»…а пророка того или сновидца того должно предать смерти за то, что он уговаривал вас отступить от Господа Бога вашего». (Второзаконие 13:5)
Учебная неделя для Трэвиса проходила как-то по-особенному легко и незаметно: Салли каждый день садился к нему за обедом и приятно докучал своими разговорами, учителя практически не приставали с вопросами и лекциями по поводу его успеваемости и даже отец как-то странно не убивал всякое желание жить своими тяжёлыми взглядами и пустыми речами. К пятнице Фелпс даже стал менее нервным, что тоже было удивительно для него. Он думал о том, что, вероятно, это всё — дурной знак, затишье перед бурей, ведь жизнь до этого привыкла поворачиваться к нему лишь одним вполне известным местом. С его соулмейтом всё было тоже в порядке: по утрам и вечерам кожа Трэвиса всё ещё чуть розовела, но это означало лишь то, что боль родственной души совсем незначительна и она явно идёт на поправку. Кроме этого парень не замечал никаких других покраснений. Иногда Фелпсу казалось, что, общаясь с Салли, он предаёт своего соулмейта, но он старался отгонять такие мысли куда подальше. Его родственная душа, наверное, была бы только рада узнать, что Трэвис — вполне себе социально-развитый человек, у которого даже есть приятель, а не только целая армия тихо его ненавидящих сверстников. Фишер. Он казался Фелпсу таким… странным, но уже не в плохом смысле. Вечное чёрное худи, которое иногда сменялось таким же чёрным свитшотом — и всё на несколько размеров больше, чем нужно; глупые — действительно глупые — хвостики, какие не заплетают даже девчонки класса с третьего; слишком много для такого жестокого мира доброты и спокойствия в голубых глазах — это казалось Трэвису слишком из ряда вон выходящим и непонятным, хотя Сал не скрывал совершенно ничего, кроме своего лица. Насчёт протеза Фелпс, к слову, ничего не спрашивал за ненадобностью, но видел несколько раз некоторые очертания чужих шрамов за обедом. Ему, если так подумать, не было никакого дела до того, что там у Салли с лицом; возможно, было немного интересно, что же с ним случилось, но не более. Главное, что он был приятным и добрым человеком, пусть неординарным и со своими странностями. К не очень хорошим новостям недели можно было отнести лишь то, что в классе о них, к сожалению, действительно начали болтать; некоторых особ Трэвис довольно быстро убедил, что делать этого не стоит, одним своим «вам говорить не о чем, тупицы?»; другие же были осторожнее и не палились. Все были немало удивлены тому, как быстро блондинистый задира сменил гнев на милость и стал общаться с кем-то; тем более с Салли. Некоторые полагали, что всё дело в том, что Трэвис просто поумнел и наконец обзавёлся другом, другие же сомневались в этом и склонялись к тому, что Сал ему чем-то полезен и он его использует. Фелпсу не нравилось признавать это, но именно Фишер как-то ненавязчиво и незаметно стал причиной, по которой идти в школу особенно хотелось. Раньше у Трэвиса совсем никого не было, кроме как соулмейта, которого он даже не знал, а сейчас появился очень хороший знакомый, который даже грозился стать другом. Это не то чтобы пугало, но было откровенно непривычно и странно. Салли не обижался на его колкости, делая вид, что не замечает их, не пытался намеренно в чём-то убедить и не осуждал. Общаясь с таким внимательным и хорошим парнем, Фелпс и сам непроизвольно хотел стать лучше; показать, что на нём ещё рано ставить крест, что бы кто ни думал.***
Последний урок пятницы как всегда проходил как-то сонно и лениво, потому что и ученики, и учителя уже откровенно устали за рабочую неделю. Трэвис сидел, залипая в одну точку и пытаясь не уснуть от тихого монотонного голоса учительницы. Неожиданно на его парту прилетел скомканный кусочек бумаги, заставивший его выпрямиться и осмотреться. Салли, сидящий на соседнем ряду на парту дальше Фелпса, смотрел на него пристальным и выжидающим взглядом, так что сомневаться в отправителе как-то не пришлось. Трэвис закатил глаза и развернул бумажку, читая вполне короткую фразу, написанную мелким аккуратным почерком: «Привет, пойдём гулять на выходных». Фелпс свёл брови к переносице: на выходных у него всегда были одни и те же планы, которые его отец никак не привык менять. Парень написал короткое «не могу» на той же бумажке чуть ниже и кинул её обратно Фишеру, даже не привлекая к себе внимание одноклассников — им было не до этого. Через несколько секунд в него снова прилетел тот же самый клочок, на котором он прочёл «а почему?». «По кочану, блин», — недовольно подумал Трэвис, кидая на Сала театральный взгляд, буквально говорящий о том, что он уже надоел, а затем закидывая бумажку в свой рюкзак. До конца урока Фелпс больше не поворачивался к Фишеру, а просто сидел, погрузившись в свои мысли. Парень злился на то, что хотел, но просто не мог ослушаться отца; он действительно боялся его наказания, осуждения и порицания. Трэвис мечтал родиться в нормальной семье, где его бы не учили с младенчества молитвам и заповедям, читали сказки, а не библию, перед сном и по-настоящему любили. Пока все обычные дети ездили на пикники с родителями на выходных, он драил полы к служению и вымаливал у Бога прощение под надзором отца. У него не было элементарного детства — он оказался жертвой обстоятельств, которые ломали, калечили, подрезали крылья и перекрывали кислород. Нет, парень не привык себя жалеть — иногда даже наоборот считал, что каков народ, такова и власть, но порой давал себе слабину, предаваясь пустым мечтаниям о том, какой могла бы быть его жизнь, родись в другой семье. Мыслепоток был прерван звонком, что заметно оживил каждого в классе; все стали спешно собираться, вставать с мест и переговариваться. Трэвис тоже поднялся, скидывая учебник в рюкзак, а после поставил стул на парту. Он окинул класс быстрым взглядом, замечая, как голубая макушка скрывается за дверью кабинета, отчего ему стало даже немного обидно. «Хоть бы попрощался, — с досадой подумал Фелпс, закидывая рюкзак за плечи и направляясь к выходу. — Хотя, какая мне разница? Плевать». Пройдя через один школьный коридор, понуро шаркая кроссовками о бетонный пол, Трэвис обнаружил, что Салли не так уж и спешил свалить из школы, а стоял возле раздевалок — вероятно, кого-то ждал — прислонившись спиной к стене. — Привет, а я тебя как раз и жду, — юноша сделал шаг навстречу к подошедшему Фелпсу. — Чего тебе? — снисходительно спросил блондин, на самом деле очень радуясь, что попрощаться им всё-таки удастся. — Почему ты не можешь погулять на выходных? Может, всё-таки найдёшь время? — он заинтересованно посмотрел Трэвису в глаза. Фелпс чуть нахмурился, не особо желая выкладывать всю правду. Ему было откровенно стыдно говорить про отцовский контроль и озвучивать свои «очень увлекательные» планы на выходные. Это казалось ему слишком личным и несолидным. Более всего на свете Трэвис не хотел показывать кому-либо свои слабости. — Не найду, — коротко ответил он, опуская взгляд в пол. — Я узнал про такое классное место. Заброшка на юге городка. С неё, должно быть, очень классно видно закат, — как бы завлекая, проговорил Фишер, пропуская содержание чужого ответа мимо ушей; во время одного из коротких обеденных разговоров Трэвис, видимо, немного потерял бдительность и признался, что ему нравятся закаты. — Может, тогда на следующих выходных? — Мои планы на все выходные лет так на много вперёд уже давно определены, сорян, — всё-таки пробурчал Фелпс, поднимая взгляд с пола на собеседника и глубоко вздыхая. — Мне нужно быть в церкви. И дома. Салли задумался и некоторое время стоял, молча и пристально разглядывая Трэвиса, отчего последний почувствовал себя как-то неуютно, но желания спросить «хули вылупился?» не было. Ещё одним несомненно положительным качеством, которым обладал Сал, было умение не задавать явно лишних вопросов невовремя. — Я зайду за тобой вечером в субботу? — Фишер, ты с ума сошёл? Да мой отец тебя с порога святой водой обольёт, — возмущенно начал парень. — А потом и меня за компанию… — Да погоди ты, — прервал его речь Сал, закатив глаза. — Не собираюсь я в двери стучаться. В общем, что-нибудь придумаю. В какой комнате ты живёшь? — Под крышей… Да ты издеваешься.? — всё ещё возмущался блондин, отчего Салли стало даже немного смешно. — Иди в задницу, Кромсали, зачем тебе моя комната? — то, что Сал даже не спросил, где находится его дом, было неудивительно, ибо, наверное, каждый в городке знал расположение старинной фамильной церкви Фелпсов, а дом находился на одной с ней территории. Фишер коротко рассмеялся, находясь под крайне недовольным взглядом Трэвиса, а затем сделал ещё один шаг к нему навстречу. — Мне вообще идти уже пора, но ты это… рассчитывай на субботу, пожалуйста, — он забавно подмигнул и, замявшись на пару секунд, зашагал в сторону выхода. Фелпс проводил его взглядом, а после и сам направился прочь из школы, полагая, что не стоит воспринимать слова Сала всерьёз. Что он может придумать? Было глупо полагать, что была хоть какая-то возможность убедить его отца в том, что на выходных можно не только читать библию и молиться — и Трэвис до сих пор не использовал её. Парень вышел на крыльцо школы, застёгивая ветровку на ходу; он решил пойти домой сразу же, так как довольно холодный ветер совсем не располагал к прогулке.***
— «…Имейте веру Божию, ибо истинно говорю вам, если кто скажет горе сей: «Поднимись и ввергнись в море», — и не усомнится в сердце своём, но поверит, что сбудется по словам его, — будет ему, что ни скажет. Потому говорю вам: всё, чего ни будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам. И когда стоите на молитве, прощайте, если что имеете на кого, дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши. Если же не прощаете, то и Отец ваш Небесный не простит вам согрешений ваших». Громкий голос проповедника разряжал тишину, царящую в церкви. В субботу на служение приходило довольно большое количество человек — почти как в воскресенье. Трэвис сидел на отдельной скамье, пытаясь одновременно и слушать отца, и думать о чём-то своём, но внимание то и дело рассеивалось. Он представлял себе понедельник: как придёт в школу, увидится с Салли, как будет сидеть с ним за одним столом на большой перемене, как они будут переглядываться на уроках. Фелпс всё ещё удивлялся тому, как друзья Сала не подошли к нему с претензиями. Ларри иногда смотрел на Трэвиса подозрительным, но совсем беззлобным взглядом, Тодд тоже временами изучающе поглядывал, но самое странное внимание на себе Фелпс ощущал от Эшли. Она смотрела на них с каким-то одобрением, порой совсем быстрым и беглым взглядом, но от этого Трэвис чувствовал себя как-то непонятно спокойно. Эшли даже начала ему отчётливо нравиться после того, что сделала, ведь именно она подтолкнула его к тому, чтобы не просто извиниться, а дать себе возможность пообщаться с Фишером. Голова шла кругом от всех мыслей, что в ней бушевали. Трэвис уже решил, что лучшее, что он может сделать — плыть по течению, оставив всё как есть. С Салли это было на самом деле не очень-то и просто, потому что он то и дело заставлял Фелпса вспыхивать, самовозгораться и ярко полыхать своими, казалось бы, совсем простыми речами. После служения, когда все уже разбрелись по домам, Трэвис как обычно остался и провёл в церкви уборку. Это стало уже настолько привычным занятием, что даже не вызывало никаких негативных эмоций. За мойкой пола или протиранием пыли можно было неплохо отвлечься, подумать о чём-то своём и, в конце концов, побыть одному. После уборки он снова вернулся в дом, намереваясь подняться к себе в комнату и очень желая остаться незамеченным, но его всё же остановил отец. — Ты уже закончил? — мужчина сидел в гостиной в своём привычном просторном кресле, держа в руках последний номер какого-то католического журнала. — Да, — Трэвис остановился у лестницы, смотря на отца и надеясь, что его не заставят опять читать библию или слушать очередные наставления, которые так сильно похожи между собой по содержанию и смыслу, что, кажется, он уже выучил их наизусть. — Сегодня утром я получил приглашение от главы церкви Атланты. На Рождество я уеду из города на несколько дней, и ты должен будешь следить за порядком в доме и церкви, пока меня не будет. Я бы взял тебя с собой, но ты слишком плохо стараешься, — проповедник скривился. — Мой отец воспитал меня достойно, но у меня не выходит сделать этого с тобой, потому что ты, мне кажется, неисправим. Трэвис прикусил губу с внутренней стороны, всё ещё смотря на родителя отрешённым потерянным взглядом. Парень совсем не горел желанием уехать на Рождество вместе с ним, даже наоборот, но слова отца, как всегда задевающие, раздавались противным царапающим эхом в его голове. Мужчина устало вздохнул, будто бы его сын действительно был в чём-то виноват, а после чуть махнул рукой, как он делал это обычно, добавляя ещё и «прочь с глаз моих». Трэвису не пришлось повторять дважды, и он оперативно удалился в свою комнату, полагая, что отцу сейчас просто не до него — наверное, устал и собирался лечь спать пораньше. Фелпс любил такие минуты одиночества. Время близилось к обеду, и он хотел провести остаток дня за рисованием. Отец всегда говорил ему, что рисование — глупое и несерьёзное занятие для чувствительных девчонок, что Трэвиса, конечно же, останавливало лишь по началу. Потом парень осознал, что без возможности выплеснуть свои накопленные эмоции и мысли через карандаши и краски он просто загнётся. Это было своеобразной отдушиной и спасением от тяжести всех жизненных обстоятельств, что наваливались на него. Солнечный свет наполнял комнату сквозь оконное стекло, и рисовать при таком освещении было более чем приятно. В доме стояла тишина, отец, вероятно, спал у себя. Трэвис немного запачкался в акварели, рисуя очередной пейзаж: городское озеро, старое корявое дерево на его берегу, зеленая трава и спокойное голубое небо. Получалось действительно хорошо, Фелпсу было даже жаль, что ему не с кем поделиться этой частью своих серых будней. После в альбоме появилась ещё пара пейзажей, придуманных его воображением, а ещё на одном из листов красовался кот Гизмо, которого Трэвис нарисовал исключительно с чужих слов, не зная наверняка, как именно он выглядит. За таким приятным и успокаивающим занятием прошло несколько часов; Трэвис прибрался в комнате и спустился в кухню, приступая к очередной своей непосредственной обязанности — приготовлению ужина. Отсутствие женщины в доме заставило его отца совершенно спокойно переложить ответственность за порядок и готовку на сына. Конечно, иногда мужчина стряпал и сам, но это случалось не так часто, и, в основном, касалось только завтраков. Трэвис провозился возле плиты ещё минимум час, а после поужинал в одиночестве, так как отец всё ещё спал. Оставив кастрюли в холодильнике, он вернулся к себе в комнату и уселся за уроки. Время неспешно шло, и, когда домашнее задание было сделано, стрелки настенных часов показывали почти девять. Неожиданно в окно что-то прилетело; Фелпс вздрогнул и резко обернулся, но ничего не увидел. «Должно быть, птица врезалась», — подумал он, поднимаясь со стула и подходя ближе, желая рассмотреть бедняжку; на улице уже потихоньку темнело. За то время, пока Трэвис вставал, что-то похожее на небольшой камешек снова ударилось о стекло. «Чёртово хулиганьё», — выругался парень про себя, хмурясь. Резким движением руки Фелпс открыл окно, готовясь покрыть шутников трёхэтажным матом, но то, что он увидел, заставило лишь изумлённо приподнять брови. Салли стоял под его окнами и, кажется, готовился кинуть и третий камень, но, только завидев блондина, отпустил его. — Привет, — полушёпотом проговорил он, видимо, боясь, что Фелпс-старший его услышит. — Пойдём погуляем. Трэвис замер, всё ещё переваривая происходящее; отец, к счастью, снова лёг спать после ужина, да и окна его комнаты выходили на другую сторону, так что услышать их он бы не смог. — Ты придурок, Фишер, что ты здесь делаешь вообще? — наконец произнёс он, осматриваясь по сторонам: вокруг не было ни души, только прохладный осенний ветер шевелил ветки деревьев. — Хватит обзываться, одевайся и спускайся! — Сал был настроен, кажется, слишком решительно. Трэвис закатил глаза, чувствуя, как непонятное, но предательски приятное тепло медленно разливается по телу. — Дубина, ты же понимаешь, что никуда я не спущусь? — произнёс он с едва заметной улыбкой, чуть склоняясь и подпирая щёку ладонью. — А вот и спустишься. Иначе я начну кричать, и твой отец будет недоволен, — даже на расстоянии четырёх с половиной метров Трэвису показалось, что он увидел этот плутоватый шантажирующий взгляд. — Какой же ты придурок, просто терпеть тебя не могу…***
Трэвис отряхнул свои джинсы, тихо чертыхаясь себе под нос — путь от подоконника до земли оказался совсем не таким простым, как это показалось изначально. Хоть Фишер и старался подбадривать его по мере возможности своими «давай, осталось ещё немного», это вообще никак не помогало, а даже сбивало, поэтому он с блеском оступился и упал с какого-то несчастного метра, что оставался между ним и землёй. — Ура, у тебя получилось! — радостно проговорил Сал, когда его блондинистый друг выпрямился. — Я бы не радовался так на твоём месте, Кромсали, потому сейчас ты проживаешь последние свои секунды, — угрожающе произнёс Фелпс, сунув руки в карманы своей утеплённой бордовой толстовки на молнии, которую ему пришлось надеть, так как ветровка была в прихожей; по этой же причине на ногах красовались тонкие летние кеды вместо кроссовок. Солнце плавно скользило вниз по небосводу, приближая закат, а вместе с ним и ночь. Салли сделал вид, что не заметил чужую угрозу, тихо хихикнув с насупленного недовольного вида Трэвиса. — Пойдём скорее. Парни покинули территорию церкви; сначала Фелпс шёл, хмурясь и бросая на Фишера грозные взгляды, но вскоре, поняв, что тому совершенно фиолетово, смягчился. — Мне нельзя выходить из дома, знаешь. Мой отец будет очень недоволен, если узнает об этом, — Трэвис прервал тишину первым. — Будем надеяться, что он не узнает, — участливо ответил Сал. — Хорошая погода сегодня, правда? Ни облачка. Фелпс кивнул, смотря себе под ноги, не желая споткнуться о какую-нибудь корягу по пути; погода была и правда очень сносная. — И куда мы идём? — Трэвис наконец совсем успокоился, предпочитая не думать о том, что с ним сделает отец, если узнает о подобной выходке. Ему хотелось просто забыть о существовании этого человека хотя бы на время. Казалось, что сейчас существовали только лишь вечер, плавно уходящее солнце и чудик в большом тёплом свитере тёмно-серого цвета. — На заброшку, — ответил Салли; по его короткому брошенному на блондина взгляду можно было понять, что он улыбается. — Минут пятнадцать топать. Фелпс жил практически на самой окраине города, поэтому его прогулки после школы ограничивались улицами или берегом озера, посему ни о каких заброшках дальше своего дома он не знал. Наверное, ему стоило меньше доверять всяким голубоволосым парнишам, бродящим по заброшкам, мало ли что, но об этом Трэвис думал в последнюю очередь.***
Старое четырёхэтажное здание из серого кирпича, поросшее мхом и плесенью изнутри, грозно и обречённо возвышалось над пустырём. Парни пролезли через огромную дыру в ржавом проволочном заборе; Трэвис громко чертыхался, пока они пробирались через голые кусты, потому что Салли, идущий чуть спереди, то и дело задевал какую-нибудь ветку, что с нездоровым энтузиазмом пружинила прямо в грудь или лицо блондина. — Я тебе это всё припомню, Кромсали, — бубнил он себе под нос, всё ещё не до конца понимая, как вообще решился на подобную авантюру: должно быть, желание сделать хоть что-то запретное в какой-то момент пересиливает здравый смысл у любого человека. — Это уже девятая угроза за вечер! Давай, ты идёшь на рекорд! — бодро отвечал Фишер, стремительно подходя к зданию. Старые каменные лестничные проходы не внушали ни грамма уверенности в том, что они не завалятся при первой же возможности, но Сал с уверенностью зашагал по ступеням, коротко дёрнув замеревшего в сомнениях Фелпса за рукав его толстовки. «Правильно. Умирать — так с компанией, чтоб не скучно было. Чёртов суицидник», — с напускным недовольством думал Трэвис, поднимаясь вслед за Фишером. В здании было на порядок теплее, чем на улице. Облупленная краска и ненадёжная старая штукатурка сыпались от каждого неосторожного движения, лестничные клетки покрылись толстым слоем пыли и грязи, кое-где валялись обломки старой мебели, мусор, окурки и разбитые бутылки. Вероятно, какие-то подростки уже давно облюбовали это место для пьянок. Они поднялись на тёмный и грязный чердак и вышли через него на крышу. — Знал бы, что ты меня по таким ебеням потащишь, ни за что бы не вышел, — Трэвис принялся активно отряхиваться от строительной пыли. Салли последовал его примеру, отряхнув свой свитер и джинсы, а после предложил Фелпсу свою помощь в этом деле, сообщая, что сзади он всё ещё пыльный. — Сам справлюсь! — отрезал блондин, расстёгивая толстовку, чтобы было удобнее. Солнце уже находилось почти у самого горизонта, окрашивая небо в оранжево-розовые цвета. Салли достал из рюкзака, который до этого болтался у него на плечах, небольшой тёмно-синий плед, усаживаясь на нём и сподвигая Трэвиса сделать то же самое. Сначала Фелпс отпирался, говоря, что ему и стоя совершенно нормально, но совсем скоро сдался, садясь рядом с Фишером. — Ну и к чему весь этот цирк? — Тихо, смотри, — Сал поднял руку, тыкая пальцем в пространство перед собой, заставляя блондина посмотреть на вид, что перед ними простирался, несколько другим, более внимательным взглядом. Голые деревья и невысокие холмики чернели на фоне зарева заката. Небо выглядело космически-огромным и необъятным, таким близким, что, казалось, вот-вот упадёт им на головы. Трэвис наконец умолк, жадно рассматривая яркие краски уходящего дня и действительно успокаиваясь. Ветер мирно трепал голубые волосы Фишера, чуть склонившегося и обнимающего свои колени; где-то вдалеке, в черте города, уже загорелись фонари. Трэвису больше не хотелось узнать, к чему же был весь этот цирк; сейчас казалось, что это совершенно нормально — вылезти из окна на улицу вечером, уйти шататься по всяким заброшкам, а потом смотреть на закат. Фелпс даже почувствовал, что благодарен Салли за эту вылазку. Последние лучи солнца мягко скрылись за очертаниями горизонта; зарево уступило место наступившим сумеркам. — Я заметил, что у тебя руки в красках, — неожиданно начал Фишер, натягивая рукава свитера до кончиков пальцев. — Ты рисуешь? Трэвис ощутил себя так, будто его поймали с поличным; он был готов поклясться, что довольно тщательно помыл руки — видимо, внимательности у Сала было предостаточно. В этой ситуации придумывать что-то было бы очень глупо и не имело бы ни малейшего смысла, потому что любые отговорки звучали как-то слишком странно даже у него в голове. — Иногда. Бывает, — коротко ответил Фелпс, накидывая капюшон на голову. — Покажешь мне что-нибудь из своих рисунков? Совсем невинная и обычная просьба, но чтобы ответить «да», Трэвис сделал заметное усилие над собой. — Но я не очень люблю, когда кто-то видит их, — добавил он после, напрягаясь всем телом. Фелпс посмотрел на Салли: юноша выглядел расслабленно и умиротворённо, смотрел куда-то вдаль, чуть повернувшись к собеседнику корпусом и иногда поглядывая на него; даже тонкие, обычно беспокойно сжимающие ткань рукавов пальцы, мирно лежали на коленках. — Я не заставляю, но был бы рад посмотреть, — тихо проговорил он, переводя взгляд на блондина. Трэвис кивнул за неимением лучшей идеи. «По-моему, я выгляжу дико и глупо», — проговорил он про себя, стараясь поймать ту эмоцию, что ушла вместе с солнцем. — Чего ты вообще ко мне привязался? Жил бы себе спокойно дальше, — чуть резковато выдал парень, озвучивая то, что его и правда волновало. — Я понял бы, если бы ты с начал так активно общаться с кем угодно в классе, но почему — я? Салли чуть прищурился, задерживая взгляд на собеседнике на несколько секунд, а затем опуская его на шнурки чужих кед. — Просто мне так захотелось. Фелпс ожидал ответа гораздо более красноречивого. «Ну, а что? Ты сам-то молчишь постоянно, будто воды в рот набрал, а тебе всё вынь да положь», — ехидно заметил неприятный внутренний голос, с которым Трэвис нехотя, но согласился. В воздухе снова повисла гробовая тишина; где-то вдали едва слышался лай собак и шорох веток. — Я, чтоб ты знал, не такой уж и мудак, — Трэвис прервал молчание первым, наконец заставив себя посмотреть на сидящего рядом Фишера. — Я знаю.