Ненастоящий самурай

— Что ж так жарко-то? — Очако вытерла тыльной стороной ладони капельки пота со лба. Она вышла спозаранку из дому, надеясь дойти до поля битвы ещё до того, как солнце начнёт обжигать кожу, а воздух станет такой плотный, что впору будет плыть по нему, а не идти сквозь. Не успела. На дворе стояло лето, в тени пели цикады, и чем ближе Очако подходила к лесу, тем сильнее ощущала запах крови и гниющей плоти. Столкновение было всего сутки назад, но смрад из-за солнца усиливался в разы. Отец ждал её, уже вовсю собирая целые катаны и вакадзаси, обтирая бурые от засохшей крови лезвия об одежду мертвецов. Чуть поодаль, у самой дороги, стояла лошадь, впряженная в изрядно потрёпанную телегу, которую подлатать у отца руки всё никак не доходили. Рукава уже ловко подвязаны для работы, чтобы не мешались, таби надеты самые потёртые, которые не жаль, если их не удастся очистить от грязи и крови, а за поясом спрятано письмо-обманка, где торопливо написано известие, мол, бой плачевно окончился, и родственник ваш истёк кровью. Как ещё от власть имущих простому мародёру отбиться? Только бесконечным поиском и прикрываться. — Я приметил несколько добротных доспехов, — мужчина с противным хрустом разжал пальцы руки неизвестного самурая и выудил на свободу очередную катану. Очако старалась не обращать внимание на то, что вторую руку этому вояке отсекли ещё в бою, и на неприкрытое мясо уже слетелась мошкара. — Мне понадобится твоя помощь. — Да, отец, — коротко кивнула Очако и торопливо зашагала за родителем: им опасно задерживаться здесь, иначе поймают и убьют за мародёрство, а жить хотелось и очень сильно. Очако и не морщилась почти, когда развязывала тугие узлы на чужих доспехах — всё же мертвецы им помогали, сами того не ведая, а как можно бояться тех, кто позволяет тебе жить, а не умирать с голоду? — Как там твоя матушка? — стащив с головы очередного павшего самурая шлем с рогами оленя, спросил отец. Очако ничего не ответила, оттаскивая доспехи к общей куче — брать много нельзя, иначе люди заметят. Оправив кимоно, Очако сделала глубокий вдох, чтобы сдержать тошноту: никогда ей не привыкнуть к трупному смраду и виду изувеченных тел. Она поспешно обернулась к отцу, чтобы ответить на его вопрос, но с её губ не сорвалось ни единого звука: в руках отца на солнце ослепительно сиял шлем, словно сам Будда на него солнечные лучи направил. Контур шлема не сразу удалось разглядеть, да и глазам скоро стало больно, но восхищение продолжало переполнять сердце Очако: это сияние было верным знаком того, что день сегодня будет хорошим. — Очако? — обеспокоено позвал мужчина: его дочь редко позволяла себе окунуться в мир грёз, а сейчас замерла каменным изваянием среди поверженных солдат. — Мама притомилась очень, — Очако вздрогнула, словно очнулась ото сна. — Мы доткали полотно, как просили Тодороки-доно, когда ещё и первые птицы утреннюю песню не начали. Осталось оби дошить для их госпожи. Как бы мама не заболела, — нежные девичьи руки почти ласково прошлись по одежде самурая, который выглядел так, словно прилёг отдохнуть — на одежде ни капельки крови, вот только голова к дереву откатилась, какая неловкая подробность. Очако мысленно просила прощения у него, когда в её руках оказался мешочек с деньгами. — Ничего, совсем скоро можно будет отдохнуть — продадим всё это добро, — отец широко улыбнулся и кивнул на отобранные доспехи. — И позволим себе, наконец, обратно в Верхний Киото перебраться, а то жизнь на отшибе от общества твою матушку совсем доконает. Сложно ей быть среди простых людей. Очако слабо улыбнулась в ответ и кивнула. — У старика Деншичиро можно на днях сбыть оружие — говорят, в войсках недобор пеших солдат, поэтому забирают всех, кого могут. А ведь сейчас не каждый может себе позволить к хорошему оружейнику обратиться, — мужчина развернул свёрток со скромным обедом и жестом подозвал к себе Очако, усердно пытавшейся вытащить мушкет из стальной хватки упрямого даже после смерти самурая. — Поешь, тебе надо восстановить силы — нам скоро уходить. До заката мы должны быть дома. — Не могу я руками грязными есть — пойду к ручью и сразу назад, — выдохнув через рот, Очако резко дёрнула за приклад и мушкет наконец-то оказался в её руках. Поспешно положив его на горку отобранного добра, она суетливо зашагала к ручью. Матушка бы её отругала: вести себя надо, как подобает, даже если мужчины вокруг тебя больше не вымолвят ни единого слова. Это отец её бывалый самурай, обедневший и без господина оставшийся, привык ко всему, но Очако так хотелось уйти подальше от мертвецов, чьи тела потихоньку начинали привлекать воронов, что никакие правила не могли Очако сдержать. Вороны чёрными кляксами садились на покойников и клевали им глаза и открытые раны, рвали плоть и грозно каркали — от этой картины становилось не по себе. Она почти спустилась к воде с небольшого склона, оставалось только преодолеть несколько кустов и обойти криптомерию, но голоса неподалёку, если уши не обманывали Очако, чуть дальше на восток по течению, не позволили ей этого сделать. Пришлось спрятаться за исполинским столбом криптомерии. — Сгинь, дурень! — слова с трудом удалось разобрать в злом рычании. Очако подпрыгнула на месте и изумлённо открыла рот: в этих местах редко кого встретишь, если только не странствующих монахов или кого из торговцев, который держат путь в Киото. А здесь сразу два всадника — неужели тоже мародёры? — Бакуго, но тебя правда не пустят! — рык прерван другим голосом, полной тревоги и даже с оттенком искреннего возмущения. — Да пусть только попробуют не пустить! Я не собираюсь прозябать здесь! Очако испуганно замерла в тени деревьев, не решаясь нарушать матушкины указания о поведении девушки в высоком обществе. Но были ли эти юноши высоким обществом? Или обычные ронины, которые посвятили себя пути меча, скитаясь по всей стране? Мужчин любого сословия нужно остерегаться. Разговор незнакомцев постепенно затихал — видимо, они уже уходили восвояси — хотя ещё некоторое время издалека доносились проклятья. И пусть всадники уже ушли, но кроваво-красные волосы одного из них отпечатались в голове Очако крепко — слишком много крови за один день. Крадучись и боязно оглядываясь по сторонам, Очако спустилась к воде помыть руки и освежить лицо. Обратно к отцу она почти бежала, стараясь не думать про строгий голос матери в голове, который снова напоминал ей, что если она будет бегать, как мальчишка, то никто её замуж не возьмёт. За её спиной алело заходящее солнце, когда она вместе с отцом прятала оружие и доспехи в холщовой мешок, укрывала старым кимоно с ватной подкладкой, чтобы не звякнуло железо, и лишь потом, на самый верх, положила лён да шёлк, из которых они с матерью шили кимоно и оби. Отец сложил по углам пряжу, опасаясь, что острые лезвия катан вопьются в деревянные стенки телеги. — Дай я посмотрю на тебя, — Очако послушно повернулась вокруг себя под внимательным отцовским взором. — Вроде не запачкалась. Что насчёт меня? — мужчина развёл руки в стороны, оглядывая их — капли крови на одежде им совсем ни к чему. — Отец как всегда аккуратен, — улыбнулась Очако, подходя к левой стороне повозки. — Мы идём домой? — Да, пора возвращаться — твоя матушка не любит оставаться подолгу в компании Охару — скучно ей со старой служанкой, видите ли, — ухмыльнулся отец и погладил коня по голове. — Пойдём. Они не спеша двинулись в путь.