***
— Стёпушка! Я дома!!! — от двери заорал Димка и кинул ключи на тумбу. Поздневечерняя квартирная тишина не отозвалась, и если бы не яркий свет из кухни, Соколов решил, что его альфа ещё не вернулся. Сам-то он у родителей задержался и до ужаса соскучился по своему шкафчику, а тот отчего-то не идёт, на ручки не подхватывает, не пытается грязно домогаться прямо в прихожке… Странно, с вчера же не виделись! Дисциплинированно сунув кеды на полочку, тут мамы нет — убирать, кроме них, некому, Димчик нырнул в розовоухое мягкое безобразие и зашаркал на кухню бодрым лыжником. Стёпка сидел за столом и медитировал на непочатую рюмку, рядом стояла начатая бутылка пятизвёздочного армянского успокоительного. — Стё-ё-ё-п! Привет. Что случилось? — Привет! — Стёпка вскинул голову и притянул к себе Димчика, даже не удивившись, откуда он материализовался, ткнулся носом, согревая дыханием живот через майку. Он так устал после суток на ногах, а тут ещё новость под конец смены. — Стёпочка, что случилось? — потормошил волосы на макушке любимого зажатый в стальные объятия Дима. — Ты меня пугаешь своим молчанием, а когда я пугаюсь, я начинаю косячить, ты же знаешь! — Знаю! — прыснул тёплым выдохом Сивый. — Нормально всё, просто устал. Тебе Лёнька звонил? — При чём тут Лёнька? — не понял Димчик, у него от тёплого дыхания Стёпы и от его близости вектор мышления немного сместился по спинному мозгу вниз, и началась активная деятельность в районе копчика. — Мне Петя по большому секрету сказал, что у них через полтора месяца свадьба. — Капец, а мне эта кудрявая зараза ещё не говорила! Друг называется! — возмутился Дима на Леонида: такие новости, и он не первый узнал! — А ты чего так расстроился? Степан, вы имели виды на Леонида Гольдмана? — «сурово» заломил брови Соколов. — Тьфу на тебя! — Стёпа прикусил Димку за живот в районе пупка, слюнявя майку. — Малыш, я пипец как соскучился и как устал. Сегодня не боец, но завтра компенсирую! — Зуб даёшь? — хитро прищурился Димчик, он не живодёр своего альфу мучить, сейчас накормит и спать уложит, ещё и своим тощим боком согреет, обеспечивая комфорт, вот что любовь с людьми делает! — Да хоть все! — Стёпа прижался к твердеющему паху Димы щекой и посмотрел на него снизу вверх усталыми сонными глазами, так что у Соколова от нежности сердце зашлось. — Стёпка, так с чего ты расстроился? — Дима кивнул на початую бутылку. Стёпа пил немного и обычно по поводу. — Эти нехорошие люди нас свидетелями решили сделать! — Консумации брака? — съехидничал Соколов. — Да если бы! На свадьбе свидетелями! — вскинулся Стёпа так, что из рук стоящего рядом Димчика вывернулся. — Ну и что? — не понял всего трагизма Дима. — А там папуля! И он уже наполеоновские планы строит! — Пиздец! Я об этом не подумал! — Дима забыл, что отучается материться при Стёпе, плюхнулся на соседний стул, потянул рюмку и вылил в себя. Стёпа вздохнул и достал вторую, наполнил обе. — А отказаться можно? Я знаю, что от крестин нельзя, а от такого — запросто! — Димчик непроизвольно скривился от терпкости во рту и потянул в рот крекер из вазочки. — У Лёни ты лучший друг и доверенное лицо, так что жди его завтра в гости. А знаешь, что на свадьбе свидетели друг с другом прилюдно делают?! После такого впору самим жениться. Видимо, парни поняли, что я порву любого, кто, кроме меня, у тебя яйцо из штанины в штанину перекатывать будет* (*есть такой конкурс для пьяных гостей — жуткое, но смешное со стороны дело!) и определились со второй жертвой. Отказаться можно, но неудобно. Чокнулись, выпили, помолчали. — Ой, да ладно! Где наша не пропадала?! Везде пропадала! Переживём! — легкомысленно взмахнул рукой Димчик, которому коньячок быстро стёр грани опасного. — Ну, подумаешь папуля, почудит и успокоится, зато Лёньку в надёжные руки пристроим. Петя на него так смотрит, так смотрит! Так Фаберже на свои яйца не смотрел! Ночью Соколов добросовестно грел собой моментально вырубившегося накормленного и намытого Стёпу и вспоминал, как у Лёни и Пети всё завертелось после праздничного ноябрьского знакомства. Им со Стёпкой даже пришлось присутствовать на первом свидании «молодых», потому что Леголас робел безумно, вот оно и вышло двойным. После уже справлялись без посторонней помощи и на новогодних праздниках — умеет Леонид памятные даты переплетать с гос.выходными — таки состоялась дефлорация ныне уже порочного эльфа. Влюблённый Лёнька уверял Диму, что Петя именно тот «он самый!» и сверкал счастливыми глазёнками, благодаря небо, что тогда с «козлом» всё сорвалось, и он не совершил страшную ошибку. Оставалось только радоваться за Гольдмана-младшего и опасаться выбрыков Гольдмана-старшего. Папуля — Семён Борисович — не для какого-то мента-стажёра свою ягодку растил же… И гром грянул, а за ним и молнии, и град, и цунами с наводнением. Папуля хватался за сердце и помирал по три раза на дню от повышенного, на почве нервов, давления. Лёня, покладистый и тихий Леонид, сжал кулачки, задрал подбородок и донёс до папеньки, что ежели тот не желает принимать Петра Разумовского в семью как альфу сына, то эта самая сына забирает любимый смычок и испаряется совсем насовсем из отчего дома. Лёнька уйти сразу не ушёл, забаррикадировался страдать у себя в комнате. Угадайте, кому позвонил Семён Борисович? Диме пришлось срываться с работы и на присланном авто с водителем лететь в горячую точку семейного конфликта — выковыривать Лёньку из ракушки, успокаивать всерьёз обеспокоенного с покрасневшими глазами папулю, потом уже привычно вытирать слёзы и сопли Лёне, сажать всех за общий стол переговоров. Когда вечером Димчика приехал забирать Стёпа, папулю уже почти уговорили, что Петя не коварный охотник за приданым неопытного омеги, а пылкий влюблённый молодец самых честных правил и из хорошей семьи. Капитана полиции Семён Борисович тоже допросил, ему он почему-то почти доверял с самого первого знакомства, когда Сивушкин категорически не взял у него денежную благодарность, да и когда Леня был с Димой под приглядом Степана, не волновался за излишне доверчивого и мягкого сыночку. Папуля взял паузу на обдумывание. Лёня, пользуясь затишьем, бегал на свиданки и уже даже не врал, что остался у Димы с ночёвкой, а когда начальник безопасности Гольдмана-старшего выяснил подробности биографии Петра Разумовского, обеспокоенный родитель согласился с ним познакомиться лично. Не зря фамилия знакомой показалась — Разумовские — клан адвокатов, дед Петра — прокурор, родители широко известны. И сыну их быть бы адвокатом, но вот казус — поступил сам, значит, не дурак, но после первого курса перевёлся с юридической на следственную специализацию, по зову сердца. Сейчас Пётр активно учится и стажируется в отделе Горячего. Семён Борисович, проанализировав ситуацию, пришёл к выводу, если молодой человек настолько понравился Леониду, что тот решился папеньке перечить — пусть встречаются. Как говорится, хорошие адвокаты, а тем более прокуроры в семье лишними не будут, если у молодёжи всё сладится. Лёнька делился с Димой впечатлениями от эпического знакомства Пети с папулей и горячо надеялся, что теперь, когда родитель поймёт, что за сыну волноваться больше не нужно, займётся своей личной жизнью. Вон папкин друг сердца, тот самый начбез уже, наверно, все зубы себе искрошил терпеть. Года два ныкаются, как шпионы, думают, Лёня слепой, а Лёня и не против, чтобы папуля наконец-то своё счастье обнародовал и жил себе спокойно. Но тот всё боялся «нанести мальчику тяжёлую психологическую травму и стать предателем памяти отца». Леонид отца помнил хорошо, любил и трепетно хранил светлые моменты в памяти, но его папа же ещё совсем молодой, всего сорок с маленьким хвостиком, восемь лет как вдовствует. Да и начбез мужик вроде ничего так, видно, что к папке неровно дышит. Пришлось осмелевшему Лёньке совсем «сексуальную революцию» в умах старших проводить. Так им и заявил, шалея от своей смелости: «Товарищи дорогие, хватит по углам прятаться, я всё знаю, принимаю и понимаю!» Папуля, естественно, пустил слезу, суровый начбез смутился, но понимания достигли. Ночевать папин друг оставаться пока стеснялся, но как только Лёнька мылил лыжи к своему Петеньке, был тут как тут или папку к себе забирал. Вот так и вышло, что Леонид и Пётр встретились, влюбились, перезнакомились с роднёй одной и другой стороны, и теперь Разумовские энд Гольдманы планировали свадьбу своих чад с их горячего одобрения и ярого желания стать отдельной ячейкой общества. И всё это меньше чем за полгода… «Шустрая нынче молодёжь пошла!» — вздохнул Дима и плотнее притёрся к сопящему Стёпке, обнимающему своего омежку, как дитя любимого мишку для сна. Соколов уже почти созрел для свадьбы, некоторые недобрые языки сказали бы, что и перезрел, Стёпа намеки регулярно кидал «ты только кивни, и всё будет», но само мероприятие, вся эта торжественная сдача в эксплуатацию пугала безмерно. Вот теперь придётся ради Лёньки во всём участвовать… К мартовской свадьбе пришли с растраченными нервными клетками и огромной надеждой отдохнуть, когда это безумие окончится. Лёня и Петя рады бы были провести мероприятие тихо, без особого размаха, но оба папы спелись и решили организовать свадьбу в лучших традициях запада, и чтобы перед людьми стыдно не было, опять же. Специально нанятый организатор торжества на первой репетиции успокоил Диму и Стёпу, что похабщины типа пресловутого перекатывания яиц, похищения туфли, попадания карандаша в бутылочку и питья на выбывание не планируется, будет сдержанный европейский стиль. Стёпа поверил и расслабился, сходил один раз на подгонку костюма, аж два раза на репетицию, чтобы понять, что к чему, и самоустранился. Димчик почти поверил, но подвоха ждать не переставал. В день торжества, когда альфа-жених приехал забирать омега-жениха из отчего дома, что-то пошло не так… Европейский стандарт быстро перешёл в родные свадебные безобразия, когда сторона жениха испытав на молодом все положенные выкупные измывательства, не запланированные по сценарию, всё ещё не пустила его в дом. Петька занервничал не на шутку, вдруг Лёня передумал?! И принялся ему названивать, Стёпа попутно вызывал Диму, телефоны омег отвечали длинными гудками. Когда непонимающие гости со стороны альфа-жениха уже планировали брать парадные двери особняка штурмом, во двор вкатился автомобиль, и из него выпорхнули опоздавшие, но красивые Димчик с Лёнчиком, которые задержались в салоне красоты, доводя молодожёна до совершенства. Причина заминки оказалась понятна, заинтересованные лица выдохнули, организатор глотнул успокоительного, и мероприятие двинулось далее по намеченному ранее плану: торжественная регистрация, парадный кортеж по городу на памятные места с фотофиксацией, и далее путь за город в арендованный на два дня со всей его территорией элитный парк-отель. У входа в банкетный зал снова вышла заминка. Прокурорша, бабушка Пети, привезла икону, которой ещё её дедушку благословляли. Раритет положили в багажник неместной родни, те оторвались от кортежа, поссорились с навигатором и заплутали. Бабушка внушительной грудью прикрыла вход в зал для торжеств, и пока родня с опозданием не приехала, не пускала молодожёнов без благословения иконой — плохая примета. Взрослые отнеслись с пониманием, разбрелись по территории, любуясь ландшафтным дизайном, молодёжь воспользовалась паузой, чтобы ещё раз выпить шампанского за новобрачных, организатор снова глотнул успокоительного. Дима высказал предположение, что у того будет передоз к ночи. Наконец опоздавшие прибыли, благословение бабушками, дедушками, родителями состоялось, и многочисленные гости организованной толпой около трехсот человек заняли места. В принципе, всё было не так страшно, как опасались Стёпа и Дима, их действительно не сильно трепали, общие увеселения оказались ненапряжными, организация на высоте, и шоу-коллектив вместе с ведущим оттянул бОльшую часть внимания на себя. Лёня и Петя, затмевая лучезарными рожицами амурчиков на лепнине, светились и горели всей силой своих чувств друг к другу, а родня пускала слёзы умиления. Обоим свидетелям основной обязанностью вменялось следить, чтобы молодожёны вовремя поправляли причёски, одёргивали одежду, не целовались дольше пяти минут и прекращали жевать, когда их фотографируют. У Стёпы имелась ещё и персонально-личная обязанность — отпугивать от Димчика слишком ретивых гостей, желающих пообниматься с симпатичным свидетелем. Всякие там дедушки-бабушки-родители допускались, остальных останавливал суровый взгляд. Его Дима, и без того очень симпатичный, сегодня был диво как хорош. Обоим свидетелям по задуманному церемониалу полагались тёмно-серые костюмы, и если в своём Степан ощущал себя секьюрити президента, то Димчик в приталенном пиджачке, атласной серебряной жилетке, таком же галстуке и кипенно-белой рубахе заводил своей непривычной официальностью и элегантностью. Так и хотелось его «развернуть», чтобы убедиться, что под этим всем лоском и прилизанностью любимый взъерошенный воробушек. Неудивительно, что всякие руки тянули! Молодожёны к одиннадцати вечера испарились в свадебный люкс. Лёнька оказался до фига суеверным и перед «исчезновением», заглядывая Диме в глаза, страшным шёпотом поведал, что есть такая примета — свидетели в первую брачную ночь непременно должны заняться сексом, тогда и у молодой семьи с этим делом тоже всё будет благополучно на долгие годы вперёд. Соколов не понял, при чём тут свидетели, им же не с молодожёнами первую брачную ночь, прости Господи, проводить, но обеспокоенного Гольдмана-Разумовского заверил, что всё будет в лучшем виде, так что на Димчика со Стёпушкой ещё соседи жаловаться прибегут. Сам он устал безмерно и ноги в кожаных итальянских колодках истоптал, но был готов постараться на благо молодой семьи, только всё больше на Стёпу налегал в надежде передохнуть чуток. Тот понимал, чмокал в макушку, обнимая за талию, и терпеливо ожидал, когда папуля отпустит. Ближе к двенадцати им «дали вольную» и проводили в отдельно стоящий коттеджик класса-люкс. «Нужно будет сказать отдельное мерси Семёну Борисовичу», — оглядывая большую ванную комнату с джакузи, напомнил себе Димчик. Это было последней светлой не пошлой мыслью, потому что сзади подкрался шкафчик с антресолькой и принялся выпутывать уставшего свидетеля безобразия из парадной формы. Оба пиджака аккуратно повесили на стул с бархатной обивкой и золочённой резьбой, в помпезной ванной размером со спальню он дичью, среди прочего, не казался. Стёпа поспешно скинул с себя узкую обувь и носки, ступил на мягко-твёрдый ковёр с вензелями, зарылся в него пальцами ног и аж зажмурился от удовольствия: «Кайф!» Медитировал недолго, рядом на банкетке восседал Димка, ещё обутый и почти одетый — непорядок! Быстренько поколдовав над забулькавшим и пустившим воду нужной температуры агрегатом, Сивушкин вернулся к тому человеку, которого больше всего не хватало весь наполненный чужим счастьем и посторонними людьми завершающийся день. Соколову мерещилось, что он где-то это уже видел, в кино или в эротическом сне… Не смог вспомнить. А когда Стёпушка уселся у его ног, стянул обувь, надавившие резинкой носки и принялся разминать сначала икры, а потом уставшие пяточки и пальчики, вообще перестал думать о чём-либо, кроме великолепного самца в полурасстёгнутой рубашке, сидящего у его ног и делающего невероятно приятно своими крупными ладонями и сильными, но нежными пальцами. Стёпа с терпением и опытом помогал избавиться от узких брюк, от невинно-белого белья, попутно целуя то там, то тут, пробуждая к жизни тело омеги. Димчик от усталости ног не чуял, но в голове всё уже давно стояло, а так как возбуждение прежде всего рождается в мозгу, то и член резво поднялся. От этого и довольное мурлыканье началось, когда Стёпка, путаясь в распахнутых полах рубахи, принялся щекотно вылизывать, прихватывая губами головку розовенького бодрого «огурчика», тут же отпуская, дразнясь. Совсем разоблачённого Димку усадили в пузырящуюся тёплую воду, и пока альфа раздевался, Соколову было там до чёртиков одиноко и мокро, но стоило только Стёпушке погрузиться большой подводной лодкой в ёмкость, всё встало на свои места — маленькая, шустрая рыбка-прилипала нашла свою акулу. Сильных мышечных усилий от Димы не требовалось, только расслабиться, расположившись поверх мощного тела, и, прикрыв глаза от удовольствия, подставлять бочка под пенную губку. Он и не тёрся особо вставшим членом об агрегат своего альфы, его и так, мотыляло по мокрому Стёпе. Пожалуй, такая эротичная помывка была у них впервые, потому что не каждая ванна могла принять крупногабарит целиком и при этом не выплеснуть бОльшую часть воды, только такая, для коллективных посещений и с системой от затопления пола. Губку вскорости сменили пальцы, проворно разминающие ягодицы и гладящие пульсирующее от нетерпения приоткрытое колечко ануса. Димчик приподнялся над Стёпой, часто задышал ему в губы, застонал и так призывно оттопырил попку, что тут же получил в неё член терпящего из последних сил альфы. Волна всколыхнулась, пузырьки, подающиеся механизмом, затерялись в общей болтанке, а подкидываемый на крепких бёдрах Димка выгнулся и взвыл мартовской кошкой, пытаясь не соскользнуть с мокрого тела. Его перехватили, зафиксировали и мощными фрикциями погнали мурашки удовольствия по копчику к голове и обратно, вниз, в ноги, так что пальчики судорогой сводило. — Стёп-ка! — всхлипнул Дима и неожиданно для себя кончил, на миг выпадая из сознания. В себя пришёл, когда Стёпа под ним заёрзал, немного болезненно вытаскивая начинающий раздуваться в растраханной попке омеги узел. Провести ещё бодрые полчаса, бултыхаясь в ванной, сил не было ни у кого. — Давай, малыш, нужно перебираться в кровать, — Стёпка заботливо обмывал расслабленного Димчика тёплым душем. — Стёпка, я так тебя люблю! Так люблю, что съесть хочется! — от усталости стал слишком сентиментальным Димка. Пока Стёпа его, усаженного на всё ту же банкетку, вытирал, Соколов столько наговорить успел о том, что думает и что чувствует. Польщённый Стёпа, завернув обмякшего Димчика в банный халат, отнёс в гигантскую даже по его меркам кровать, видимо, номер всё же был групповой, и аккуратненько расположил по центру композиции на подушках. Димка завозился, устраиваясь на прохладных простынях, через ресницы рассматривая, как вытирается любимая громадина, без которой холодно и грустно. Матрас прогнулся, кровать скрипнула, тяжёлая рука прижала разнеженную тушку к себе, и мир в соколовской душе наступил полный и всеобъемлющий. — Хрен я тебя куда отпущу! Люблю тебя! — уткнулся носом в ухо омеги Степан. Димка разулыбался, как шальной, но тут же зевнул и плюхнул голову обратно на покрытую жёсткими волосками твердокаменную грудь, выдохнул счастливо и осмотрел роскошные, но отчего-то неуютно-казённые словно глянцевые апартаменты. — Домой хочу! — Придётся потерпеть до завтрашнего вечера, нас же в плен взяли. Если Лёня с Петей ещё бы смилостивились, то Семён Борисович — вряд ли. Вон он даже Горячих с территории не выпустил, заболтал, а те вроде не планировали с ночёвкой оставаться, — вздохнул Стёпа. — Да. Папуля отжёг знатно, — прыснул Димчик и тут же посерьезнел. — Он очень Лёньку любит. Видел, как он плакал в ЗАГСе? А начбез, Михаил как там его, как наседка, вокруг вьётся, успокаивает. Стёпушка, как думаешь, у Лёньки с Петей всё нормально будет? А у папули с Михаилом? — У всех всё будет нормально! Спи! — Степан дёрнул за цепочку бра, подтянул повыше Димчика, обнял двумя руками пристраивая того поудобней, и привычно уткнулся носом в ещё влажную макушку.***
Утро началось не с кофе, а с папули и приведённого стилиста, который долго сокрушался, что клиент имел неосторожность заснуть с влажной головой и высох чёрт знает как. Вялый Дима флегматично тянул апельсиновый сок из высокого бокала, подставлялся под пытку феном и с любопытством наблюдал, как Семён Борисович пытался допрыгнуть до Стёпки, чтобы завязать ему галстук. Хоть папуля и ворчал, но, судя по его Михаилу-безопаснику, и сам был любитель каланчей-альф. Второй день оказался более демократичным, без пиджаков, да и галстуки после утренней фотосессии можно было снять. Гости кое-как сползлись к позднему завтраку, многие отбывали после обеда, вдоволь наговорившись с родственниками, которых давно не видели. Молодые, а вслед за ними и свидетели уехали ближе к вечеру, так что засыпал Димчик в уже привычной, пусть и не такой огромной, зато своей кровати в Стёпкиной квартире, ставшей им обоим домом в самом полном смысле этого слова. Сюда хотелось возвращаться после работы, хотелось тут убирать и готовить, даже гладить, чего Дима совсем уж не любил ранее, ведь есть же для кого всё это делать. Любые бытовые хлопоты не в тягость, когда тебя потом в благодарность так привычно и нужно обнимут и шепнут на ушко совсем не обязательное, но такое приятное: «Спасибо, малыш».***
Неделю после свадьбы Лёньки Дима ходил задумчивый. Да, он завидовал Гольдману-Разумовскому, и нет, это вовсе не из-за шикарной «почти европейской» свадьбы. Дима сам захотел замуж! Он и раньше был не против сделать из Стёпы честного человека, но все хлопоты, связанные с обязательным торжеством, сбором дальних родственников, которых сто лет не видел и не испытывал потребности видеть… Вот это действительно пугало и подрезало крылья на взлёте. Кажется, он придумал, как быть, только бы дядя Стёпа согласился, он же мент честных правил, может и заупрямиться… — Ст-ё-ё-п, — потянул-пропел Димчик, привлекая внимание. Ранним субботним вечером они валялись на диване, переваривая спрятанный в себя ужин. Обязательная совместная выходная уборка была завершена, и появилась возможность немного полениться у телевизора, а чуть позже выползти в кино или просто погулять по зеленеющему, зацветающему весеннему городу. — М? — лениво отозвался Стёпа и почесал Димчика за ухом, как любимого котика. — Стёпа, — прищурил от удовольствия левый глаз Соколов, — Стёп, давай жениться? Рука гладить перестала, вместо этого Димку приподняли под мышки, чтобы посмотреть в глаза. — Дим? — Стёпе показалось, что он ослышался. Он уже начал подозревать, что его любимый шебутной омега из тех, кто принципиально против свадьбы, дабы не допустить потерю призрачной свободы. — Ну что «Дима»?! Я замуж хочу! — Я как будто не зову?! Я зову и очень хочу взять тебя в мужья! И вообще, это я должен предложение делать! — взбудоражился Степан. — Делай! Я согласен! — милостиво велел Дмитрий, сел на диване ровно и даже поправил любимую майку с енотиком для общей опрятности. — Тьфу на тебя! Дима, это я должен тебя замуж звать, а уж потом ты должен согласиться! — Стёпушка, ну это же всё такие условности! Ты вот лучше скажи, а мы можем без свадьбы… ну в смысле, без отмечания обойтись? — задал волнующий вопрос омега. — Малыш, ради тебя я готов на всеобщий сбор родных, близких и кого там ещё положено звать. Переживём! — Нет. Стёп, ты не понял. Давай мы просто пойдём в ЗАГС и распишемся, а? — Димка сложил на груди лапки в мольбе. — Как это просто распишемся? — не понял альфа. — Ну, вот так! Мы потом родственникам скажем. А что?! Живём и так вместе, просто колечки на пальцах появятся, глядишь, они сразу и не заметят… — Дима, ты понимаешь, что нас убьют? Сначала твоя мама, потом мой папа, а отцы им помогут трупы закапывать. — Стёпа, ну, это же наша свадьба и наше дело! Почему мы должны быть как обезьянки для фото?! — упрямился Димка. — Ты понимаешь, что родители нам этого не простят? — серьёзно спросил Сивушкин. — Да. Я возьму всю вину на себя, скажу, что насильно приволок тебя в ЗАГС и заставил расписаться ради прописки, вот! — предложил вариант Дима. — Ну, допустим, что в «приволок» никто не поверит, но я согласен, можешь делать из меня честного альфу! — вытянул ноги довольный Стёпа. Идея ему и нравилась, и нет одновременно. Димка взвизгнул и кинулся целоваться, но его порыв придержали. — Никаких двойных фамилий, не учись у Лёни плохому! Ты будешь Сивушкин! — сурово нахмурив брови предупредил Степан. — Согласен-согласен! — яро закивал Дима, не прекращая попыток дотянуться до губ любимого. — И отмечать мы всё же будем! Позовём родственников и друзей в ресторан и всё им скажем! — Стёп, на какие шиши? — удивился Димка. Им двух зарплат хватало, чтобы не бедствовать, но и не сильно-то разгуливаться, общий стандарт «поднапряжёмся и поедем в отпуск или купим новый телек». — Ну, я на машину откладывал понемногу уже пару лет, бэха же старенькая, хотя с деталями «от папули» теперь дофига резвая. Можем нормально отметить на эти деньги, — предложил Стёпа. Про то, что сама свадьба — это их личный праздник, он был согласен, но прятаться от самых родных людей не хотел. — А машина? — Дима понимал, что ради него Стёпа согласен жертвовать такими важными для любого альфы материями, и был очень растроган. — Ты лучше! — улыбнулся Стёпка.***
Быстро расписаться не получилось… Оказалось, в ЗАГСе хоть с торжественной регистрацией, хоть без, а ждите, дорогие товарищи, месяц. Дима взял Стёпу за руку и потащил к заведующей. «Тётенька дорогая, какой месяц?! Степан — полицейский, и скоро его отправляют в длительную командировку на Кавказ! Я хочу ждать из неё своего законного мужа, а не просто сожителя! Мы будем вам очень благодарны!» — почти пустил слезу Дмитрий. Степка рядом мудро молчал и делал серьёзное лицо. Заведующая попросила документы и внимательно вчиталась в служебное удостоверение Сивушкина, только что на зуб не попробовала. Заявления приняла с подсунутой под него пятитысячной хрустящей благодарностью и сказала, что раньше, чем через неделю, увы, не получится, таков документооборот. Через семь дней начищенные до блеска и одетые в новые парадные джинсы молодожёны вышли из отделанного серым мрамором помпезного здания, прижимая к груди паспорта со штампиками о браке. День был будний, другие пары не толпились у входа, жирные голуби ничего ни от кого не ждали, потому лениво ворковали на карнизе, греясь на апрельском солнышке. Новоиспечённая чета Сивушкиных, переплетя пальцы, медленно двинулась по бульвару, планируя отметить столь важное в их жизни событие. Вдруг Димка остановился как вкопанный. — Стёпушка, а ты знаешь, какой сегодня день? — М? Кроме очевидного пятого апреля? — Ровно год назад один крупногабаритный полицейский переступил порог типографии и познакомился с широко известным в узких кругах дизайнером, — хитро улыбнулся бывший Соколов. — Блин! А точно! Как всё символично получилось! — удивился Степан. — Я бы сказал, закономерно! — выдохнул счастливый Димчик и, поднявшись на цыпочки, присосался пиявочкой к мужу, своему персональному шкафчику с антресолькой. Конечно, позже их ждал разгром от обиженных родителей и укоры от друзей, которых позвали на торжество. Стёпиным сказали, что на день рождения Димы, Димкиным — что на день рождения Стёпы. Сцена была такая, что Гоголю с его «Ревизором» и не снилось. Общими усилиями молодые успокоили всех и пообещали им жить долго и счастливо. А ещё позже Дима будет выгуливать в парке около дома старшего, пока плохо выговаривающего букву «Р» сына, крепенького альфочку Николая Степановича, пока совсем грудной омежонок, черноглазый и темноволосый Данька, дрыхнет в коляске, но это уже совсем другая и очень счастливая история.