Инкреатус его Величества.

Большое деревянное строение, расположившееся прямо в центре крытого загона, сотрясалось от чьего-то громогласного рёва. Из открытого настежь входа валил густой тёмного цвета дым, существа человекоподобной формы с вёдрами и охапками соломы в руках то выбегали подышать свежим воздухом, то влетали обратно. Спецовки, в которые были облачены рабочие, уже не выдерживали температур и плавились прямо на их телах. Выбегая, трудяги ласточкой ныряли в широкую бадью-бассейн, заполненную водой. В ней, на самой глубине, явно кто-то был, и едва погасив пламя и охладив тело, рабочие пулей вылетали из воды. Морда, только на миг показавшаяся из воды, тут же ныряла обратно, с некоторым сожалением прощаясь с обедом. Внутри ангара, в отдельной широкой комнате-загоне, на полу, вцепившись в податливое дерево крупными сосудами, лежал кокон. Массивное, явно живое создание, постепенно ускоряясь, толкало оболочку изнутри. Сосуды судорожно пульсировали, стараясь насытить существо внутри теми крохами воздуха, что они ещё могли добыть. Стадия вылупления — самая опасная стадия для организма. Ведь если детёнышу не хватит сил на разрыв оболочек, он просто погибнет. Сосуды, связывающие его на протяжении долгого времени с внешним миром, уже не могли выполнять своих функций. Иссыхаясь на концах, они теряли своё слабое зеленоватое свечение, что и являлось признаком скорого вылупления птенца. В соседних загонах, намного более широких, чем эта комнатка, буйствовали собратья малыша. Огромные сильные звери с рёвом носились в запертом пространстве. Облачённые в широкий толстокостный панцирь, с менее массивными крыльями и самым минимумом наростов на хвосте и морде, таранили стенки ангара, стремясь пробиться к детёнышу. Менее массивные, с более плавным изгибом шеи и огромными заострёнными по краях крыльями, судорожно перемещались от одной стены к другой. Огненные, чьё тело, казалось, состояло лишь из одной магмы и лавы, сыпали искрами и поджигали всё, что попадалось им на глаза. Работники носились от одного загона к другому, стараясь успокоить своих подопечных. Инстинкт, требующий, чтобы рядом с детёнышем был хотя бы один взрослый, прямо-таки вопил в этих существах. *** Маленький бар, в который меня всё же умудрились затащить Коля с Петькой, прямо-таки ломился от таких же студиозусов, только-только получивших свои дипломы. Дальше, конечно же, будет и выбор города, и проблема жилья, и выбор рабочего места, но сейчас. Сейчас мы свободны, обучены и готовы к новым свершениям. Так, по-крайней мере, заливал какой-то представительный мужик в костюме с бабочкой на последнем нашем сборе курса. — Расслабься. Сюда мы пришли, чтобы ты хотя бы раз за все эти пять лет почувствовал, что такое настоящая жизнь! Это Коля. Любитель выпить, подраться и потрахаться. Не обязательно именно в этом порядке, а можно и всё вместе. — Угу... Это Петька. Немногословен, тугодумен и верен как пёс. Когда ему ещё на первом курсе кто-то попытался присвоить эту кличку, он вышел из себя. Видели когда-нибудь, как летали восьмидесяти килограммовые мужики? Вот и я раньше нет. — О, смотри, стол в углу освободился! Вперёд, мохнатики. Мохнатиками у нас называют студентов с ветфака. Почему? Не знаю. Это прижилось ещё до моего поступления. Сам я не любитель выпить, почудить и т.д. Если коротко и честно, то я книжный червь. Пухленький такой червяк, высокий, в очках и с густой конской шевелюрой. Странный образ, правда? А я вот с ним уже 23 года живу. — Ну что, Фет. Теперь-то я точно увижу тебя пьяного! Нам принесли выпить. Мы выпили. Ничего не почувствовал. Коля обиделся. Налил ещё. Выпили. Снова разочарование. Где-то к пятой или шестой порции меня торкнуло. В смысле, в туалет торкнуло. Подхватившись, я бодрой рысью умчался. Когда вернулся, Коля хитро улыбался, а Петька мрачно хмурился. В обычном своём состоянии я бы ни за что не выпил то, что мне следом предложил Петруха. Уж слишком хитрая рожа у него была. Но либо алкоголь притупил моё чувство самосохранения, либо я просто стал невнимательным. Зеленоватая субстанция, искрами переливавшаяся на свету, взывала к моим инстинктам. Но те упорно молчали. Ухмыльнувшись загадочно, Петька поднял руку в знак тоста. — Чтобы ты, наш дорогой мохнатик, понимал своих пациентов и говорил с ними на одном языке! А теперь пей и покажи, наконец, своего внутреннего зверя! *** Всё нарастающая пульсация в сосудах насторожила докторов. В чёрных халатах, с какими-то баночками, скляночками, они суетились вокруг, то выслушивали биение сердца, то проверяли температуру кокона. Стараясь не дотрагиваться до оболочек и ткани, они толстыми, обугливающимися на концах кисточками, протирали высыхающие концы сосудов какими-то мазями, увеличивая срок жизни малыша. Стенки сосудов, и так истощённые под всё возрастающим давлением, уже начинали лопаться. Скрежет и шипение разнеслось по всему загону. Торопливо накладывающие что-то поверх оболочек врачи врассыпную бросились от брызнувшей в разные стороны крови. Тёмно-вишнёвая, она переливалась перламутром и рассыпалась каплями, подобно ртути. Всё, чего они касались, медленно чернело и скукоживалось. Лопнувших сосудов становилось всё больше и больше, толчки изнутри становились всё слабее, малышу явно не хватало сил, чтобы пробиться наружу. Оболочка кокона настолько прочна, что её не берёт ни одно оружие. Когда вылупляется птенец, оболочку его кокона используют для пошивки доспеха хозяина. Это одна из стадий приручения. Птенцы этого вида очень хрупки в младенчестве, но во взрослом состоянии повелевают всеми своими сородичами. Именно из-за этой особенности, и ещё по многим причинам, их начали вылавливать, но, к сожалению, в неволе они дичали, и единственной возможностью приручения оставался выводок из яйца, затем личинки и кокона в уже взрослого инкреатуса. Но они так хрупки, а разорвать оболочку может только родитель, или же сородич того же вида, что и провоцирует частую смертность в коконе. Вдруг в помещение влетел высокий темноволосый мужчина. Кивая торопливо на склонившихся в поклоне врачей, он молча махнул им в сторону кокона. А сам, не останавливаясь, прошёл к мощному усатому мужчине с нахмуренными бровями. Остановив вопросы одним взмахом руки, врач сказал: — Мы пытаемся прекратить кровотечение, но всё бесполезно. Инк уже не двигается, один только пульс показывает, что жизнь в нём ещё есть. Если в ближайшие полчаса мы не разыщем хотя бы коготь взрослого инкреатуса, то он погибнет. Лучше зубы. — Я искал эти несчастные зубы несколько месяцев, но так ничего и не обнаружил. Не думаю, что нам стоит надеяться на чудо. Другие не могут этого сделать? — с какой-то болезненной надеждой спросил он. Врач хмуро покачал головой. — У них есть инстинкты защиты, но разорвать оболочку может только сам взрослый инкреатус. — Пульс замедляется! — крикнул с другого конца ангара молодой доктор. — А вот и агония... — хмуро просветил усатый своего Императора. Тот молча смотрел на медленно опускающиеся сосуды кокона, мягкие, почти незаметные толчки изнутри, и не двигался с места. Только горевшие напряжённым вниманием глаза говорили о малой крупице того, что он чувствовал. — Всё. *** — Не, не, не... — язык заплетается, мысль теряется. И ноги не слушаются. Наглейшая подлость со стороны моего тела. Иду. По траве иду. Это плохо. Машина где-то рядом, это хорошо. Недалеко ушёл, значит. Левой, правой. Ой, дерево. Какое хорошее дерево, молоденькое... Так, температура что-то очень низкая, нужен градусник... Ой, веточка. Теперь шишка на лбу будет. Ну вот зачем так, а? Всё, я спать. Травка мягонькая, земля холодненькая, для моего разгорячённого тела это именно то, что надо. Ой, как всё кружится-то... *** — Пульс подскочил! Кажется, он снова борется! Подскочив, как ужаленный, врач кинулся в сторону кричавшего. Император всё так же стоял в стороне, стараясь не мешать снующим туда-сюда врачам и санитарам. Глаза, на миг потерявшие свой блеск, снова осветились внутренней надеждой, постепенно сменявшейся на веру, что у этого маленького существа всё получится. Крааккк!! *** Что ж так тесно-то!? Куда меня мои болваны запихали, в багажник, что ли?? Слышу ведь, как урчит мотор, ещё гул какой-то. Надеюсь, я не в самолёте? Я ж высоты боюсь. Слыш, придурки, выпускайте. Мне дышать нечем! Постепенно перед глазами начинало всё темнеть, голова кружилась всё больше. На последнем глотке воздуха я начал в панике колотить в стенку чего-то мягко пружинящего. Удар. Удар. И, наконец, на следующем ударе это поддалось. Услышав треск, я с утроенной силой стал барабанить пятками в стену. Хрусть, хрусть, хрусть! Кракк! Нога вывалилась в пустоту, глотнув воздуха, я закашлялся и начал выбираться наружу. После проделанной дырки остальное сломалось на удивление быстро. Оскользнувшись в чём-то мокром, я выкатился наружу. Глаза открывались с трудом, все измазанные в чём-то тёплом и липком. Протерев правый глаз о плечо, я всё же умудрился осмотреться. *** Трещина прошла прямо по середине кокона, ещё парочка сильнейших ударов, и вот показалась зеленоватая ступня с четырьмя маленькими светлыми когтями. Она зацепилась за край кокона и, смешно подёргавшись, втянулась обратно. Изнутри раздался чих и сопение. Император, с первым звуком треска приблизившийся к кокону, улыбнулся. Улыбка на его лице странно смутила рядом стоящих врачей, и те, неловко переминаясь, отошли чуть подальше, оставив его одного рядом с инком. Узкая, светло-зелёная с пятнышками на подбородке мордочка высунулась из кокона. Пара ударов, и он выкатился прямо под ноги Императору. Зашипел, сгорая, верхний слой ангара. Горной ланью отскочив от кислотных выделений, Император с усмешкой наблюдал рождение птенца. Встряхнувшись, тот чуть не упал, но устоял на четырёх удивительно длинных лапах. Крылья, пока что совсем слабые и не покрытые пластинами и перьями, взмахнули пару раз для удержания равновесия. Глаза, залепленные слизью, зажмурились, и инк недовольно протёр один из них о плечо. Зрачок расширился от темноватого помещения. Инкреатус недоуменно оглядел помещение и остановил свой взгляд на Императоре. Присмотрелся внимательнее, смешно щуря один глаз. Замер. Чихнул, от чего второй глаз открылся сам по себе. Осмотревшись ещё раз, птенец с каким-то полузадушенным писком кинулся за единственное укрытие - развороченный кокон. Император, прикрыв ладонью лицо, беззвучно сотрясался от смеха. Врач, уже долгие годы знавший своего господина, шепнул одному из коллег: — Наслаждайтесь, смеющийся Император - зрелище довольно редкое. Особенно с наступлением войны. *** Люди, наверное, это всё-таки люди. По-крайней мере, они человекоподобные. Вон тот, с бородкой такой окладистой, на попа похож. Он врач, а судя по его прыжкам вокруг меня, я тут что-то вроде невиданной зверушки. После того, как я зашипел на него, оплевав кислотой, близко он уже не подходит, но всё равно его беспрестанные перемещения жутко нервируют. У меня есть хвост, им я откинул одного врача в стену. У меня есть гребень, им я вибрирую, а мне отзываются из-за стены. Наверное, такие же, как я. У меня есть лапы с когтями, ими я очистился от слизи. А ещё у меня есть крылья...ими я... Не думать про полёты! А то меня стошнит. Я до жути боюсь высоты! Итого: я дракон. Но судя по зачаткам пёрышек на крыльях, я при этом и птица. А хитиновым пластинам там же - насекомое. Что-то среднее, короче. Паника? Паника уже была, но она резко закончилась, как только я понял одну вещь. Я голоден. Нет, не так. Я хочу жрать! Врач, что подошёл слишком близко, внезапно для себя наткнулся на мои горящие банальным, но очень сильным желанием глаза. Желанием сожрать его с потрохами. Икнув, он свалил со стремительностью пули. И примерно такой же манёвренностью. Облизнувшись, я взглядом проследил за ещё одним врачом, но как только собрался напасть, он резво умчался. Разочарованно взвыв, неловко пошустрил к нему. Но запутался в лапах и упал, а после вообще обиделся на весь мир. Это что за эмоциональные встряски? Ребёнок, не ребёнок, но душа-то у меня взрослая! Мои переживания резко прервал запах, уж не знаю, что так может пахнуть, но ясно одно - еда. Едой оказался кусок мяса, холодный, зараза. Второй оказался чуть дальше. Третий ещё дальше. Такой нехитрой уловкой меня завели в другой загон. Отсюда было видно других драконов, а ещё тут был пол с подогревом. Переступив с лапы на лапу, я внимательно осмотрелся, рядом тут же обнаружился мужик. Без халата. Ну и кто ты? Кем бы он ни был, но позади него стояла бадья с мясом. Ну, и что дальше? Дрессировать меня будешь? Я улёгся на тёплом местечке и с интересом на него уставился. Первая порция мяса получена, организм удовлетворился, и ни на кого больше нападать не хочет. Хоть это радует, а то сожру кого-нибудь, а потом жалеть буду. Мужик взял кусь мяса в руки и медленным приставным шагом двинулся ко мне. В носу защипало, он придвинулся ближе, в носу засвербело основательнее, он придвинулся ещё ближе, ой, не могу больше, ща чихну. От моего громогласного чиха врачи, стоявшие за решёткой всё это время, сдуру драпанули кто-куда, мужик же, что стоял прямо передо мной, лишь вздрогнул и зажмурился. Явно готовился к смерти. Так и стоит с вытянутыми руками, расставленными ногами и зажмуренными глазами. Рассмотрев эту скульптуру получше, я встал и, обойдя его, почесал прямо к бадье с мясом. А ты и стой себе там, может, удобно. Мало ли. Обожравшись до вздувшегося шаром пуза, я снова обошёл фигуру и отправился в один из углов, на соломку и тёплый пол. Соображать, возмущаться и вообще предпринимать активные действия я буду завтра. А сейчас - спать.