***
— Шикарно! — Вилия бесшумно выступает из теней, её рыжие лохмы сияют как факел. — Последняя трансляция дебатов — огонь, миллиарды поджаренных жоп по всей галактике! И голограмма класс — зелёный теперь тренд сезона. Где купить такой головной убор? — Прилетай и сама спроси. Она улыбается шире, обнажая почти беззубый рот. Два клыка как бритвы. — Я драная бесхозная кошка. На Амои таких не любят. О праве драных кошек и котов жить на Амои он мог бы поспорить, но, выразительно посмотрев на кейс, молча выбрасывает сигарету. Завеса из дымка рассеивается. Алые каренезейские глаза Вилии впиваются в его лицо, и хочется поправить защитные очки. — У нас тут принимают ставки, — продолжает она, — может ли Юпитер стебаться. Как считаешь? — Ты настаивала на личной встрече, чтобы обсудить Юпитер? Она цокает языком. На раздвоённом кончике переливается радугой шарик пирсинга. — Нет, я хотела убедиться, что на Амои, кроме ваших консервированных элитников, ещё остались настоящие живые мужики… которых украшают шрамы, знаешь? Знаю, что мысли элиты ты не можешь прочесть. Вилия не ждёт ответа — поднимает кейс, и замок тихо щёлкает, открываясь. Внутри спит маленькое бесполое существо: обхватило кляп толстыми губами, на огромной лысой башке трепещут уши-плавники. — Чистокровная менейская сирена. Сто ка наличными и только из большой к тебе любви! — Говоришь про любовь и обдираешь как галасскую липку. Но возражение ленивое и бесполезное, потому что: — Любовь и верность стоят дорого. Хотя, конечно, мы всегда можем договориться… — Она подаётся к нему томно, как настоящая вилия, и пытается стянуть очки. Он всовывает в её руку конверт. В его мозгах нет ничего интересного. Но надо сохранять интригу. — Разбиваешь мне сердце! — Спрятав деньги, она наконец вручает ему товар. — Тварь спит, внутри звукоизоляция, но они непредсказуемы, если вдруг запищит — тебе пиздец. — Спасибо за предупреждение. Он чувствует её пристальный взгляд, когда разворачивается и идёт к машине через длинную тёмную парковку. Над его головой мерцают тусклые лампы, тени дрожат на стенах. Он как герой голографической комедии, стилизованной под старину: преступник, который мотается на далёкие планеты и вершит незаконные дела в безлюдных подворотнях. Спасибо Межгалактическому Фестивалю с его Повышенными Мерами Безопасности. Сев в аэрокар, он снимает очки и включает автопилот. За окнами проносится шумный Логос — гладкие унылые высотки и нагромождение серых тусклых голопроекций. По сравнению с Мидасом все города кажутся уродливыми. Так задумано. В Мидасе нет преступлений и нет насилия, нет чёрного рынка и его брокеров тоже нет. Только легальный бизнес и никакой работорговли, только искусственно выращенное мясо и никакого жестокого обращения с животными, потому что… — Первый канал. Ведущий 3D-шоу вплывает в салон: — …перед всей разумной вселенной вновь встал вопрос: что такое душа? может ли машина, прошедшая тест Тьюринга-Кобба, обладать настоящим сознанием? Абис проигнорировали закон, запрещающий создание разумных ИИ, так неужели теперь всей вселенной расплачиваться за их беспечность? Или, может, именно суперкомпьютер решит проблемы, которые за века не решили ни политики, ни священнослужители? Последние дебаты Юпитер с представителями Церкви Млечного Пути прокомментирует эксперт в области космической теологии и этики, почётный академик Вселенского Рекрационного Акроэкологического Лицея, автор многочисленных работ по волновой генетике, профессор Энн Весальев… Кейс удобно лежит на коленях, одно интервью сменяет другое, под речи почётных академиков хочется спать и рот сам растягивается в зевке. Бессмысленный бубнёж. Вряд ли в мире, где нужны люди вроде Катце, вообще можно говорить об этике. Он почти дремлет, когда картинка вдруг меняется. Жильбер Домина улыбается камерам во все тридцать два, как человек, а на его груди блестит значок-крылья, как у. — Отключить. Ведущий исчезает, темнеют стёкла и замолкают динамики. Только нежно шуршит кондиционер. В интимном полумраке он достаёт сигарету — никотиновое облачко затягивает место, где только что был новый Глава Синдиката, будто кровоточащую рану. Тишина окутывает салон вместе с дымком, текучая и спокойная… и вздрагивает, когда аэрокар бухается вниз. Магниты ловят машину, аккуратно опускают на дорогу, тонировка сползает с окон, раздаётся писк: «чрезвычайная ситуация, ждите инструкций, ждите инструкций, ждите…» Комм висит на запястье бесполезной безжизненной безделушкой. Чёрт. На главной площади Логоса отключились рекламные баннеры. Погасли витрины торговых центров, опустели билборды и растворился защитный купол — теперь на землю падает мелкий дождь. Открыв дверь аэрокара, он видит, как прохожие недоумённо задрали головы в оголённые небеса. Какой-то тощий белобрысый парнишка говорит своей юной спутнице: — Это из-за магнитной бури. Сейчас включатся аварийные генераторы и система перезапустится, не… — Ложись! Он успевает, парнишка — нет. Алая лужа растекается под белобрысой головой, девочка кричит и вскакивает на ноги и сразу падает. Во лбу у неё тоже дырка. Пули?.. Рядом опять стреляют, и, схватив кейс, он бросается под зависший аэрокар, ползёт вперёд. Пальцы загребают влажную искусственную травку, сверху разлетаются стёкла — куда целятся эти придурки?! — кто-то кричит, тявкает чья-то собачонка, а потом все звуки тонут в громовом раскате. И опять. И ещё раз. Молния отражается в глянце высоток, вспышка за вспышкой. Начинается ливень. Он прячется за стеной кафешки, встаёт и вытирает рукавом мокрое лицо. Перезапускает комм. Не-а, ни хрена, психи с ружьями из прошлого тысячелетия перекрыли связь в технологической столице Федерации… А в кейсе дыра. Чёрт! Но даже если товар сдох — в мусорное ведро не выкинешь. Потом разберёшься, сейчас — бежать. Мокрый камень скользит под ногами, волосы лезут в глаза, оглушительно визжат сирены полицейских каров. Земля вздрагивает — грохот от взрыва проносится по улице гулким эхом. Похоже, взорвали здание… Нет времени оборачиваться. Он воскрешает в памяти карту города — ему нужна зона без камер, частный сектор — и бежит, бежит, пока шум не остаётся далеко позади. И только тогда, наконец, останавливается и опирается о холодную стену. Ноги сводит в судороге, сложно протолкнуть воздух в лёгкие — будешь меньше дымить! — и перед глазами тёмные круги. Замок на кейсе открывается с тихим щелчком. Одежда мокрая насквозь — поэтому его колотит, конечно. А не потому, что хитрая тварь выползла и выпучила на него круглые рыбьи глаза. И кляп вытащила. И губы разомкнула. Раскалённая тупая игла вонзается в его голову. В горле встаёт ком, мир плывёт и расползается. Лужа у ног вдруг становится уютной, мягкой, тёплой, так и манит в неё прилечь и уснуть, и никуда больше не спешить, ни о чём не думать и ни от чего не прятаться… Он сжимает челюсти и через сопротивление воздуха поднимает тяжёлую, неподъёмно тяжёлую кисть и медленно, еле-еле заставляя себя двигаться, накрывает ладонью чудовищную пасть. Мир возвращается. Зверюга молча сосёт указательный палец. Подняв с земли кляп, он пытается освободить руку, но где там — тварь впилась намертво. А ещё он чувствует, как из уха течёт что-то тёплое, сбегает по шее за воротник, хотя почему «что-то», кровь, конечно… Комм, наконец, вибрирует. Алек уже в соседнем квартале — можно сбросить ему координаты и всё-таки сползти в неуютную лужу. Прижаться гудящей головой к стене и ждать, пока прикатит помощник и, увидев босса, мокрого, грязного, полудохлого, с какой-то мифической хренорыбой на руках, скажет: — Наконец ты нашёл себе подружку!***
— Профессор, вы не можете спорить с тем, что за всю историю на Амои не произошло ни одного теракта… — Только не говорите, что верите идиотской официальной версии Дана Бан! — …на Амои не было войн, не было восстаний, даже конфликт с Церерой разрешился без единого выстрела: после мирных переговоров потомки Абис сами передали власть в руки… — Мирных? Доктор Нэнси, ваша наивность поражает! Естественно, в системе, где заправляют элитники-роботы, где камеры на каждом шагу, где жители подчинены кастовой системе и чипированы как собаки, будут правильные хроники! Как при любой диктатуре! Напомнить вам о полковнике Кёрте? О планетах Второй Империи? Да хоть о Гитлере!.. — Я была на Амои и своими глазами видела, как работает Зейн: результаты тестов носят рекомендательный характер, а сама система чипирования — это мера предосторожности, не более. Чипы никак не влияют на своего носителя, законопослушные граждане их вообще не замечают. Теперь насчёт Дана Бан: известно, что там имел место межличностный конфликт… — В котором по удивительной случайности погиб глава государства. Вам место в поэтах, а не в учёных, доктор Нэнси. Потолок белый. А пол и стены серые — тусклый скучный цвет, будто не в Танагуре вовсе. Тело ощущается как чужое — тяжёлое, ленивое, получается поднять только руку: средний палец нормальный, желтоватый, а вот указательный девственно чист. Будто неродной. — Меня тоже заинтересовал этот вопрос, — говорит голос. Стены в палату разъехались. И теперь обладатель голоса приближается, и нужно несколько секунд, чтобы проморгаться. Прошлый Глава Синдиката умел приглушать свою нечеловеческую красоту, нынешний тоже быстро научился, а вот Рауль Ам несёт её как холодное оружие. Надо встать. — Лежите, вас тошнит. Он послушно лежит. Внимательные глаза блонди прожигают его сверху, как лабораторную мышь, наверно. — Вы правильно поняли, — продолжает блонди мысль, о которой его слушатель не имеет ни малейшего понятия. — Дело в никотине. И в пестициде, которым поливают растения в Логосе: соединение действуют на менейских сирен как успокоительное. Вам невероятно повезло — от песни у вас лопнула барабанная перепонка, но мозг, похоже, не пострадал. Кажется, последний факт вызывает у господина Ама сожаление. — Спасибо. — Не я занимался процедурой. Да уж конечно. — Уйдёте через двадцать четыре часа, если не обнаружатся психоневрологические проблемы. А могут?.. Но господин Ам, похоже, уже узнал всё, что хотел узнать, — не с пациентом он же пришёл поболтать, а зачем тогда? — и остаётся только смотреть, как за ним вновь смыкаются стены. А ладонь в это время сама тянется к карману, хотя в местном балахоне карманов нет. Да и что, если бы были? чиркнешь зажигалкой — противопожарная система завизжит… Он пробует встать и валится назад, на подушку, потому что господин Ам, естественно, прав. Тошнит. Аж скулы сводит. И дышать тяжело. Если присмотреться, в плитах потолка есть стыки. Не такой уж совершенный белый, как хочет казаться, думает он со злорадством. Официально танагурская лаборатория занимается исключительно гуманными и этичными исследованиями — никаких экспериментов на животных, эмбрионах и, уж тем более, людях. Неофициально один брокер несуществующего рынка уже много раз доставлял сюда экзотических тварей… Прошлый глава Синдиката подписал федеративную декларацию «о защите прав животных» и в тот же день подкинул своему фурнитуру эту работу. Смешно. А тошнит всё сильнее. Он утыкается носом в стерильную гипоаллергенную подушку и задерживает дыхание. Не помогает. Интересно, за что ему такая честь? в медблок лаборатории его притащили в благодарность за годы верной службы? нашёл бы он сам, где ухо залатать, чего уж… Когда ему велели возвращаться на орбиту Амои вместе с товаром, он не рассчитывал на снисхождение. Когда ему сказали, что «изъять сирену, не повредив» можно только в лабораторных условиях, он скорее уж ждал, что сирену у него изымут вместе с рукой. Но рука на месте и опять тянется туда, где должен быть карман, и приходится спрятать её под одеяло. А может, о нём так трогательно заботятся, потому что больше никто из амойских граждан не согласен рисковать своей шкурой?.. Ага. Такая ты невероятная ценность, Катце, что к тебе побеседовать заглянул лично Рауль Ам. Сейчас ещё кофе принесёт. И таблетку от головы. Он опять делает глубокий вдох, второй, третий. Без толку. Слабость вползает в тело скользкой голодной гадюкой, и он знает, что дальше будет хуже: воздух станет горьким, ткань мерзко прилипнет к спине, каждый шорох дрожью побежит по коже, начнёт бесить даже приглушённый свет… Мир постепенно станет настоящим.***
— …ответственность за теракт в Логосе взяла на себя Терранская Объединённая Республика. Накануне видео-обращение лидеров ТОР было выложено на самых популярных хостингах даркнета: организаторы теракта утверждают, что своей акцией они хотели продемонстрировать, насколько уязвимы компьютеризованные системы безопасности. «Теперь вы знаете, что будет, если доверять живых людей безжизненным машинам», — заявил лидер… Симпатичная девочка-диктор продолжает щебетать, но он уже не слушает — он идёт дальше, мимо ярких витрин и кафешек, мимо поместий с журчащими фонтанами и кустов радужной гвоздики. По семь разноцветных бутонов на ветке, в центре каждого — изумрудно-зелёная сердцевинка. — Говорят, — вещает перед стайкой туристов андроид-гид, — много лет назад один дипломат Федерации хотел посмеяться над Юпитер и прислал в её башню букет гвоздик. Как вы можете видеть, сегодня в горько-сладком аромате этой насмешки — будто в облачке благородной печали — утопает вся Апатия. Уникальный сорт амойских гвоздик был выведен в нашей знаменитой молекулярно-генетической лаборатории… Кто им тексты пишет? Приторно-розовые бабочки порхают над кустами, над башней Юпитер нимбом зависла первая серебряная луна. Вечер тёплый и безоблачный, как все вечера в Мидасе. Сигарета дымится в зубах, и грязно-серый дым вползает в облако «благородной печали». Радужные гвоздики сразу фильтруют вредные вещества. И ещё, кажется, прожигают негодяя-курильщика холодным ярко-зелёным взглядом. Дежавю. Свернув в неприметный переулок, он заходит в неприметную аптеку и, кивнув неприметному старику-фармацевту, спускается вниз, в подвал. Родной офис заливается неровным светом, вспыхивает экран компа. Время: 21:40. Непрочитанных — 25. Он садится в кресло, придвигает к себе пепельницу и клавиатуру. Первое же сообщение: «НОВЕЙШАЯ ГОЛОГРАФИЧЕСКАЯ КЛАВА БЕСПЛАТНО». Когда молекулярно-генетическая лаборатория выведет цветы, фильтрующие спам?.. Дальше идёт очередное фривольное письмо от Вилии, которое можно игнорировать, и предложения от деловых партнёров, которые игнорировать нельзя… Он работает полчаса, не больше, но пачка Шеллах вдруг заканчивается, а на часах высвечивается 5:40. Забросив в себя бутерброд, он быстро принимает душ, надевает свежий костюм и смотрит в зеркало. «Психоневрологические проблемы» не проявились, но морда помятая, глаза красные, в ушах всё ещё звенит омерзительный писк. Лучше бы пуля, ей-богу. Хорошо, что аптека прямо над головой. — Опять, — брюзжит старик Гюрн, доставая шприц. — Я тебе говорил, что стимулянты не заменяют сон? Из-за них… — У меня разорвётся сердце и отвалится член. Я помню. — Приятно встретить целеустремлённого человека! После укола он возвращается к компу и приглушает свет. Теперь мешки под глазами почти не заметны, наверно. Он открывает пропущенные вызовы и жмёт «перезвонить». — Нужны две виолончели, — заявляет мистер Джеймс, едва появившись на экране. Арт-директор театра пластической драмы сегодня в ударе: губы искусаны, вены на висках вздулись, на лбу испарина. Он вытирает её белоснежным галстуком, потом стягивает его с шеи и отбрасывает в сторону. — Настоящие, терранские, не старше девятнадцатого века, вот характеристики… Мой поставщик меня подвёл, скажи, что ты сможешь быстро, иначе всё! — Я всё могу, — врёт Катце. Он понятия не имеет, где водятся терранские виолончели, но в груди у него что-то сжимается от жалости к бедолаге… Или это от стимулятора? — Дедлайн? — Вчера. — Мистер Джеймс закатывает глаза вверх, к Башне Юпитер, не ниже. — Виолончель будут писать у нас на студии. Надо торопиться, иначе, ну, ты знаешь, я бы тебя не беспокоил… И никаких ненатуральных элементов, а то звучание будет не аутентичное. — И с особенным надрывом: — Не подведи! Кому на Амои понадобился аутентичный музыкальный инструмент восемнадцатого века, конечно, интересно, но лучше не спрашивать. Как всегда. Попрощавшись, он проглядывает файл: тембр, размер, материалы... струны из овечьих кишок?! «Тембр — это окраска звука», — всплывает в голове. Больше ничего не всплывает — последний раз он работал с музыкой в Гардиан. Ладно. Разберемся. Встав, он потягивается, и зануда-спина ноет в ответ. Апатия встречает его бледным ранним утром: сумрак ещё лежит на крышах, и над галларийским мрамором, которым вымощены дороги, висит лёгкая дымка. Он поглощает солнечный свет, а потом излучает, и жители округа гуляют, рассекая пушистые белые «облака». Его каблуки стучат по «облакам» глухо и бесстрастно. Сократив путь через скучные переулки, где не водятся туристы, он выныривает из сонной Апатии в Квартал Муз — самый знаменитый район Мидаса, который красуется на всех буклетах. «ЛУЧШИЕ ПЛАСТИЧЕСКИЕ ХИРУРГИ ФЕДЕРАЦИИ» — выпрыгивает навстречу. «ТОЛЬКО СЕГОДНЯ ОНЛАЙН- КОНСУЛЬТАЦИЯ БЕСПЛАТНО СМОДЕЛИРУЙТЕ РЕЗУЛЬТАТ ПРЯМО СЕЙЧАС» «ЧТОБЫ НАЧАТЬ ЗНАКОМСТВО НАЖМИТЕ СГЕНЕРИРОВАТЬ КОМПЛИМЕНТ ПОД ФОТОГРАФИЕЙ» «ЖИЗНЬ БЕЗ НАРКОТИКОВ ЭТО ПРОСТО» Цирк уродцев сжимает вокруг него кольцо — пёстрые блоки рвутся вперёд, наползают друг на друга, смешиваются, и знакомства без наркотиков моделируются прямо сейчас… Совсем забыл, какая агрессивная здесь реклама. Он открывает комм и оплачивает час баннерорезки — блоки темнеют, обиженно расплываются в стороны, уступая путь. Можно наконец поднять глаза. Мидас не меняется — золотой, пурпурный, изумрудный, лазурный, лиловый, алый, сапфировый, все цвета радуги и ещё миллион цветов. Огромные концертные арены, отели и рестораны, классические музеи с каменными триумфальными арками и библиотеки с интерактивными 3D-витринами, театры с «античными» колоннами и громады торговых центров, построенные якобы в едином архитектурном ансамбле. Математически выверенная гармония, совместное детище ИИ и лучших дизайнеров галактики. По идеально-чистым стенам стелются голографические афиши, и даты премьер распускаются вдоль дорог как гвоздики… И всё это у него в голове зачитывает голос из рекламы. Наизусть выучил. Сам не заметил, как. Через театральную площадь — повсюду толпа, всё гудит от уведомлений о лайках и репостах, — он пробирается вперёд. Вокруг него сотни зевак постят фотки в сеть, над гаджетами всплывают: #наамои #скорофест #какэлита. Их восторги можно понять. Шпили пластического амфитеатра подсвечены золотым — изображают корону — идеально для селфи. А внутри неё, как в клетке, разгуливает голограмма: чародейка Медея с сыновьями на руках, спектакль от самого известного режиссёра современности. Это, должно быть, красиво, но он чувствует только глухое раздражение. Наверно, стимуляторы всё-таки добрались до сердца. Торопливо покинув залайканную зону, он поднимается по широкой мраморной лестнице и, распахнув врата музея терранской истории, заходит в холл. Здесь мрачно, тихо и пусто и пахнет ароматизатором с запахом пыли. Вдоль стен, обшарпанных "под старину", в тенях стоят древние игровые автоматы — на их маленьких зелёных экранах застыло «GAME OVER», из динамиков раздаётся траурный шестнадцатибитный марш. Картинно проскрипев за спиной гостя, врата закрываются. — Вот для чего раньше служили компьютеры! — провозглашает седая старушка. Она подходит к нему и пожимает руку так, что пальцы немеют. Как всегда. Во второй ладони она держит устройство с большущими кнопками-цифрами. — Они складывали числа, развлекали людей, а не претендовали на мировое господство! — Да, — отвечает он, аккуратно освобождаясь из стального захвата. В отличие от мисс Мэдж, он не мечтает жить в докосмическую эру, когда воздух был чище и трава зеленее и можно было умереть от рака горла. — Это будет лучшая моя экспозиция! — бодро продолжает она, жестом приглашая гостя за собой. Главный выставочный зал тоже пуст — только в центре, в сиянии софитов, висят два ружья. — Знакомься: Гензель и Гретель, — говорит мисс Мэдж. — Звёзды моей экспозиции. Раньше люди давали имена оружию, люди ощущали, что делают, когда спускали курок… А теперь компьютеры сами решают, какие меры защиты принимать. Человек не участвует. Человек снял с себя ответственность! Позавчера похожим оружием прострелили головы тем ребятам. Зачем он это вспомнил? Мисс Мэдж приводит его в свой личный офис, маленький и душный. Здесь даже окна нет, чтобы не видеть грешный Мидас, зато на газовой горелке свистит пузатый чайник и белая струйка дыма тянется до потолка. — Ты же не за сигаретами? — Она садится в глубокое кресло, покрытое натуральной кожей. Смотрит на калькулятор, а потом зло отбрасывает его, будто он может эволюционировать в Юпитер. — Все мои грузы тормозят на орбите по неделе! Говорю тебе, скоро меня прикроют и на Амои не останется ни слова правды! Грузы тормозят, потому что у тебя нет комма и ты всю информацию требуешь на бумажных носителях, не говорит ей он. С мисс Мэдж бесполезно спорить. Если она хочет повозмущаться падением нравов — надо просто переждать. — …Бездельники, которые доверились машине! В Церере все сидят на пособии, ни одна скотина не работает: вода есть, сеть есть, еда есть — что ещё?.. Нет, не подумай, что я оправдываю всяких чокнутых террористов, но даже человеческое искусство уже под патронажем ИИ! Ладно элитники, но ИИ! Поговаривают, что Юпитер собирается презентовать собственную симфонию! Тридцать лет живу, а такого бреда не слышала! Он косится на глубокие морщины, изрезавшие её лицо, на абсолютно седую косу. — Тридцать три, — вздыхает она. — Кстати, угощайся. Он покорно принимает из жилистых рук горячую чашку и вежливо делает глоток чего-то абсолютно натурального. — Мне нужно кое-что найти на Земле. Позволишь показать через комм? Мисс Мэдж хмурится — в её обиталище нет ничего сложнее древнего стационарного компа, — потом с неохотой кивает. И уже через минуту выдаёт ему контакты человека, который знает человека, у которого есть человек, который точно сможет помочь. Она не пользуется технологиями, поэтому, наверно, вынуждена запоминать всё и всех. — Как мне тебя отблагодарить? — Допей чай. И передай этому мерзавцу, чтобы забрал свои вещи! А, и обязательно приходи на выставку. Будет бомба! Если, конечно, свобода слова на Амои ещё хоть чего-то стоит… Покорно проглотив ослиную мочу, которую здесь называют чаем, и дав клятвенное обещание прийти на выставку, он покидает музей. Уголок технофобии, который стоит в центре города, которым правит суперкомпьютер. Он не знает, есть ли у Юпитер душа, но чувство юмора — точно есть. К счастью, ребята с Терры не такие ретрограды, как мисс Мэдж, и на предложение по комму откликаются сразу. Как положено, сначала называют цену втридорога, потом выясняют, что их покупатель не идиот, и соглашаются на более адекватные цифры. Проблема возникает только со струнами из овечьих кишок — нужен дополнительный пакет документов, доказывающий, что они были насильственно изъяты у овец, когда всеобщий федеральный закон о правах животных ещё не был принят… Он вздрагивает, осознав, что ему что-то сунули в руку. Листовка. Обычная тонкая листовка из телепластика — андроидов-промоутеров баннерорезкой не порежешь… Он уже думает выбросить рекламу и вернуться к переговорам, когда его взгляд вдруг наталкивается на фотографию: высокий голубоглазый блондин обнимает худощавого темноволосого юношу. Актёры похожи, правда, очень похожи. «История любви, покорившей мир, на экранах с…» Сложно скомкать телепласт, но он умудряется. Он сжимает рекламу в ладонях снова и снова, превращая в маленький безобразный шарик, а потом бросает его в мусорное ведро и смотрит, как шарик пожирает пламя. Мгновенно. Никаких отходов на Амои. Кроме этой хуйни. Сев в такси — спина опять возмущённо ноет, ну и рагон с ней, — он суёт в зубы сигарету, называет адрес, перезванивает партнёрам, договаривается о доставке, возвращается домой, падает на софу и засыпает. Его хватает на три часа. Потом он открывает глаза и пялится в потолок, медленно возвращаясь из огня и дыма. — Ты там живой? — спрашивает за дверью Луи. — Твоя бывшая жена просила передать, что очень скучает, — хрипло отвечает он. — Ха-ха! Она никогда так не скажет. Скорее уж, она просила тебя передать, что я мудак, на которого она потратила лучшие годы жизни. Но за его словами слышна улыбка, и, наверно, пора вставать на ноги. Жизнь продолжается.***
— Конечно, искусственный интеллект может быть умнее всех, даже умнее того, кто его создал! ИИ может создать логичную экономическую систему, разработать законы… И всё это развалится по одной простой причине: искусственный интеллект не способен понять людей. Жизнь — больше, чем математика или логика, жизнь не уложить в графики и не описать функциями, её не объяснить тому, кто никогда не жил, не испытывал ни радости, ни боли. Нельзя доверять власть над людьми существу, которое понятия не имеет, каково это — быть человеком! *аплодисменты****
Секретарь-андроид вновь растягивает губы в синтетической улыбке: — Мистер Джеймс примет вас, как только освободится. Хотите ещё чашечку кофе? В театральной жизни главное — буфет, так что напитки здесь отличные, даже немного примиряют с ожиданием. Самую малость. С нижнего этажа звучит музыка: не стерильная-студийная, а настоящая, оркестровая, живая музыка. Сопротивляться ей получалось две чашки подряд, но потом сила воли иссякла, и, выбросив в мусорное ведро стаканчик из органического материала — никаких отходов на Амои! — он покорно спускается по теле-мраморной леснице. Цветные пятнышки на перилах слетаются к его ладони. Как светлячки. Если здание драматического театра изображает корону, то пластический театр — воплощение движения: пол рисует перед гостем ковровую дорожку, на стенах распускаются ярко-алые цветы… Или это потёки крови? Не отладили ещё. Опасливо оглядевшись, будто делает что-то запретное, он выходит на бельэтаж. Зал погружен в полумрак, внизу чернеет пропасть партера, над сценой горят луны-софиты. Скерцо. Из тьмы вырастают голограммы-деревья, и флейты имитируют дуновение ветра в сказочном лесу — значит, скоро появятся главные герои. Он помнит эту партитуру. Он работал с ней в Гардиан на выпускном экзамене. В тот день юноша-танцор за десять минут до начала спектакля затащил своего несчастного фурнитура в репетиционный зал, усадил за инструмент и заставил повторять с ним самые сложные места. А девочка-дебютантка в первом акте неудачно вышла из поддержки, потом весь антракт массировал ей лодыжку… Экзамен прошёл отлично, и, наверно, форс-мажор был его частью. Фурнитур должен помочь своим подопечным всегда и везде — такова его работа. Правда, полученные навыки в Эос совсем не пригодились, потому что господин Минк не держал труппу. Он вообще не интересовался танцами и многие годы на премьерах дремал с открытыми глазами… Наверно, поэтому его так накрыло. Разом и за всё. Как вихрем. Цереский самоучка, юный и бесстрашный, он и правда двигался как дикая природная стихия. Отдавался танцу с яростью и страстью, игнорируя любые правила, не жалея себя и не стараясь понравиться. Ростом он не дотягивал до стандарта, черты его лица снобы классифицировали как «недостаточно сценические», да и не хватало ему выучки… Но в нём было то, за что публика прощает любые недостатки, то, что не пропишешь в программах генетической модификации и не воспитаешь в Академии — харизма. После его дебюта весь Эос гудел, даже до сонной Апатии донеслись отголоски… Трубы стонут. По залу разносится громкое страшное предупреждение — на сцене нимфа целует юношу в щёку и ускользает из его объятий. Шарф чёрной змеёй тянется за ней следом. Скоро бессмертная красавица лишится своих крыльев. Искусственные луны темнеют, и духовые, прокричав напоследок, сдаются. В наступившей тишине артисты двигаются беззвучно, словно не касаются земли — синхронность, пластика, высота и лёгкость прыжков… Академские, явно. Интересно, из чьей труппы?.. Присмотревшись, он замечает у кулис знакомую фигуру. Как бы ни парили над сценой усовершенствованные люди, блонди сразу перетягивает внимание на себя… Но мысль ускользает. На плечо вдруг ложатся чьи-то холодные пальцы. — Мистер Джеймс освободился, — ровно сообщает андроид-уборщик, растягивая губы в пародии на эмоцию. «Люди больше не работают уборщиками или секретарями, люди вообще не хотят работать!» — звучит в голове мисс Мэдж, как самая настойчивая из реклам. — Сейчас буду. Вернувшись взглядом к сцене, он больше не находит там блонди. Только главный герой замер над мёртвой Сильфидой. — Прошу прощения за ожидание и за мой неподобающий внешний вид при нашем последнем разговоре. — Мистер Джеймс очаровательно улыбается и жестом приглашает его сесть в кресло. — Я был немного не в себе — целый час общался с платиной, эти перфекционисты весь мозг выедят, сам знаешь. Сегодня он выглядит безупречно: на костюме ни складочки, выражение на лице доброжелательное и слегка высокомерное, ни одна прядь не выбивается из пышной нефритовой косы. Когда-нибудь он наберётся наглости и перекрасит волосы в золотой. — Я провёл время с пользой. — Оценил репетицию нео-классического блока, да? Боюсь, мой зал из Большого превращается в выставочный… Хотя шоу, конечно, будет потрясающее. Этот фестиваль даже важнее, чем кажется — по всему городу устанавливают какие-то супер-пупер современные охранные системы, чуть ли не насквозь всё просвечивать будут! На лбу у него морщина, вены на висках вздулись, и, если присмотреться, синяки под глазами не исчезли, просто замазаны. — Во-первых, — нарочито бодро продолжает он, — хотел поблагодарить за помощь. Ты вновь нашёл то, что нужно, и в кратчайшие сроки. Благодарность отправляется на комм приятной суммой. Картинно. Для того, чтобы заплатить, не обязательно встречаться лично. Катце, да ты мизантроп! — Во-вторых, прости, что забыл сказать сразу, но вторая виолончель — это частный заказ, не для театра. Может, твои ребята будут так любезны? У меня сейчас дурдом, все люди заняты, а поручать хрупкий музыкальный инструмент андроидам… — Куда? Адрес высвечивается вслед за суммой. Все заняты, значит. Хрупкий инструмент, ага. Бегаешь от ответственности, как нормальный человек, Джеймс, не быть тебе элитой. — Катце, ты настоящий друг! Вежливо выслушав монолог о том, какой он бесценный партнёр, и на прощание пожав слегка влажную руку, он покидает кабинет. Зачем согласился? По башне заскучал? У тебя там и знакомых-то не осталось… Он почти не удивлён, когда по пути встречает Рауля Ама — глава генетической лаборатории, похоже, следит за успехами своих проектов. Абстракции за его спиной изображают голубые морозные узоры. Ему идёт. Выдержав бесстрастный взгляд блонди и коротко поклонившись, как положено, он выходит на улицу. Театральная площадь забита туристами — они фоткаются вокруг цифрового фонтана слёз, засовывают головы внутрь голографических водных струек, и струйки приветливо разлетаются немокрыми каплями. #амои #кручереальности В вечерних сумерках все проекции светятся ярче, настоящих небесных звёзд почти не видно. Нужно четыре затяжки, чтобы принять решение. И ещё пять минут, чтобы забрать виолончель и погрузить её — лёгкую, почти невесомую — в аэрокар. И ещё двадцать, чтобы, минуя бесконечные мидасские пробки, добраться до Эос. За это время дым у него в голове, наверно, рассеивается, потому что, остановившись у самых ворот, он вдруг понимает, что сейчас передаст товар с документами прислуге и уедет, не задерживаясь ни на секунду. — Катце! — безжалостно звучит из динамиков. Красная точка камеры насмешливо подмигивает, ворота расползаются в стороны. — Проезжай к третьему. Не повезло. На территории Эос тихо. Почётным караулом выстроились кусты с белыми гвоздиками — они излучают слабое лиловое свечение, вечный эосский рассвет. Как настоящий, только лучше. Есть в нём что-то могильное, а когда был фурнитуром — и не замечал… Рэй, бледный и тонкий, будто привидение, ждёт у входа и даже любезно открывает для гостя дверь аэрокара. И ещё делает странное движение: будто хочет обнять, но одёргивает себя в последний момент. Отступив на шаг, протягивает руку, говорит: — Отлично выглядишь! Очень ответственный и правильный, этот парень пришёл работать в башню сразу после выпуска из Гардиан . А фурнитуру главы Синдиката без труппы заняться было нечем, так что он помог новичку освоиться. Вроде как — даже сдружились. Потом фурнитур без труппы совсем сошёл с ума от безделья, влез не в своё дело, получил по морде и перестал быть фурнитуром. Жизнь круто изменилась, из старых связей сохранились только полезные. Рэй в число полезных не вошёл. — Знаю, о чём ты думаешь, — говорит он. — «Как этот паршивец может до сих пор работать у господина Ама», да? Долгая история. Пятый, неси инструмент. Андроид с цифрой «5» на лбу аккуратно поднимает виолончель и отправляется с ней внутрь подъезда. — Я был уверен, что меня уволят, — смеётся Рэй, приглашая идти следом, в лифт. Внутри играет вальс из «Лебединого озера». — Господин Ам тогда страшно разозлился, но Мимея каким-то чудом убедила его, что одна виновата. Я и правда чуть ли не на коленях её умолял, объяснял, какой это будет скандал, дался же ей этот невоспитанный мальчишка — такие красивые, приличные, образованные ребята вокруг, нужно же понимать, что лебедь ворону не пара… а, сам знаешь академских. Скачут по сцене по десять часов в день и сами становятся твёрдыми, как их станок… Пятый, поставь в голубой гостиной. Двери лифта разъезжаются, и Пятый заносит виолончель в апартаменты. Гладкое лицо андроида отражается в панорамном окне — здесь видны небесные звёзды. А внизу, под башней, тёмным партером лежит Танагура, и Мидас кажется сияющей сценой на горизонте. — Красивый вид, да? — говорит Рэй. Уголки губ у него нервно вздрагивают, и он опускает взгляд. Молчит. Они чего-то ждут. Стоят возле стола из унипластика: в прозрачной вазе неувядающий цветок — острые лепестки вытянуты к потолку, и лампа проливает на растение и на людей полезный бактерицидный уни-свет. У всех блонди типовые апартаменты: просторные и безликие. Металлические цвета, идеально ровные линии, чтобы любой федерал — если вдруг напросится в гости — чувствовал себя неуютно и уязвимо. Нужно очень постараться, чтобы разглядеть за этой стандартизированной обстановкой индивидуальность хозяина, даже фортепиано в музыкальной гостиной, где андроид поставил виолончель, наверняка просто предмет интерьера. Но тишина уже стала неловкой. — Господин Ам играет? — Раньше они играли, — ответ почти шёпотом. — Довольно часто. Андроид бесшумно шагает мимо и скрывается в коридоре. Рэй, наконец, оживает. — Хочешь посмотреть ноты? Вопрос риторический — чуть ли не за рукав тянут в комнату с роялем, залитую бледно-лиловым светом ещё одной полезной лампы. Дверь за ними закрывается как будто случайно. — Здесь слепая зона, а запись с камеры я отредачу, — говорит Рэй. На его худых щеках проступают алые пятна. — Хочу кое о чём тебя попросить. — Слушаю. — Мне надо деактивировать чип. Я слышал, что ты знаешь, кто это может. Какие только фантастические возможности тебе не приписывали, Катце. — Минуту назад ты восхищался местными видами и радовался, что господин Ам оставил тебя на работе. — Я не работаю с труппой, после Мимеи я просто слежу за домом… да и не в этом дело. Это личное. Я не хочу больше оставаться на Амои, не хочу быть здесь, когда начнётся фест. — Профессиональное выгорание? Возненавидел театр? Можно было и без сарказма, парень явно чем-то расстроен. Кажется, вот-вот заплачет. — Нет. Я слышал кое-что… я расскажу тебе потом, если согласишься помочь. И вены у него на висках вздулись не хуже, чем у Джеймса. И синяки ничуть не светлее. — Ничего не могу обещать, но попробую. А ты прекрати дрожать, иди и сделай себе стимулятор. Если сейчас упадёшь в обморок, уже никуда не полетишь, да и ко мне будут вопросы. Он шмыгает носом, кивает и, кое-как выпрямив спину, послушно бредёт на кухню. Не удивительно, что ему не позволили работать с труппой. Удивительно, что его оставили в Эос, где не прощают несовершенств… Шрам отдаётся привычной болью. Надо получше спрятать за прядью, вдруг в этот раз поможет. Повернувшись к фортепиано, он смотрит в чёрный глянец, на свою бледную физиономию, и на его лбу золотом вьётся: «August Förster». Самая дорогая фирма. Элитная. Конечно, что ещё может стоять в апартаментах блонди? А на крышке лежит активированная телепластическая панель. С нотами. Интересно, руки ещё помнят? Сев на широкую банкетку, на которой могли бы уместиться двое, он осторожно касается клавиш. Звук глубокий и сильный, инструмент великолепный, полифония сама воскресает под пальцами. В Гардиан знания вбивались намертво, если что — заменишь танцору и концертмейстера, и хореографа, и костюмера, и массажиста, и психолога… А вот навык читки с листа пострадал за годы без практики. В стремительных, головоломных пассажах он ошибается снова и снова. Руки помнят, но голова не помнит ничерта, и он уже думает закончить пытку, когда над самым ухом раздаётся: — Весьма амбициозно. — Голос звучанием не уступает August Förster, пальцы сами замирают над клавиатурой. — Но с Рахманинова не начинают. Ладонь в слепяще-белой перчатке касается нот: «содержание, страница 1, открыть», и непокорные пассажи тают. Теперь на их месте вальс, ля минор, простая структура бас+аккорд. Надо встать. — Приступайте. И он приступает. Первый такт даётся со второй попытки. Потом включается автоматика, пульс перестаёт безумно стучать в висках, перенастраивается на три четверти. Темп, правда, слишком быстрый, но есть надежда, что в быстром темпе лажа будет не так заметна… была бы надежда, если бы у слушателя не было абсолютного слуха, который улавливает каждую неверную ноту. — Интерпретация для Парадита? — спрашивает Рауль Ам, не скрывая сарказма. Парадита — разновидность генетической модификации. Её обладатели могут двигаться с невероятной скоростью, исполняют самые сложные, самые стремительные партии, недоступные человеку без модификаций. Ещё почти у каждого из Парадита меланома и бесплодие. Когда спорят с природой, она не стесняется в выражениях. — Мне казалось, — говорит Рауль Ам и смотрит странно и непонятно, как тогда, в медблоке, будто ищет что-то, — в консерваторию Гардиан набирают лучшие кадры. — Так и есть. — Значит, вы плохо видите текст? Это не вопрос. Блонди берёт незваного гостя за подбородок — аккуратно, но уверенно — и закалывает его волосы так, что больше не спрячешься. — Модерато. — И напоминает для идиота: — Не быстрее ста двадцати ударов. Потом он садится в кресло и делает небрежный жест, мол, можете начинать. Разве что бокал вина не берёт, как на каком-нибудь приватном шоу. Обнажённое лицо горит, минорный лад в нотах, а не в голове, и вальс выходит более-менее чистым, но механическим. Ровно сто двадцать в минуту, ни шагу в ритенуто, мёртвые нисходящие фразы. Последний аккорд ещё несколько секунд недоумённо висит в воздухе. Тоже не понимает, что он здесь делает. Теперь точно пора встать и сказать: — Прошу прощения, что воспользовался вашим инструментом без разрешения. — Вам стоит извиняться не передо мной. И короткий взгляд на рояль. Маленькая болезненная шпилька лично от господина Ама. — Прости, я не знал, что он вернётся так рано, — признаётся Рэй позже, когда они спускаются к подъезду. — Он в последнее время чем-то расстроен… Но ты ведь бывший фурнитур господина Минка. Да. Забавно. После смерти Главы Синдиката вся его собственность перешла в пользование преемника. Кроме меня. Едва выехав за территорию Эос, бывший фурнитур господина Минка открывает окно в машине, чтобы подышать свежим воздухом, и выкуривает в него три сигареты. Дался ему чужой рояль! Ничему жизнь не учит. Он думает об этом снова, когда, вернувшись домой, смотрит в зеркало и видит в своих лохмах сверкающий зелёный камушек. Похоже на галарийский янтарь — крупный и тяжёлый, он разбрасывает вокруг себя солнечные зайчики, переливается всеми цветами радуги, весело и злорадно. Придётся возвращать господину Аму шпильку.***
— … Десять лет назад террористической организацией ТОР на планете Лаокоон было уничтожено одно из чудес света — Алмазные Пещеры — и серьёзно повреждено другое — Пантеон Верана, возведённый в честь подписания Большого Мирного Договора. Делегация Танагуры первой выразила свои соболезнования лаокоонскому правительству, а уже через год, благодаря ультрасовременным технологиям Амои, Пантеон был полностью восстановлен. По соглашению с Лаокооном, на данный момент он перенесён в Мидас и находится под усиленной охраной. Индекс безопасности Амои составляет девяносто девять и три процента — это высочайший показатель в Млечном Пути, благодаря которому Амои получила право провести Первый Межгалактический Фестиваль. Праздник науки и искусства должен стать решительным шагом к мировому признанию системы правления Юпитер как абсолютно гуманной. 5D-вещание грандиозного шоу смотрите бесплатно на нашем канале… ОБНОВЛЕНИЕ ДЛЯ ГРАЖДАНСКОГО ЧИПА! ВАША БЕЗОПАСНОСТЬ — НАША РАБОТА!.. Сволочи. Почти уснул. Экран гаснет с недовольным щелчком — неприлично игнорировать государственную рассылку. Да и чип обновить придётся — рано или поздно, добровольно или принудительно. Теперь даже туристов без этой штуки на планету не пускают и каждому топляку через комм и через уличные баннеры настоятельно рекомендуют «стать гражданином». Конечно. Не должно остаться никаких тёмных пятен, скоро ведь грандиознейшая показуха в истории. Только официальное трудоустройство для всех или же не менее официальная жизнь на щедром пособии. Чёрный рынок не подходит к белым гвоздикам. Даже тот, который всегда подчинялся Танагуре. Может, если бы Айсмен был жив… Не удивительно, что Алек решил убираться с планеты. Без авантюр ему неинтересно, а без него тебе, Катце, будет сложнее. Но он адреналиновый наркоман, как и все каринезейцы. Наверно, если можешь читать чужие чувства, то свои притупляются… За окном виднеется громада Гардиан и над ней ползут облака. Будто жирные белые улитки. Вечер тихий и тёплый, как все церерские вечера. Сложно поверить, что когда-то здесь, в этих благополучных кварталах, едва не вспыхнуло восстание. Последняя сонатина настроила тебя на философский лад, Катце? Он давит сигарету в пепельнице и вздрагивает — запястье пронзает болью. Переиграл, как безмозглый новичок. Приходится глотать таблетку, чтобы работать дальше: легальный бизнес времени требует ничуть не меньше, за считанные минуты 19:00 на экране превращается в 23:10. Устало потянувшись, он встаёт и разминает запястья. Руки как замороженные, остатки боли упрямо скребутся где-то в макушке. Будто чип наружу просится. Мастер, который извлечёт эту заразу из Рэя, уже ответил — осталось раздобыть место на корабле, чтобы парень улетел без приключений… Или, может, два места? Есть ведь много других планет. Что тебя держит на этой? Отмахнувшись от самого себя, он вновь опускается на стул — спина ноет тихо и обречённо — и надевает интерактивные перчатки. Под ладонями вспыхивает голографическая клавиатура, восемь октав, как у обычного рояля, даже пародия на динамику есть. На виртуальном пюпитре возникает тот самый вальс (с редакторской аппликатурой, издание для детей и дураков), каждая клавиша ощущается почти как настоящая. Звук, правда, электронно-мёртвый, но не покупать же классический деревянный инструмент ради… ради чего? Далеко за полночь комм вибрирует звонком. Защищённое соединение. — Какого хуя? — спрашивает Вилия, внимательно смотрит на него и добавляет: — Кстати, я рада, что ты жив. — Тогда в чём вопрос? — Хуй не ты, а Алек. Что он делает? — Она хмурится, и колечки в её разноцветных бровях звенят. — Он облизал меня с ног до головы, чтобы я помогла ему убраться с Амои в эту пятницу, и я извернулась как последняя ривейская гадюка через все ваши сраные системы безопасности, а он вдруг заявил, что остаётся. Это какой-то ваш план? Взяв чашку, он прижимает её к губам, чтобы скрыть замешательство. Незаметно набирает номер на компе, но связь у Алека отрублена: или вне зоны, или сам отключил. — У нас больше нет общих планов. Я не в курсе, что он мутит. — Не врешь, — выдаёт она, будто каринизейская магия работает через комм. — В последний наш разговор он не разрешил мне себя считать, это ненормально. — Людям обычно не нравится, когда их читают. — Ошибаешься! каринезцы умеют доставлять удовольствие своему… партнёру. — Она размыкает губы, сегодня шарик на языке ядовито-зелёный. — На секс похоже. Могу показать. — Раз у тебя пропадает место, возьми моего пассажира. Скорчив кислую мину и сложив руки на пышной груди так, что грудь кажется ещё пышнее, она говорит: — В Синей фишке, в полдень, мой человек будет ждать у входа. Оплата как в прошлый раз, скидок не дам. Что это у тебя за перчатки? — Купил голографическую клаву. — Да ну? Мне казалось, тебе хватает своих призраков. Многозначительно улыбнувшись, она исчезает. Её не поймёшь. Но, по крайней мере, она ещё ни разу его не подводила, не отказалась сотрудничать даже год назад, когда он… сильно потерял во влиянии. Он смотрит на часы. Поговаривают, что человеку нельзя жить без сна, так что, отключив комп и фортепиано, он падает на кушетку, закрывает глаза и возвращается к своим призракам. Когда в пламени вновь рушится опорная балка, а от взрывной волны подкашиваются ноги, он просыпается. За окном уже светло, на комме мигает сообщение от Алека, мол, поменялись планы, решил, что всё на Амои нравится… Ну и рагон с тобой! Не хватало ещё опекать лучшего хакера гаранской системы. Быстро разобрав почту и приняв душ, он зачем-то ещё раз прогоняет под пальцами вальс, потом выходит на улицу, садится в аэрокар, делает затяжку и вспоминает, что забыл позавтракать. Неважно. Он ведь туда и обратно. Ему нет причин задерживаться в апартаментах блонди. Поговорит с Рэем, вернёт шпильку, всё. Раннее утро, и город ещё спит — Церера, как самая сытая, спит особенно крепко. Аэрокар плывёт мимо её тихих кварталов и социальных магазинов, мимо больниц и бассейнов, и за бесконечным благополучием на горизонте почти не видно пустого пятна. Территория Дана Бан. Она давно зачищена — ни камней, ни металла, ни крови, что элитной, что человеческой, — никакого мусора на Амои! Наверно, скоро построят торговый центр или пантеон или два в одном и будут кино показывать про историю любви, покорившей мир. После взрыва соцсети пестрели: #трагедия #ужас #максимальныйрепост «Взрыв прогремел в самом сердце Амои!» Много пустого места — всё, что теперь там осталось. Сигарета заканчивается, и силы сидеть в тишине заканчиваются тоже — он врубает какое-то шоу. Под бессмысленное жужжание быстро пролетает Цереру, Флёр и Лхасу, и врата Эоса расползаются перед машиной сами, будто ждали. Мимо траурных гвоздик-постовых он едет к третьему подъезду, где его никто не встречает, потом шагает в лифт и поднимается на верхний этаж, и за секунду до того, как распахнутся двери, вдруг понимает, что, может быть, его впустил не Рэй. Рауль Ам сидит под искусственной лампой рядом с искусственным цветком. От планшета на его лицо ложится голубоватый свет, и лицо тоже кажется искусственным. Поборов желание трусливо отступить, незваный гость заходит в комнату и кланяется как положено. Блонди поднимает на него бесстрастный взгляд — у него нет ни синяков, ни вздувшихся вен на лбу, и ни один локон не выбивается из толстой золотой косы. — Присоединитесь? — любезно предлагает он. Да. Конечно. Почему нет? Самое ведь обычное дело для бывших брокеров чёрного рынка — чаёвничать с элитой. Ещё и ответить можно в тон, по-светски: — Благодарю. Рэй появляется неслышной тенью, ставит пузатую ароматную чашку на стол и так же неслышно испаряется. Молодец, профессионал, а не мог предупредить, что хозяин дома?.. Чай в Эос отличный — не сравнить с натуральной бурдой мисс Мэдж, — но в тишине даже глоток кажется оглушительным. Господин Ам молчит, сложив руки на груди. Заинтригован? Да мне и самому интересно. Зачем ты сюда явился-то, бесхозный монгрел? А, точно, шпилька... Позабытый планшет господина Ама перешёл в режим ожидания: вездесущей змеёй по экрану ползёт рекламная строчка, афиша грядущего феста, спектакли, концерты, кино. После второго глотка хватает наглости сказать: — Перед съемками на основе реальных событий принято брать разрешение ото всех участников. Господин Ам даже бровью не ведёт. Отвечает меланхолично, будто ни при чём: — По законам Федерации, любой художник свободен в выборе тем для произведения. — Вам не кажется, что в законах Федерации упущено различие между свободой и вседозволенностью? — Законы Федерации — не моя специализация. И правда. Был в Эос один специалист по вопросам свободы, а потом его ветер развеял. А ты совсем забыл, как рациональны и хладнокровны нормальные блонди, да? Амои не первая, кто превратил трагедию в товар. Продвинутые биотехнологии, идеальные исполнители, захватывающие истории — продукты на экспорт, всегда в цене. Но чашка в руке всё равно подрагивает, и лучше поставить её назад, на идеально круглое идеально белое блюдечко, потому что кулаки чешутся. Глубоко вдохнув, он смотрит на рояль и спрашивает: — Позволите? Господин Ам коротко кивает. Может, и не удивлён. Может, ему всё равно. Может, тогда — в тот короткий звонок после взрыва — у него не дрожал голос. В углу музыкальной гостиной всё так же стоит загадочный чёрный квадрат. Будто гроб. А у рояля крышка жадно раззявлена и клавиши белые-белые, как клыки. Первый такт остро впивается в пальцы, вместо струн натягиваются сами нервы. Интересно, тысячу лет назад у Шопена тоже что-то взорвалось?.. Вопрос тает в звонком пассаже, и дальше не до размышлений. Инструмент возбуждённо гудит ещё несколько секунд после последнего аккорда. — Выучили за неделю? — спрашивает господин Ам. Он стоит, прижавшись бедром к чёрному гладкому боку и, наверно, тоже всем телом ощущает этот гул. Окно за его спиной полузакрыто жалюзи — скудный свет ложится на всё полосками, будто заключает в клетку. — Когда-то давно разучивал. Для себя. — Вы выбираете амбициозные произведения. Уголки его губ приподнимаются в мягкой улыбке. Раулю Аму не свойственно носить с собой хлыст. — Я выучил вальс. Тот самый, простенький, ля минорный, звучит светло и нежно, как должно. А ведь тоже романтизм. И даже концертный сноб «August Förster» послушно мурлычет, как сытая приручённая зверюга — значит, сработаемся. Педаль, конечно, грязновата, но ведь в голографическом варианте вообще её нет… — Хватит, — прерывает его господин Ам, глядя в коммуникатор. — Рэй, машину. В голове мелькает, мол, неужели из-за педали?.. Но вслух не спросить: остаётся только смотреть, как блонди стремительно шагает к выходу и как одна прядь, сбежав из косы, непокорно развивается за плечом. У самых дверей он вдруг останавливается и говорит: — Прекратите пить обезболивающие и обратитесь к врачу, в следующий раз я хочу увидеть нормальную растяжку. Следующий раз?.. Блонди уходит. Рэй возвращается в зал, как ни в чём не бывало убирает чашки. — Давно здесь не звучала музыка. — Я не ужасно играл? — Что? А, нет, вовсе нет. Господин Ам просто опаздывает в лабораторию. Самодовольная усмешка сама лезет на лицо, и, подавив её усилием воли, он думает, как бы аккуратно передать Рэю информацию… Но тот вдруг говорит, ничуть не прячась от камер: — Насчёт моей просьбы… Катце, слушай, спасибо, но я передумал. Глупая была затея, мне, на самом деле, всё на Амои нравится. Думаю вообще подписать бессрочный контракт, как у академских ребят. Сделать тебе ещё чаю? Спустя несколько часов, в аптеке, отдав правую кисть на растерзание Гюрну, он крутит эту фразу в голове снова и снова: «Всё на Амои нравится». Где он её слышал? — Тебе надо бросать курить, — нудит старик, вгоняя в его ладонь чудо-препараты. — Вот поэтому я и прекратил практику. Я врач, а не волшебник. Медицина, конечно, далеко шагнула, но и она не всемогуща, даже если забыть про стимулянты, в твоих сигаретах не только никотин, там вещества, которые влияют на… Через пару минут скованность в руке проходит, и он пробегает в воздухе гамму, потом широко растопыривает пальцы. Гибкие и сильные. Может, конечно, не такие юные, как были сразу после Гардиан, но всё равно не понятно, чем господина Ама не устроила его растяжка. Для качественной техники, для глубокой чувственной игры нужен опыт, а опыт приходит только с возрастом… — Ты сегодня выглядишь чуть менее мёртвым, чем обычно, — говорит Люк. — Удачная сделка, — отвечает он и практически не врёт. Поздно ночью, почти растянув руку до ундецимы, он ложится спать, и ему ничего не снится.