованием их садов. Пустить корни глубоко-глубоко. Чтобы всякий раз проходя мимо, она подметала каменную дорожку и хоть раз в день упоминала ее имя с играющей улыбкой на устах. Никогда не повстречать Чунтао. Не познать любовь. Не сбежать в Японию на круизном лайнере. Не знать стыда быть дочерью педофила. Того, кто так услужливо за их спинами подтирал жопу главенствующему японскому синдикату. Не спасти своего больного брата? — Пришлось, правда, проделать тебе небольшую дыру в черепе. Ты этого даже не почувствовала. Ладно! Боль была всего секунду, потом ты успокоилась. В эту дыру нужно было поселить одного маленького дружка. Да, понимаю, тебе неприятно, но без этого бы не удалось провести процедуру. Он лжет. Провоцирует. Мы не в долбаном фильме! — Маленького дружка? Вы долбанулись? Кажется, меня сейчас вырвет… — Да, маленького дружка! Ну, знаешь, вообще-то с биологической точки зрения размер так называемых нематодов, или круглых червей-паразитов, может варьироваться от восьми сотых миллиметра до восьми метров. Кажется, что много, да? На деле так и есть. Видишь ли, на макромолекулярном уровне мне пришлось прибегнуть к еще одной помощи — увеличительной причуде. Это все ради тебя, Мин-жи! Теперь ты под моим крылом. Нам с тобой столько предстоит! — Вы хотите сказать, что продолбили мне дыру в черепе… и засунули туда какого-то… червя? Ради чего? Шесть невинных душ погибло! Потому что какому-то долбоебу захотелось позабавиться со своими игрушками… Я ведь тоже, я тоже умру? Я тоже окажусь на вершине той горы трупов. — Нет, Мин-жи! Господь! Ты уже умерла! Умерла и переродилась в лучшую версию себя. Мне непонятны и чужды твои слепые убеждения. Ведь ты даже не услышала лучшую часть! Это не просто какой-то червь, подвергшийся увеличительной причуде. Я спрятал в его геноме зашифрованную, модифицированную ДНК. Она изменила его структуру до такой степени, что его сила постепенно будет передаваться тебе. Для наглядности: представь беременную мать, кормящую своего утробного ребенка через пуповину. Ты — и есть утробный ребенок. А если точнее, ты теперь сама стала машиной с божественной утробой. Ты поймешь со временем. Вещества, содержащиеся в выделениях червя, имеют почти тот же состав, что и те, что имеются в человеческом мозгу. Иначе говоря, отложения этого червя, назовем его филярия, способно усиливать или подавлять определенные потоки… информации в нервной системе. Поэтому со временем ты, как носитель филярии, начнешь совершать некоторые… скажем так, противоречивые и дикие поступки. Возможны проявления как необузданных приступов агрессии, так и полное отключение эмоционального фона. Не бойся, для меня это тоже пока в новинку. Зато теперь я всегда буду рядом, и мы сможем вместе со всем разобраться. Я больше не твой похититель, я твой друг, которому ты можешь довериться. Без меня ты не справишься с филярией. А я буду тебя направлять и учить применять его ради своей выгоды. Ради нашей выгоды. Забудь о том, что было в прошлом. Ты — вот оно будущее новой эры причуд! Сначала будешь девочкой на побегушках у нашего приемника, а потом, кто знает, каких высот ты достигнешь. Мин-жи слушала его с абсолютно отсутствующим выражением лица. Это стало последней каплей. Она до последнего верила в то, что на самом деле этот старик сплюнул что-то наподобие: «Разумеется, ты мне ни на кой не сдалась, вали отсюда к чертовой матери». — Вы, нахрен, пробили мне дыру в ебаном черепе и поселили туда насекомое! — Животное. Беспозвоночное животное. Ах да, насчет твоего черепа — еще один анекдот! Видишь ли, за два месяца твоего «крепкого сна», по которому сам Рип Ван Винкль будет плакать, кость по периметру деформации восстановила свою целостность. Практически без моего вмешательства, нет, ну ты можешь в это поверить?! Конечно, имелись небольшие пробелы между лоскутом и тканью, поэтому я заделал их титановыми пластинами. Вот тебе и пример: твое тело стало регенерироваться, подстраиваться под новую ДНК. Будто сам червь тебя защищает. Он уже в твоей власти, ровно как и ты — в его. Понимаю, пришлось пройти через немало боли. Но вот он урок жизни: ты должна проиграть, чтобы впоследствии узнать, как победить. Я помогу. — Поможете? Мне нихрена от вас не надо. Вы устроили теракт посреди фестиваля. Задействовали преступный синдикат, чтобы всех отравить. Пострадали невинные люди! Моя семья! С какой, мать его, стати я должна верить каждому случайному психопату с синдромом бога? — С какой стати? Ну, хотя бы с той, что я единственный во всей Японии, знающий о грешках твоего папаши. Видишь? Стоит мне дернуть за больные ниточки, как ты уже навострила ушки и внемлешь каждому моему слову. Послушай, да, можешь мне не верить, бог с тобой. Но я не предлагаю подчинение, я предлагаю сотрудничество. Людям ведь это и нужно — в один прекрасный момент обрести силу, о которой раньше не приходилось и мечтать. Им нужен счастливый билет, глупая случайность, совпадение всей их жизни! Чтобы слепо последовать за ним, ни о чем не жалея. Пусть геном червя не долго в них приживался, но я подарил им этот шанс. Поверь, в тот момент они были счастливее, чем я и ты вместе взятые. Ведь, на самом деле, я никого не принуждал. Они пошли за мной, потому что хотели этого. — Нет. Не хотели. Вы запудрили всем мозги. Ебаный лжец. Людям не нужна великая сила, чтобы найти свое счастье в мире. — Называй, как хочешь. Каждый борется за свою правду. Я лишь показал один из путей. — Устроив газовую атаку посреди фестиваля? Охуенная новость! И ради чего? — Ради тебя, Мин-жи. — Херня! — Нет. Ты — счастливый билет. Ты — моя глупая случайность. — Уберите руки! Сидя в этом кресле, Мин-жи могла только кожей чувствовать, через какие мучения проходили те люди. Теперь все, что их, семерых, объединяло — это кресло, в которое они впивались сломанными от потуги ногтями. Сдирали сухой эпидермис в обшивке плотных ремней. Гадали, смогут ли еще хоть раз увидеть солнечный свет. Дарума сдавливает женские кисти в стянутом латексе, приближает свое лицо настолько близко, что Мин-жи чувствует жар его тела. Грезит выцарапать из своих рук ощущение его прикосновения. — Таких совпадений не бывает, Мин-жи. Значит, это должно было произойти, хочешь того или нет. Чтобы поумерить твой пыл, я скажу то, что должен был сказать на нашем заключении альянса. — Никакого альянса не будет. От напряжения она вновь почувствовала, как из лобной дыры сочится горячая кровь, неудачно стекает в ее глазное яблоко, предупреждающе окрашивает больничные пеленки, в которые ее обернули. Машинально сморщивается в потугах веко. — …Я ничего не предлагаю за просто так. И я не просто так заикнулся, что знаю о твоем прошлом. Тебе ведь нужны деньги, да? Можешь не отвечать, я знаю, что нужны. Точнее, твоему больному младшему любимому брату. Трагичная судьба коснулась бедного мальчика! А как же Чунтао? Бедняжка подняла всю свою богатенькую семью на уши, чтобы устроить вам любовное гнездышко в Японии, вдали от разборок твоего отца, а теперь разрывается на трех работах, чтобы уложиться в оплату медицинских услуг и налогов. Рак нынче очень тяжело лечится. Медицина, увы, не всесильна. А на что готова ты, Мин-жи, ради своей семьи? Вам нужны деньги. Хватит артачиться и выслушай. Доктор ослабевает хватку — и Мин-жи отчаянно хватается за щиплющий глаз. Игра набирает обороты. Перед ней безумец, пронюхавший каждые ее секреты, знающий ее, как облупленную, вопреки тому, что она видит его впервые. Прямо сейчас она жалеет, что не осталась лежать на раздутых, деформированных трупах. Не запомнила их изуродованных лиц. Не зарылась в их сырое тряпье, давая понять, что они вместе. Что еще не все потеряно. Что кто-нибудь из героев наверняка придет, повернет время вспять. Они всемером возьмутся за руки, живые, и обязательно найдут выход. Вернутся в семьи. Что их всех занесло сюда по ошибке. Сном. Что никакого фестиваля и в помине не было. И разойдутся восвояси, домой, обратно в свои нагретые кровати. Потерянная китаянка. Ей здесь вовсе не место. Но она должна найти способ настучать на этого кретина и прикрыть его подземную лавочку. — …Что вы предлагаете? — Тебе будет выплачиваться компенсация за каждое мое выполненное задание. Сумма будет зависеть от сложности работы. Работать будем вместе, так как придется иметь дело с — хех! — твоими любимыми якудза! Я тебя не тороплю, в этом кресле у тебя хватит времени подумать. Наигравшись, психопат вновь утягивает конечности своей игрушке. Не хватает лишь блестящей праздничной упаковки. — И послушай еще кое-что напоследок, милая: я слышал, что сила, дарованная небесами, это благодать. Теперь и ты это слышала.