Падение Дома Белого Лиса

      Солнце катилось к закату, окрашивая вершины припорошенных снегом елей в алый цвет, словно они были окропленные горячей свежей кровью, далеко не животной. Коварные лучи ползли по холодным каменным стенам старинного Дома, оставляя кровавые отпечатки, как от ладоней тех людей, которые умирали за него и от него. Внутри старинного поместья, наконец, затихли частые шаги прислуги и охраны, и рой голосов прекратил жужжать в коридорах, обсуждая пугающие новости, которые мечом пронзили всех в их стране.       Умерла жена короля, прекраснейшая Адалина.       Ее Величество была любима многими в стране. Она была удивительной красоты женщиной. В ее глазах было небо во время бури — темно-синее, почти черное, пронзающее молниями; в ее длинных волнистых волосах полыхало яркое, уничтожающее все пламя; в ее тонких руках скрывалось лебединое изящество и угрожающая власть. Король Харальд поклонялся ее рукам, ее гибкому стройному стану, ее голосу и улыбке. Все, кто видел их вместе, мог бы сказать, что Адалина управляет своим мужем, но это было совсем не так. Вынужденный политический брак превратился в настоящую сильную любовь, которая сжигала все преграды и всех врагов. Королева была необычайно умна и сильна духом, а главное — хитра и прозорлива. Многие говорили, что она была отмечена знаком Белого Лиса — их Бога, покровителя Дома, несмотря на то, что родилась в другой стране и культуре. Адалина спасала семью и мужа, как лиса, ловко ускользающая от неприятелей, оставляя их ни с чем. Она не стеснялась говорить, что думает, потому многие как восхищались ею, так и ненавидели.       Но только не король Харальд.       Он преклонялся перед супругой, как перед богиней, перед высшим существом. Король позволял и прощал ей все, порой не подозревая, какие сети она плетет, защищая своих близких.       Но она ушла из жизни. Никто не понимал, из-за чего сильная, ещё достаточно молодая женщина умерла, сгорая в лихорадке. Болезни как таковой не было, Адалина за три дня превратилась из прекрасной царицы в мумию и умерла, крича от боли.       Лейф, её старший сын, сидел в кабинете отца, сжимая черные волосы в кулаках, разрываемый мыслями. Как наследник, он должен был оплакивать почившую мать, но не мог. Не только потому, что заменил горюющего отца, но и потому, что не мог физически и морально делать это. Он любил маму. Ее невозможно было не любить, однако Лейф не так сильно был к ней привязан, как Харальд, его отец, и совсем не так, как младший брат. Для них Адалина была самым важным человеком в жизни, а для Лейфа — близкой женщиной, которую никто не заменит, но которую возможно было отпустить.       Он не мог плакать, не мог впадать в уныние. Старший сын взялся за работу, подготавливая похороны матери и сообщая о предстоящем событии главам других Домов. Ответы лежали на столе перед Лейфом скорбными птицами с черными печатями на конвертах. Весь Совет прибудет через пару дней на прощание с прекрасной королевой, которая осветила жизнь их правителя.       Однако самое важное письмо Лейф все никак не мог написать.       Как ему сообщить Кеннету, дорогому младшему брату, о смерти человека, который был для него всем? Он был копией умершей матери — тот же огонь в волосах; то же небо во взгляде, но не грозовое, а ясное, как в самый морозный зимний день; те же острые, красивые черты лица и грация в движениях, а также гибкий острый ум. Тот самый разум, который заставлял всех замирать в изумлении и подчиняться ему. Только с Кеннетом это не всегда работало. Ведь он — юноша и должен быть воином, но это было ему не дано. Отец отказывал им заниматься в полную силу, поэтому мать взяла его под опеку, обучая своему и по-своему. Говорят, что именно Адалина надоумила Кеннета стать тламатиниме — жрецом, ведающим тайными знаниями природы, служащим великим Богам, что защищают их земли.       Лейф боялся их. Харальд пользовался их услугами, потому они приходили ко двору, и маленький мальчик навсегда запомнил их пугающий образ. Зашитые толстыми нитями глаза, переломанные и выгнутые в другую сторону пальцы, шрамы на лицах и шее, изображающие странные рисунки и символы — Лейф не понимал их и боялся, видя в них не посланников Богов, а слуг бесов. Когда Кеннет принял решение покинуть дом и присоединиться к жрецам, брат единственный отговаривал его, не желая, чтобы младший так себя калечил и отрекался от мира людей, становясь частью этих странных существ. Но Лейфа никто не слушал. Харальд видел в этом выгоду, возможность получить жреца, который без оплаты сможет работать на него. Ходили слухи, что Адалина сама могла стать жрицей, отмеченная знаком Бога, но решила воплотить это в сыне. Кеннет же хотел сбежать из семьи, чтобы в чем-то себя реализовать. Он часто говорил Лейфу, что чувствует в стенах родительского гнезда себя чужим и ненужным. Лишним, как синица в гнезде орлов.       Брату пришлось смириться. Отец благословил, а мать долго прощалась с любимым сыном, отпуская в новую жизнь. Вот теперь Лейфу нужно было его вернуть, чтобы навсегда проститься с Адалиной.       Строчки письма все никак не складывались. Все казалось пустым и ничтожным, а порой будто отчаянным — Лейф просто был потерян, не зная, что же ему делать дальше. Харальд умер, видимо, вместе с супругой — от него осталась жалкая тень прежнего сильного воина, который крушил чужие войска с легкостью птичьего пера, но силой удара медведя. Его смоляные волосы вмиг стали седыми, морщин на лице стало на десяток больше, а старые ранения, прежде легко скрываемые, выползли змеями наружу. Харальд не мог подняться с кровати, ходил еле-еле, чуть ли не падая по пути, голос осип и превратился в жалобный шепот, и все, что он мог — плакать у остывшего ложа любимой женщины. К ее телу короля не пускали, понимая, что тогда он точно потеряет разум.       Лейф остался один.       Ему нужна была помощь. — Господин, можно войти? — послышался дрожащий голос за тяжелыми дубовыми дверьми. — Зайди, — твердым голосом произнес Лейф, откладывая в сторону помятое перо, которое мучил в руке некоторое время, пытаясь придумать текст письма для брата.       Слуга просочился в комнату, пугливо озираясь по сторонам, боясь взглянуть на лицо молодого наследника. Многие думали, что его скорбь подобна печали отца, но тот почти не скорбел об ушедшей. Но истину могла понять только она и Кеннет, который легко видел сквозь людские маски. — Что случилось? — строго и твердо произнес Лейф, нахмурив густые черные брови, когда пауза затянулась. Он ненавидел медлительность, скрытность и хитрость, которые прячут истину.       Слуга неловко потоптался и передал конверт. Это было бы нормально в условиях скорби, однако печать на бумаге отличалась от траурной — ярко-алая, бьющая тревогу. Такая использовалась только в крайних случаях. В условиях военного положения.       Лейф яростно вырвал письмо из чужих рук и принялся быстро читать, пытаясь вникнуть в смысл, передаваемый черными строками. — Отец знает? — строго спросил он, становясь все мрачнее и злее. — Нет, господин, — произнес с поклоном слуга. — Он никого к себе не пускает.       Лейф глубоко вздохнул, потирая черную бороду. Это не в первый раз, когда отец ушел от своих обязанностей, закрываясь в покоях матери, скрываясь в них от всех, чтобы остаться с ее духом наедине. Но нынешнее положение не могло обойти стороной Харальда.       Грядет война. И король должен вести своих людей. Но Лейф прекрасно видел, что вряд ли отец сможет взять в руки меч. — Оставь меня, — жестко произнес он, откидывая на стол письмо. — Королю ни слова. Я сам сообщу.       Слуга быстро исчез из покоев наследника. Тот упал на стул, сжимая голову в тисках ладоней. Что же ему делать? Ему надо стать сильнее. Ему нужно поднять на ноги отца, чтобы тот возглавил страну. Но как это сделать? — Как же не вовремя ты ушел, — вздохнул Лейф, обращаясь к младшему брату. Тот умеет подбирать слова. Матушка научила. Он смог бы вернуть отца к жизни, или же объяснить брату, что и как делать.       Он глубоко вздохнул и снова сжал между пальцев перо и подтянул к себе чистый лист, начиная выводить на нем слова. Возможно, формулировки неправильны, между строк ярко видна просьба и отчаяние, но Лейф решил, что в данной ситуации искренность и честность самый верный вариант сообщения сложных и печальных новостей. Буквы немного плясали, потому что руки отчего-то дрожали. Неужели ему страшно? Или что это? Лейф грустно смеялся, закрывая лицо свободной ладонью, стараясь снять с него маску отчаяния.       Все стало вмиг сложнее и запутаннее.       И в одиночку ему не справиться.       В глубине души Лейф боялся, что младший брат откажется помогать ему, решив оставить проблемы не принявшего его Дома на его верных служителей. В конце концов, он ушел к жрецам, а тем все равно, что происходит в мире. Они верны только себе и Богам, которым отдали свои жизни.       Он запечатал письмо и убрал в специальный цилиндр. Ни один посланник не отыщет Кеннета даже с псами, а потому пришло время использовать крайние меры. А эти самые меры спокойно чистили перья острым клювом, сидя на подоконнике у приоткрытого окна, прикрыв желтые глаза. Это традиция их семьи — каждый ее член с детства обязан воспитать двух зверей: птицу и того, кто мог бы ему служить на земле. У ног Лейфа спал огромный белый волкодав, а на жердочке дремал черный ворон. У отца была подобная птица, а зверем был охотничий пес, который умер от лап медведя за несколько недель до смерти королевы. Кеннет воспитал вороного коня, на котором покинул Дом, и боевого орла, оставшегося у матери на случай, если с ним необходимо будет срочно связаться.       Это был тот самый случай. — Шарпсинт, — позвал птицу Лейф. Орел приоткрыл глаза, равнодушно взглянув на чужого человека, носящего запах его хозяина, но продолжил покусывать перья.       У него отвратительный характер, под стать тому, кто его вырастил буквально из яйца. Мужчина потянул руку к светлому оперенью, но отдернул ее, избегая захвата мощного клюва. — Глупая птица, — прошипел он, недовольно прожигая горделивого хищника, который распушил перья. — К тебе поручение.       Лейф показал цилиндр с посланием, стараясь намекнуть орлу, что от него потребуется. Тот успокоился, перебирая лапами, стуча когтями по каменному подоконнику. Он аккуратно приблизился, внимательно следя за движениями хищника, который не сводил с него желтого опасного взгляда, но позволял пока вольности человека. Даже разрешил прикоснуться к себе, прикрепляя цилиндр. — Найди Кеннета, — почти умоляюще произнес Лейф, обращаясь к Шарпсинту, прожигая того взглядом. — Верни его домой.       Орел медленно моргнул, будто подтверждая, что понял поручение, и молнией вылетел в открытое окно, чуть ли не выбивая мощными крыльями стекло, устремляясь к алому закату. Лейф устало вздохнул, вновь падая на стул, взъерошивая волосы, не понимая, что же ему дальше делать. Его взгляд снова наткнулся на письмо, в котором ему пришла новость о надвигающейся войне. Он должен сообщить отцу. Но что-то останавливает, заставляя прятать бумагу в резную шкатулку с изображением лиса.       Это подождет. Все подождет.