Moonlight (Лунный свет)

      По телу Дина пробежала дрожь, и он прислонился к Импале. Ярость прошла, дыхание тяжело вырывалось из легких, и боль пронзала все еще не выздоровевшее тело. Его размытый взгляд остановился на покореженном багажнике Импалы, и чувство удовлетворения хлынуло через край. "Ах да, разрушение, это теперь то, что я делаю лучше всего. Дайте мне кого-то убить, покалечить, сжечь, ранить". Вот где Дин Винчестер чувствовал себя как дома. Не в этой машине, не на дороге… Даже не с Сэмом.       Мысли о брате, о его словах, о его боли придали Дину сил оттолкнуться от машины и уйти прочь, от Сэма, от Импалы, от поломанного багажника, от всего. Прижав руку к болевшей груди, Дин пробрался через кладбище автомобилей в сторону дороги, за пределы автосвалки, через лабиринт брошенных и поломанных машин, таких же побитых, как и его душа. Он был как эти машины: слишком сломанный, чтобы двигаться дальше, даже когда ему дали второй шанс.       — Второй шанс, — усмехнулся Дин, — первый — Рой Легранж, а теперь… — он и подумать не мог... он не хотел об этом думать. Если Дин начнет задумываться о том чуде, которое ему снова вручили…о возможной стоимости этого чуда… — Остановись, просто остановись, — прорычал вслух Дин, и машины единственные, кто его слышал. Нет, он должен был держать свое дерьмо при себе, должен быть сильным, стать стеной, которой был Джон Винчестер.       Шатаясь, Дин остановился у сгоревшей Шеви Камино, и сильнее прижал руку к линии швов, пересекающих его грудь, ненавидя воспоминания, которые оживали, когда его пальцы касались этих линий. Воспоминания, которые он хотел забыть, воспоминания о невыносимой агонии, о голосе отца, горечи от его слов, которые не были словами Джона. С каждым ударом Дина по Импале в нем расцветала боль, предупреждая, что металл автомобиля не единственное, что ломается под его гневом. Но ему было все равно, он приветствовал боль, когда металл дрогнул под его ударами. Дин все еще был силой, с которой нужно считаться, даже сломанный, даже с его сгоревшей до угольков душой.       — Сэм не хочет быть рядом с силой, он хочет брата, — сказал Дин в никуда. Отойдя от Шеви Камино, он снова двинулся к дороге, до которой оставалось метров двести.       Он не знал, как сказать Сэму, что он не может получить то, что хочет. Сэм не видел и старший брат не мог заставить его увидеть, что Дин был сломан, сожжен и покорежен так, что это нельзя исправить, не со временем, не с заботой, даже не с любовью. И это случилось раньше… Прежде чем их отец ушел, оставив Дина с ключом к царству, которым тот должен был править. Но не все князья были королями, не все рыцари были героями, и не все сыновья были отцами.       Я не хочу этого!!! - хотелось кричать Дину во всю глотку, кричать, пока отец не услышит, где бы он ни был, пока кто-то не возьмет на себя бремя, которое легло на его плечи. Пока кто-то не отменит то, что было сделано, пока кто-то не повернет время вспять, пока кто-то все не исправит, не воскресит отца и не позволит ему умереть. Это было неправильно: Дин был жив, а его отец умер. Он знал это, чувствовал это, и если бы он посмотрел в глаза Сэму, то увидел бы, что и Сэм тоже это знал.       И, возможно, это было хуже всего: опасаться того, что Сэм знает насколько это неправильно, что это их отец должен быть сейчас рядом с ним, а не Дин. Что кто-то облажался - его брата пощадили, а отца забрали. Отца, с которым он только что снова встретился, отца, которого он любил. Боль и вина Сэма. Дин чувствовал все это в брате, и не мог видеть, как Сэм разрушает свое будущее, чтобы успокоить эту вину. Слова младшего брата «Слишком мало, слишком поздно» были пронизаны болью и чувством вины. "Может быть, я больше похож на нашего старика, чем думал. Причинил брату боль, чтобы спасти его. Выкинул его из моей чертовой жизни, чтобы удержать в безопасности. Сделай это по-Винчестеровски. Я проделал прекрасную работу в этом деле. Еще одна лекция старшего брата, и мне самому придется помочь Сэму собрать вещи".       Эта мысль не столько причинила Дину боль, сколько напугала его. Сэм был его ответственностью, сейчас даже больше, чем когда-либо. «Беречь Сэмми» — это было практически предсмертное желание отца, оно осудило Дина на страдания, и спасло Сэма. Дин полюбил младшего брата прежде, чем узнал его, прежде, чем понял, какой это риск, каким уязвимым он станет с этой любовью. После смерти матери риск стал очевиден, любовь была ниточкой к боли, к потере, к отчаянию, в глубинах которых он мог утонуть. Но к тому времени было слишком поздно. Сэм уже прижился в сердце Дина, его маленькие детские ручки цеплялись за пальцы старшего брата, круглое лицо светилось улыбкой, даже его слезы, заставляли самого Дина плакать. Слезы Сэма причиняли такую боль, какую не могла причинить даже смерть матери. Некоторые вещи не меняются и не исчезают со временем, такие, как например, любовь к отцу и любовь к младшему брату.       Под ногами захрустел дорожный гравий, когда Дин отошел от свалки. Солнце, уходящее за горизонт, было слишком ярким для Дина, разжигая ураган эмоций, бушующих внутри. Игнорируя жгучую боль, затрудненное дыхание и слабость, Дин переставлял ноги, решив уйти, убежать куда угодно, хотя бы ненадолго, лишь бы не оставаться здесь. Но слова Сэма отозвались эхом в голове: "Мне его не хватает. И я чувствую себя чертовски виноватым. И мне паршиво, очень. Как и тебе, я в этом уверен".       Эти слова терзали старшего Винчестера, нанося ему вред, медленно убивая его. Когда Сэм болел - Дин исцелял его, когда Сэм колебался - Дин поддерживал его, он всегда верил, что этот инстинкт заложен в его ДНК. Верил, до того, пока не умер отец, до сегодняшнего дня, когда он молча стоял, слушая ломающийся голос Сэма, равнодушный к слезам в глазах брата, нетронутый волной боли, которую излучал Сэм. Смотря, как брат уходит, Дин понял, что не может позвать его обратно, не может предложить ему утешение.       "Папа, я надеюсь, ты не смотришь", - подумал он, поняв, что отец был бы в нем разочарован, но на смену этой мысли пришла ярость. Он сам разочаровался в своем отце: в человеке, который не должен был умереть, в человеке, который не смирился бы с поражением, который никогда не уходил, пока работа не будет выполнена, в человеке, который никогда не терпел неудачу. А потом Дин просто взорвался, все сломалось: его барьеры, его ярость, его утверждение, что он в порядке, что он может все исправить для Сэма, что он может защитить младшего брата. Черт, он даже не мог смотреть на Сэма, не тогда, когда боялся его осуждения, не тогда, когда ждал, что его брат сложит два и два и получит четыре, когда поймет, что сказал Дин — не тот Винчестер умер в больнице.       И эта глупая машина просто стояла там, издеваясь над ним, дразня тем, что было и что могло быть, но никогда уже не будет. Его семья однажды сидела в Импале, полная, счастливая, наивная. Его отец сидел за рулем, его мать на пассажирском сидении, он сзади, с малышом Сэмми на руках.       Дин принимал это как должное, думал, что это будет продолжаться вечно, что счастье было чем-то, что приходит каждый день, что оно не могло уйти далеко, не с огнем, не с уходом в колледж, не с суровыми словами, сказанными на пустынной проселочной дороге. И вдруг, в тот момент, он возненавидел эту машину настолько, насколько ненавидел себя. Ненавидел обман, обещание, надежду, за которую он наивно держался. Он лгал, как и те существа, которых убивал. Он любил Сэма, но солгал, предал, ранил его так глубоко, как никто не сможет.       Колени подогнулись, и Дин рухнул на дорогу. Не имело значения, что стекло, гравий и грязь, валявшиеся на асфальте, врезались в колени. Все, что он чувствовал - это боль. Боль в его душе, в его сердце, в его долбанном, жалком, избитом теле. Качнувшись вперед, он уперся ладонями в гравий, нанося новые порезы осколками стекла. Закрыв глаза, Дин не услышал ничего, кроме своего собственного тяжелого дыхания. Затем, в его мысли ворвался звук двигателя автомобиля, подъезжающего сзади.       Дин с облегчением понял, что это был не эвакуатор Бобби. "Слава Богу, это не Сэм", — это все, о чем успел подумать охотник, все, что он мог почувствовать. Его даже не раздражала мысль, что какой-то парень собирался проехать мимо, вероятно, плюнув в него табаком, и задев крылом машины, отправив в полет в поле. Он просто сгнил бы там, в тех рядах кукурузы, стал бы дополнительным удобрением, может быть, он все еще хоть для чего-то пригодился.       Но точно не ожидал услышать, как пикап тормозит, как шины останавливаются на дороге позади него, скрип двери, хруст ковбойских сапог, когда они двигаються по гравию. Раньше, почувствовав руку на плече, Дин впился бы глазами в незнакомца, зеленые глубины пылали бы от негодования, за вторжение в его личное пространство. Теперь же, он просто позволил прикосновению пройти сквозь него без реакции, позволил человеку наклониться рядом с ним, позволил словам парня, произнесенные ласковым южным голосом, смыть всю боль.       — Ты в порядке?       Если бы Дин мог рассмеяться, он бы это сделал, если бы у него хватило сил, он бы просто отмахнулся. Его слова Сэму до сих пор звенели в ушах: "клянусь, следующий, кто спросит, в порядке ли я, получит в морду".       Следующие слова мужчины: «я доктор…» были словно издевкой, и этого было достаточно, чтобы заставить Дина открыть глаза, поднять взгляд на лицо человека лет сорока, у которого были усы, борода и седые волосы под ковбойской шляпой. Обеспокоенный взгляд этого человека заставил Дина отпрянуть. С состраданием он не смог бы сейчас справиться. Сэм топил его в нем. Еще одна унция и плотина рухнет, и Дина Винчестера смоет как мусор, Сэмми прыгнет, чтобы спасти его и пострадает. А Дин не мог этого допустить.       — Я в порядке, — хрипло заявил он, и чтобы подтвердить свои слова, оттолкнулся руками от дороги и откинулся на пятки, подняв голову, чтобы посмотреть на человека стальным взглядом Винчестера.       Вместо настороженности в синих глазах незнакомца было беспокойство, и он сказал:       — Люди, которые в порядке, обычно не целуют дорожный гравий.       Тон мужчины был нежным, и намеренно легкое прикосновение руки к плечу Дина говорило о его врачебном такте. Еще немного сострадания, и у старшего Винчестера хватит сил нанести хотя бы один хороший удар перед смертью.       — Отлично, мне попался Добрый Самаритянин, который думает, что он забавный, — проворчал Дин, сглатывая, чтобы проглотить кашель, поднимающийся в горле. Ему нужно было, чтобы этот человек вернулся в свой грузовик и оставил его терпеть боль в одиночестве.       — Я, как известно, могу рассказать парочку хороших шуток, — улыбнулся мужчина, хотя тревога в глазах не уменьшилась, — но ты вряд ли посмеешься. Так как насчет того, чтобы убрать тебя с дороги, и позволить мне проследить, чтобы… — скользнув правой рукой по левому бицепсу Дина, он приготовился помочь молодому человеку встать на ноги.       Но правая рука Дина мгновенно вцепилась в запястье мужчины, угрожая сломать кости, если незнакомец его не отпустит.       — Отпусти, — потребовал Дин, чувствуя себя словно в ловушке, обездвиженный хваткой человека, зажатый, под слишком проницательным взглядом.       Хотя незнакомец никогда не слышал более холодного тона, он и раньше видел такие яростные взгляды: у раненых животных, пойманных в ловушку и готовых отгрызть собственную лапу, чтобы освободиться.       — Мне очень жаль, но я не могу оставить тебя здесь, — мягко извинился мужчина, не отказываясь от своих намерений. Его глаза все еще излучали то сострадание, то беспокойство, которое делало Дина таким осторожным, и его рука все еще лежала на запястье незнакомца. — Я никогда не был хорош в уклонении от боя, и никогда не отворачивался от больного. Это доставило мне кучу неприятностей, но думаю, я слишком стар, чтобы менять привычки.       — Мне не нужна твоя помощь, — настаивал Дин, сквозь стиснутые зубы, увеличивая давление на запястье мужчины. Часть его боялась, что старик доведет до конца свою невысказанную угрозу.       Мужчина перевел взгляд с лица Дина на его грудь, а затем снова посмотрел ему в лицо. И новое беспокойство проявилось в голубых глазах, когда они впились в глаза Дина.       — Не нужно иметь медицинское образование, чтобы знать, что кровь на твоей рубашке это не очень хороший знак.       Дину не нужно было смотреть вниз, ощущения боли было достаточно, он и сам все понял. "Черт. Сэмми взбесится, если я вернусь домой весь в крови. Он будет волноваться даже больше, чем сейчас".       — Я не поеду в больницу, — сказал он.       — Хорошо. Моя клиника всего в пятнадцати минутах езды, — сказал мужчина дружелюбно, поняв, что хотел сказать молодой человек. — Теперь давай поставим тебя на ноги, медленно и аккуратно.       Нежно и осторожно доктор помог Дину встать на ноги, не удивившись, когда молодой человек освободил свою руку от захвата, и сделал шаг назад, решив, что может встать сам. Мужчина молча смотрел на Дина, думая, что если понадобится, то перекинет парня через плечо и понесет его к своему грузовику.       Приближение другой машины прервало их зрительный контакт. Они оба посмотрели на грузовик, который остановился рядом с ними. Семидесятилетний старик с любопытством всматривался в них, из окна потрепанного синего пикапа.       — Эй, док, все в порядке?       — Да, Рональд, — весело ответил доктор, шагнув вперед, чтобы опереться на окно грузовика, почти закрывая Дина от взгляда старика. — Я думал, что сбил что-то на дороге, но ничего не нашел.       — Да, ты настоящий комик, — тихо усмехнулся Дин, почувствовав облегчение, что доктор закрыл его от взгляда старика. И одного человека, смотрящего на его окровавленную футболку, было достаточно.       Рональд горько ответил на шутку доктора:       — Ну, эти еноты собираются поохотится на моих цыплят. Ненавижу этих тварей, — его глаза оторвались от доктора и остановились на Дине. — Ты живешь у Бобби, правильно?       Застигнутый врасплох тем, что все знают что они живут у Бобби, Дин кашлянул.       — Да.       — Ты, должно быть, Дин. Потому что выглядишь так, будто все еще стоишь одной ногой в могиле, — прямо сказал старик, прищурившись, и пристально рассматривая охотника. Доктор переменил свое положение, помешав ему и дальше смотреть на парня.       — Спасибо, — проворчал Дин, вспоминая, почему он никогда не хотел иметь бабушку с дедушкой.       Посмотрев через плечо на Дина, доктор объяснил:       — Не обращай внимания на Рональда. Он склонен называть вещи своими именами.       — Отойди в сторону, Клинт. Я хочу поговорить с мальчиком, — приказал Рональд, махнув рукой доктору.       — Мы немного спешим... — начал Клинт, снова смещаясь, чтобы опереться рукой о пассажирское окно.       — Чушь. Человеку нужно время, чтобы узнать соседей и их гостей. Скажи мальчику подойти поближе, мои старые глаза не так хорошо видят как раньше, — ответил пожилой мужчина. Как по мнению Дина, так старик видел чересчур хорошо.       "Покажи да расскажи кто я?!" хотел зарычать Дин, но легкий кивок доктора поманил его вперед, и улыбка говорила, что это не причинит ему вреда. Да, он слышал такое и про иглы.       Вздохнув, Дин приготовился к боли и неуклюже двинулся вперед, плотно обхватив рукой грудь. Казалось, ему потребовалось слишком много времени, чтобы пройти короткое расстояние, и он почувствовал облегчение, что доктор не отошел, остался у окна, позволяя глазам старика смотреть только на лицо Дина. Винчестер, никогда не верил в совпадения и знал, что задолжал доктору за то, что тот целенаправленно не дал Рональду взглянуть на его окровавленную рубашку.       Теперь, когда его добыча была в поле зрения, Рональд казался счастливым, как ребенок.       — Видел твою машину, — начал он, — настоящий кусок хлама, — если он и увидел, как ощетинился Дин, то проигнорировал это. — Я бы никогда не притащил ее сюда, что бы ни говорил твой брат.       Дина зацепили эти слова, и хотя он знал, что старик с ним играет, все равно спросил хриплым голосом:       — И что сказал мой брат?       — Что если работает хотя бы одна деталь, он не собирается списывать машину. — старик заколебался, словно раздумывал, что сказать дальше, — Бобби сказал что-то о том, что ты в коме, и вряд ли выкарабкаешься. Твой младший брат подумал, может быть, машина… — он замолчал, тяжело вздохнув, уставившись в лобовое стекло.       Дин не был готов увидеть боль в глазах старика, когда он снова глянул на него.       — Я потерял сына… в аварии на мотоцикле. Мотоцикл был… — его голос задрожал.       Клинт мягко сказал в тишине:       — Все в порядке, Рональд, тебе не нужно этого говорить.       Качая головой, тот тяжело сглотнул.       — Нет, слишком много недосказанного, слишком много всего между мной и моим мальчиком, — он многозначительно глянул в зеленые глаза Дина, словно впившись в саму его душу. — Мой мальчик был мертв, но мотоцикл, который он любил остался цел, почти не поцарапан, и я ненавидел его больше, чем человек должен ненавидеть кусок металла. Это было неправильно — ненавидеть. Но я ненавидел, потому что должен был сказать сыну, что люблю его, что горжусь им, что хотя мы никогда не сходились во взглядах, я все равно уважал его выбор и верил в него.       Рональд вздохнул, снова выглянув в окно, прежде чем сосредоточиться на Дине.       — Может быть, это то, чего боялся твой брат: что никогда не скажет тебе этого, может, эта машина была последней частью тебя, за которую он держался. Что-то сделанное из металла, вещь, которую нужно оставить, как горькое напоминание о том, что это ничто без того, кто любил ее. Кто-то, кто заставил вас поверить, что это гораздо больше, чем металл, болты и краска. Так что, может быть, твой брат не говорит то, что чувствует, но я знаю, что он любит тебя, и был бы опустошен твоей смертью.       У Дина перехватило дыхание и он задавался вопросом, как он оказался посреди дороги, зажатый между кукурузными полями и стариком, разговаривая о машинах, потере и его брате.       — И откуда вы это знаете?! — его голос хриплый, горький, насмешливый. — Все потому, что он спас мою машину?!       Грустная улыбка появилась на губах старика, его глаза засияли от сострадания.       — Нет, потому что единственная часть во всем этом автомобиле, которая работала — это левая задняя фара. Но знаешь что? Этого было достаточно для твоего брата, было достаточно, чтобы дать ему надежду, было достаточно для того, чтобы держать его в здравом уме. Человек иногда видит надежду там, где ее нет, верит в то, чего не должно быть. И надежда преуспевает там, где она должна потерпеть неудачу, сохраняет то, что должно быть потеряно вопреки всему. Я научился не ставить против любви, и советую это всем каждый раз, — затем мужчина завел грузовик и сказал: — Ну, будь осторожен, малыш, Передавай от меня привет Бобби и убедись, что ты привезешь Импалу ко мне, когда заставишь ее снова мурлыкать. Яблочный пирог моей жены стоит этой поездки.       Вновь обретя голос, Дин с вызовом тихо сказал:       — Я думал, вы сказали, что машина — это кусок мусора.       — Да. Но помни — я не ставлю против любви. Увидимся, Клинт, — сказал Рональд и синий грузовик прогрохотал вниз по дороге, оставляя Дина смотреть на поднимающееся облако пыли.       Не заметив приближения доктора, он чуть не подпрыгнул, когда Клинт взял его за руку.       — Пошли, пока остальная часть города не пронюхала, что они могут мельком тебя увидеть, — усмехнулся Клинт, направляя Дина к своему грузовику, удивленный словами Рональда не меньше, чем Винчестер. Люди всегда удивляли его.       — Я сам, — хрипло объявил Дин, выворачиваясь из захвата Клинта, когда понял, что мужчина собирается проводить его к пассажирской двери, вероятно, собираясь помочь сесть на сиденье. Обойдя вокруг грузовика, Дин подошел к пассажирской двери, открыл ее и, поморщившись от боли, поднялся на сиденье с низким рычанием.       Добрый доктор уже сидел на водительском месте, терпеливо ожидая, когда его пассажир, наконец, закроет дверцу. Его глаза уставились на Дина, и он осторожно рискнул:       — Хочешь позвонить брату, дать ему знать…       — Нет, — мрачно ответил Дин, его глаза впились в синие глаза доктора.       Не в силах избавиться от ощущения, что он делает неверный шаг, Клинт попытался снова:       — Я мог бы позвонить Бобби и…       — Нет, — голос Дина не оставлял сомнений, — Мы доедем до вашей клиники за пятнадцать минут, только если вы заведете машину, правильно? — язвительный взгляд впился в доброго Самарянина.       Фыркнув, Клинт добродушно рявкнул:       — И кто теперь комик? — он завел грузовик, развернулся его и поехал в свою клинику.