***
Трэвис — несчастный блондинистый мальчишка лет восьми — сидел в своей маленькой, легко продуваемой ветром комнате под самой крышей, забившись в угол между кроватью и шкафом, обессиленно выжимая из глаз последние слёзы. Он искренне не завидовал своему соулмейту, ведь всякий раз, когда отец избивал его, именно этому незнакомцу приходилось созерцать на своём теле розово-красные пятна. Отец Трэвиса вечно твердил что-то про необъятную Божью любовь и непостижимое человеческим разумом милосердие, прежде чем ударить сына по лицу за ошибку, допущенную в молитве. Постоянно говорил о том, как неоспорима и совершенна справедливость Господа, прежде чем избить мальчика до потери сознания за малейшую провинность. Сейчас у него не было никого, кто бы мог помочь: мать умерла, когда он был совсем ребёнком, и никаких других родственников, кроме отца, он не знал. Никто больше не мог защитить его. Даже Бог. Тем более Бог. Трэвис тщательно мыл полы и вытирал пыль в церкви, бережно раскладывал старые, но хорошо сохранившиеся библии в кожаных переплётах по местам после службы, с надеждой целовал свой серебряный крестик на тонкой цепочке перед сном, но единственное, чем он действительно дорожил — мечтой о том, что когда-то встретит своего соулмейта, чью боль он всякий раз видит на своей коже. Трэвис искренне верил в то, что родственная душа станет светом в его жизни, и встреча с ней подарит ему долгожданное счастье, о котором он мог только читать в сказках, что они проходили в школе, так как в его доме не было никакой литературы, кроме религиозной. Надежда на то самое «долго и счастливо», которое обязательно наступит при встрече с дорогим сердцу человеком — вот что придавало ему сил и желания жить. — Не бывает друга более родственного и близкого, чем Бог, — монотонно твердил ему отец, если вдруг за ужином на лице сына появлялось розовое пятно, как напоминание о том, как устроена вселенная. — Только Бог наполнит твою жизнь смыслом и одарит твои очи прозрением. Тебе не нужно искать того человека, с которым ты связан: я был счастлив в браке с твоей матерью, хотя она и не была той, чью боль я видел на своей коже. Выберешь себе скромную верующую девушку в жены, и рано или поздно перестанешь обращать внимание на пятна, что будут появляться на коже. Ты же помнишь, что только жизнь в смирении перед Богом даёт нам счастье? И Трэвис как всегда отвечал, что помнит.***
Трэвис сделал вид, что не заметил несколько любопытных взглядов, брошенных на него украдкой во время урока, но когда вслед за ними последовали загадочные перешептывания, и уже каждый второй потрудился повернуться и взглянуть на него, парень не сдержался. — Чё вылупились? — уставившись на случайных одноклассников прямым гневным взглядом, полушёпотом произнёс он. Не желая ввязываться в словесную перепалку, те поспешили отвернуться, но в их глазах Трэвис уловил явное сочувствие. Только не сейчас. Только не опять. Фелпс нервно проглотил застывший в горле ком, почти судорожными движениями вынимая небольшое складное зеркальце из кармашка рюкзака, раскрывая его и внимательно всматриваясь в своё отражение. На этот раз всё было гораздо хуже. Он уже привык к тому, что его соулмейту постоянно перепадает то пощечина, то фингал, то, в конце концов, разбитые губа или бровь — розово-красные пятна, появляющиеся резко и совсем скоро бледнеющие, не были для него чем-то новым — но в этот раз происходило что-то по-настоящему ужасное. Трэвис практически паниковал, смотря на то, как по всему его лицу стремительно растекаются ярко-красные полосы, отчетливо видные даже на его смугловатой коже. — Миссис Пакертон, Фелпс себя плохо чувствует, — громко произнесла каштановолосая девушка, сидящая за соседней партой, привлекая внимание учительницы. Вид парня, с мелко дрожащими от волнения руками и беспокойно вздымающейся грудью, смотрящего на своё отражение с настоящим ужасом, был действительно нездоровым. В любой другой раз Трэвис бы послал девушку к чёрту за то, что лезет не в своё дело, но сейчас лишь кинул в её сторону неоднозначный взгляд, спешно скидывая свои принадлежности в рюкзак и поднимаясь с места, чувствуя, что ноги будто набиты ватой. До дома он добрался очень быстро, неимоверно радуясь тому, что отец ещё с утра уехал в гости к знакомому священнику в соседний городок, чтобы повидаться с ним и вместе провести вечернее служение. Оставшуюся часть дня Фелпс провёл в своей комнате, каждые пять минут лихорадочно подходя к зеркалу, убеждаясь в том, что кожа на лице по-прежнему ала, как кровь. Самая яркая и большая отметина простиралась от левого глаза, белок которого тоже густо покраснел, по диагонали, через переносицу и до конца правой щеки. Множество мелких, менее красных пятен и полос на носу, щеках и шее дополняли ужасную картину. Трэвис даже не мог себе представить, как можно настолько долго чувствовать такую сильную боль и что, чёрт возьми, вообще случилось с его родственной душой. Одно предположение было хуже другого, и Фелпс, всё-таки срываясь на плач время от времени, судорожно шептал молитвы, прося Бога сжалиться и прервать чужие муки.