Право сильного

POV Помпей/Стервятник Суета, толкотня, визги Табаки и смог дыма, летящий ввысь. Курю у лестницы, наблюдая броуновское движение меняльного вторника. То, что мне надо, ни у кого опять нет, что ж подождём, время ещё есть. Тот, кто нужен, тоже отсутствует. Киваю всему почтительному сброду, щерюсь Сфинксу, угощаюсь сигареткой Мертвеца, тот сегодня зеленее обычного. Иду по коридору второго, всё как всегда: кричащие стены, гремящая жестью столовая, церберы что-то орут у Акулы в кабинете, где же ты, пташка? Мокрое полотенце на ногу и ручку магнитофона до упора. Боль дробит мою кость, а АС/DC мой мозг. Птенчики испуганными воробушками сгрудились вокруг, как же они меня раздражают, их тревога укрывает меня плотным душным покрывалом. — Отойдите, — рычу и извиваюсь от боли, как голодная пиявка. Слон мнёт в руках горшочек с Луисом и не решается поставить колючку у моей кровати. Колено крошат в пыль яростные жернова боли. Моя мучительница дала мне передышку, чтобы я успел глотнуть очередную таблетку обезболивающего, третью с утра. В такие дни я малодушно готов попросить Пауков отрезать мою ногу, но потом мне становится стыдно перед Максом. И я опять сворачиваюсь в скулящую улитку. Массы оккупировали столы Кофейника, но явление любого из вожаков автоматически освобождало вольготное место. А уж рядом с птичьим Папашей всегда есть свободный стул и задохлыш кактуса. Падаю на гриб у стойки. — Как сам, чернокрылый? Горбоносый не удостоил меня поворотом головы, лишь скосил свой бесовский глаз и скривил бледные губы. — И тебе не кашлять. Чем? Смотри-ка, даже не договорил своей вежливой формулы, презирает. Прошу два кофе и откровенно рассматриваю Птицу. Хорош. Джинсы, водолазка, жилет — всё черное. Связки ключей на шее и дырчатое в серьгах ухо. Волосня распущена и обсосанными концами лежит на спине, грызёт он их, что ли? Пальцы запаяны в кольца. Слышал, говорили, что Стервятник одевается, как их бывший воспитатель. Брехня. Ничего общего, близко нет. Кролик, обмахнув рукавом стойку, ставит перед нами чашки с кофе. — Аллё, молоко надо? — шепелявит наш бармен. Пихаю локтем коллегу. О, ну наконец-то, повернулся. — В чём дело, Помпей? Я тебе зачем-то нужен? Нужен, пташка, нужен. Только не так, как ты думаешь. Чёрт! Он таскается в четвёртую, как в свою стаю, дует косяки со Слепым, перемигивается со Сфинксом, зависает в карты с бледным красавчиком — бесит. — Молоко надо? — Предпочитаю чёрный, — кривит клюв. Дуем кофейную бурду, Стервятник цедит сквозь зубы, как будто ему цианиду налили. От него так и фонит неприязнью и раздражением. Заводит, аж шерсть на загривке дыбом. Не допив, слезает со стула, забирает свой недоцветок и вальяжно удаляется, стуча тростью резче, чем надо. — Пожалуйста, — кричу вслед. Сука, даже спасибо не сказал. Чёртова нога опять не даёт мне покоя. Волокусь к перекрёсточному дивану, скриплю, как старый колодезный ворот, падаю. Рядом растёкся Сфинкс с одним протезом. Здесь проще, можно не расшаркиваться. Молчим. Он созерцает потолок, я дышу в колено. — Можно ли предсказать будущее или прочитать минувшее в трещинах свода? — философствует кошак. — Может ли Сфинкс, существо древнее и мифическое, быть домашним животным? — улыбаюсь в ответ. В вечерних сумерках глаза Сфинкса мерцают зелёными искорками, как болотные огоньки. Читаю вопрос и не знаю, что ответить. Не нравится мне это внимание нашего альфа-кобеля, что-то часто стал он попадаться на моём выверенном пути. И этот кофе; за локоть, псина немытая, схватил на лестнице: «Давай помогу, колченогий, а то ещё навернёшься, не дай бог, кто будет твоих пернатых строжить?». Гаденькие улыбочки, запах геля для волос, издыхающий очередной нетопырь, пудра на смуглых щеках. — Бесит, — шиплю болотным огням. — М-м-м, — потягивается однорукий, — псарня жаждет войны, будь осторожным, Птица. А то я не вижу, Сфинкс, кривлюсь и собираю треснувшие кости в путь до Гнезда. — Шансов нет? — спрашиваю про Лорда, того со дня на день заберут. — Некому вступиться, — вздыхает Сфинкс, — сам знаешь. Я знаю. Волокусь к себе. Я не из тех, кто мучается самобичеванием и ковырянием собственных желаний. Я просто хочу Стервятника. Хочу стереть эту аристократическую усмешку с бледных губ, сжать руками его плечи, пересчитать все серьги в его ушах и отодрать в узкую задницу так, чтобы тот стонал и просил о пощаде. Дьявольщина. Наваждение какое-то. Весь дом пахнет горьким алоэ и какими-то развратно-бордовыми нутряно-бархатными цветами третьей. Хрен знает, как они называются. Шляюсь по этажам с натянутыми штанами, аж яйца звенят, а в нашей псарне и не подрочишь вволю, вечно кто-то в душевых намыливается. — Помощь нужна? — от стены отлипает крысиный вожак в удивительно чистой безрукавке и драных штанах цвета хаки. — Могу проводить, — тычет пальцем в потолок, — полегчает. Светит бутылочным стеклом своих очков и лыбится, рассматривая мои выпуклости в паху. А, чёрт. Хоть и фиолетовое уёбище. — Сколько? — спрашиваю Рыжего, а самого потряхивает от желания. — Сочтёмся, — на ходу бросает крыса, — не отставай и не шуми. Четвёртая грустит. Выбираю настойку покрепче и иду поддержать соседей. Друзьями мы с Лордом не стали, но сколько ночей провели за игрой. Так что и мне он в некотором смысле не чужой. Ещё один повод погрустить в моей копилке личных меланхолий. У них всё так же, даже и не скажешь, что Лорда уже нет с нами. Как будто златовласый просто вышел погулять. Из новшеств четвёртой только изумлённый Курильщик. Святая простота и ясноглазая наивность. Боится меня. Хорошо, что к нам не попал. Ему и здесь-то не сладко, а в наших кущах сгинул бы юный Гигер. Сажусь к Слепому на койку. — Дом пустеет, — говорит мне Вожак. Соглашаюсь. Курим. Полирую пузом подоконник, разглядываю с верхотуры наш двор для игр — унылый прямоугольник с налепленными сараями и парой проржавелых гаражей. Тоска. Уже было собрался прошвырнуться по коридорам, когда замечаю Папашу. Тащится к сараюхам. Ага. Наша охромевшая Птица сидит на деревянном ящике, вытянув лапу. Типа дремлет. — Жопа в занозах будет, — приветствую и прислоняюсь к углу гаража. Стервятник презрительно дёрнул уголком рта: — Добрый день. Что-то ты зачастил ко мне, Помпей. Что ты хочешь? — Тебя. — Простой вопрос — простой ответ. Ого, сумел-таки разбудить спящую красавицу. Стервятник повернулся, чтобы продырявить меня своими невероятными глазищами. И что я в нём нашел? Тощий, мосластый, глазищи, как у козы, — бесстыжие. Волосы, что у девки в хвост закручены, глаза намалёваны чёрным, ногти и серьги. Извращенец. Ну и я не лучше, если до дрожи хочу поцеловать эти презрительно изогнутые губы. Хороший, теплый денёк выдался. Вытаскиваю свои скрипящие кости погреться, а перья проветрить от серодомного смрада. Птенцов отослал в гнездо. Мне нужно побыть одному. Лето умирает, а с ним и моя надежда, что он вернётся. Все бросают тебя, Птица. Бреду к гаражам и приземляюсь на старый ящик. Кончиком трости вывожу в пыли заветное имя. Пишу и стираю. И пишу опять полностью и только букву с цифрой. Украшаю её вензелями и завитушками, запутываю в сеть и замыкаю в круг. Р, Р, Р, Р, — Р Первый. Вернись. Прошу. Стираю свои знаки ногой, когда слышу, что сюда кто-то идёт. Помпей. От него за версту разит паршивым одеколоном. Наверное, его летучие мыши дохнут от этого запаха раньше, чем от голода. — Чего ты хочешь? — спрашиваю пёсьего вожака, стараясь не вдыхать это ужасное амбре, настоянное на запахе геля для волос, пота, пудры и дыма сигарет. — Тебя, — отвечает Главный Пёс. Я не удивлён. Что-то такое я и предполагал, уж слишком навязчивым было его внимание ко мне. Смотрю на него, не мигая, редко кто может вытерпеть мой взгляд. Смуглый, плотный парень с коротким ирокезом залаченных волос и напудренным лицом. Он в Доме недавно. Очередное рукокрылое сдохло, так что сегодня он просто в футболке. Распрямляю свои дребезжащие ноги, чтобы подойти поближе к псу. Прижимаю его к стене сарая, упираюсь ладонями, не давая ему возможности уклониться. Я выше его, так что зависаю над падалью. Кожаные штаны — весьма откровенная одежда, увы. Усмехаюсь. — Видишь ли, Помпей, — гляжу сверху вниз и поправляю ворот футболки своего коллеги-вожака, — ничто, буквально ничто, не вызывает во мне схожие чувства по отношению к твоей персоне. Даже скажу больше: я испытываю глубокую личную неприязнь к твоей назойливой особе. Пёс смотрит на меня расширенными зрачками. Бледнеет и потеет. Выбритая голова блестит испариной. Втыкаю свои когти ему под кадык и морщусь от резкого запаха пота. — А потому настоятельно прошу оставить меня в покое. Во избежание неприятностей. Отпускаю горе-поклонника, пусть остывает, и ухожу. Он хватает меня за горло и что-то говорит, а я половины-то не понимаю, возбуждение, как цунами, накрывает меня с головой. От Стервятника пахнет, как из ада. Ацетоном, травкой и лимоном, и ещё чёрт знает чем. Завалил бы его прямо здесь, на глазах у всего Дома, но рано. Я ещё не хозяин. Птаха что-то щебечет про то, чтобы я от него отстал. Что я ему противен. Да вот прямо сейчас всё брошу! Я поймаю тебя и сломаю, если не захочешь по-хорошему. Валюсь мешком на ящик. Руки трясутся, как у нарика во время ломки, роняю в пыль и сигареты и спички. Так-так. Что-то тут Папаша выписывал своей клюкой. Надпись стёрта и потоптана его длинноносыми ботинками, но кое-что осталось. Какие-то круги и точки, спирали и буквы то ли «ф», то ли «р», палочки-чёрточки — непонятно. Шаманил. Сплёвываю и иду в Дом. Влетаю в первый попавшийся туалет умыться и смыть с рук ненавистный запах псины. Поднимаю мокрое лицо и хватаюсь за раковину, чтобы не навернуться от неожиданности. За спиной маячит Слепой. — Слепой, блин, заикой сделаешь! Ты хоть кашляй для приличия. Бледный беззвучно смеётся и выдаёт два сухоньких «кхе». Поводит носом надо мной и усаживается на выщербленный кафельный пол. — Помпей, — не вопрос — утверждение, — мешает? Сажусь рядом и достаю одну из самокруток. Пол холодный и для моей ноги не самое лучшее место, но Вожаку не отказывают, хотя он никогда меня ни к чему не принуждал. — Пока нет. Раздражает. Пыхтим и грызём сырой арахис, который выкопал Слепой из недр своего мешковатого свитера. Кто-то попытался сунуться на толчок, но, увидев нас, с писком ретировался. Долго сидеть негоже, общественное место всё-таки. Поэтому встаём. — Будет мешать — скажи, — шелестит Слепой. Идём тропой друидов, лампы тусклы, народ копошится, но при нашем приближении растворяется и лепится к стенкам. Жизнь за нашими спинами возрождается не сразу, все ждут, пока Тень догонит меня. Слепой предлагает зайти в Кофейник, но я отказываюсь. Устал, да и настроение безнадежно испорчено. — Не отчаивайся, Птица, — говорит мне Слепой, — всё ещё может вернуться на круги своя. Киваю и ухожу. Влезаю на стремянку и уплываю в небеса. Не отчаивайся. Не отчаивайся. НЕ ОТЧАИВАЙСЯ. Да как же мне, мать вашу, не отчаиваться, если прошло полгода, а о нём ни слуху ни духу! Как будто он умер. А может, он и правда умер. Даже воспитатели между собой не упоминают его. Я знаю. Никто, кроме меня, не вспоминает и не говорит о нём. Кабинет закрыт и покрылся пылью. Нигде не пишут его имени. Только полустёртая мыльная «р» еле слышно рычит на стекле. Одна-единственная буква на весь Дом. И что же ты сидишь, хромой дурак? — Детки, — хохочу с верхотуры и качаю лестницу. Дому нужен новый хозяин, новый Вожак. Вожак с большой буквы, а не это заросшее недоразумение росточком с двенадцатилетнего ребёнка. Четвёртая самая маленькая и самая странная стая в Доме. Так что, когда я завалю Слепого, у оставшихся нет шансов. Наверное, придётся решать вопрос и со Сфинксом. Вряд ли он просто смирится с потерей своего бледного дружка. Мне не по душе разборки с безруким, но выхода нет. Если Сфинкс будет вякать, отправится вслед за Слепым. Я не против, пусть четвёртая остаётся стаей, может, кто из новеньких туда переберется или кого-то из своих подселю, а то у нас перенаселение. А возглавит, думаю, Чёрный. Он из старых, может и на меня попереть, конечно. Но Чёрный адекватный — с ним договоримся. Уверен. Вторую занимают только вопросы жратвы, концов и дырок. Мне до звезды. Пусть резвятся. А Папаше придётся подчиниться. Подчиниться особым способом. Хотя кого тут удивлять. Про Гнездовище говорят, что там все друг друга в круг удовлетворяют. И выдрессированы они у Стервятника будь здоров! Моим собачонкам такое послушание и не снилось. Просто поменяемся ролями. Моя власть — моя воля.