***
Декабрьская ночь давно укутала небольшой провинциальный городок Кёсег, расположенный на границе с Австрией, непроглядной чернотой неба, на котором нынче не было видно ни единой звезды. Юный виконт Эдер с тревогой сверлил взглядом узкий дверной проем отцовского кабинета, из которого лился тусклый серый свет. Временами оттуда доносились всхлипывания матери, и слышался повышенный непреклонный голос отца, шипами впивающийся в сознание подслушивающего юноши. Тишина. Крик. Звон разбитого стекла. Похоже, это был отцовский любимый фужер, из которого он любил потягивать во время работы крепкую сливовицу. Но вот кабинет вновь увязает в безмолвии. Однако оно какое-то недоброе, точно затишье перед бурей. Герберт отходит от двери подальше, вглубь гостиной, поближе к камину. Если и есть что-то вечное как огонь, то это человеческая природа. Неужели нельзя без этой жестокости и рамок, в которые нужно добровольно себя загнать в угоду правильного воспитания? Каково это стать куклой, идеальным наследником, гордостью фамилии? Герберт кладет руки на каминную полку и видит, как они дрожат. Тлеющие угли в камине распространяют приятный жар по его ногам, и он впервые за долгое время понимает, как замерз стоять здесь босиком среди ночи. — Бог милостивый, они же просто дурачились… Мальчишки, что с них взять? — По-твоему нам нужно подождать, пока они в постель вместе лягут, чтобы убедиться наверняка в аморальности их поведения? Хотя с твоей слепой любовью даже этот довод не будет представлять никакого веса, ведь ты никогда не занималась нормально его воспитанием. Сказки о принцах, поцелуи на ночь и эти твои вечные пляски вокруг него, едва он столкнется с чем-то посерьезнее выбора блюд на ужин. Сколько раз я запрещал приходить к нему перед сном? Ему почти восемнадцать, а я уверен, что у нашего конюха, который едва разменял свои четырнадцать, больше мозгов, чем у него. Почему Герберт сегодня был так неосторожен? Почему ему не было дано никакого знака свыше, что сегодня все повернется в худшую сторону?***
Снег падает крупными хлопьями, мешая смотреть вперед, но это не пугает, ведь он чувствует тепло его руки. Максимилиан улыбается и много шутит. Сколько они уже так идут, минуя один за другим старые деревенские дома, заваленные белым покровом сады, постепенно углубляясь в лесную чащу? А где-то остались беспечно привязанные к суку старого дуба их кони. Герберт не хочет считать минуты. Он хочет раствориться в безжалостном потоке времени, которое имеет над ними власть, но, пока, получается раствориться только в теплых карих глазах своего друга, который, — вот негодяй! — запускает в него снежок, а затем, только виконт собирается дать сдачи, валит с ног, проминая его спиной снег. Зрительный контакт длится несколько бесконечных секунд, а потом весь мир встает вверх тормашками. Максимилиан целует сначала нежно, потом все более и более требовательно, с нажимом, страстно. Именно так Герберту нравится больше всего. Приоткрыв рот, он разрешает проникнуть туда языком, провести по ряду белых зубов, ласково пощекотать небо, а затем сплестись с его собственным языком, чтобы все разбилось вдребезги и, перестав существовать, обрело внезапно смысл. Виконт Эдер, задыхаясь от восторга подставляет шею, на которую тут же обрушиваются поцелуи и не чувствуя холода, зарывается рукой в мягкие слегка вьющиеся короткие каштановые волосы, которые так отличаются от его собственных длинных прямых и почти белых. Знакомое приятное напряжение в нижней части тела заставляет Герберта распахнуть глаза и упереться в плечи своего возлюбленного, — право, не собираются же они совокупляться прямо здесь в лесу, — хотя они так возбуждены, что это кажется весьма хлипкой преградой для того, чтобы прекращать их совместно доставляемое удовольствие. Рывок и виконт занимает верхнюю позицию, почти сразу же ощущая на своих бедрах руки, залезшие под его плащ. Он уже собирается потянуться за самым сладким поцелуем в мире, когда нечаянно бросает взгляд прямо и видит ледяной взгляд отца, застывшего между двух громадных сосен…***
Четко различимый звук пощечины вернул юного Герберта к реальности. Негромкий вскрик заставил сердце сжаться от боли. «Да как он посмел?!» — В зеленых глазах плескался страх наряду с языками обжигающей злости. Герберт понял, что произошло. Едва не сбив золотой канделябр с журнального столика, он опрометью помчался в злополучный кабинет, резко распахивая дубовые двери. На глаза навернулись непрошенные слезы от открывшейся перед ним картины: мама полулежала на полу, держась за пострадавшую щеку, а отец, стискивая кулаки, смотрел сверху-вниз на беспомощную женщину, намереваясь обрушить на несчастную всю ярость и негодование. Но Герберт помешал этому случиться, переключив все внимание отца на себя. Глаза оного налились кровью при виде ненавистного отпрыска. — Ах, ты мелкий крысеныш, это все случилось по твоей вине! — взревел словно дикий зверь старший Эдер и, переступив через жену, направился в сторону комода. — Почему твоя мать должна отвечать за твои поступки, в то время как ТЫ прячешься словно трус в углу?! У юного Эдера похолодело внутри, когда он увидел в руках отца связанные пучком прутья ивы. — Ваша Милость, прошу не терзайте его! — заливаясь слезами, закричала мать, стоя на коленях перед мужем, вцепилась ему в ноги. — Прошу, умоляю! Герберт стоял в ступоре, глядя через пелену соленой влаги на униженную мать и не знал как поступить. Что ему делать? Принять эту порку как данное, понимая, что он совершил ошибку или дать отпор этому деспоту, который превратил жизнь своей семьи в полнейший ад? За него выбрал хлесткий удар, обрушившийся на его правую руку. Тонкая батистовая рубашка с отделкой из валансьенских кружев у ворота и на рукавах служила слабой защитой от розг, поэтому тут же на белоснежной ткани возникли алые капли крови. Кожу обожгло нестерпимой болью. Не успел Герберт схватиться за пострадавшую конечность, как грузная рука грубо схватила его за плечо и с силой толкнула на деревянный паркет кабинета лицом вниз. Стиснув зубы от боли, юноша попытался подняться на ноги, но удар ногой по спине вернул его в прежнее положение. Герберт сдавленно всхлипнул от боли. Его глаза искали помощи мамы, но не нашли. Слезы навернулись с новой силой. «Какой же я жалкий. Какой я беспомощный…» Мысли его мигом оборвались, когда череда сильных ударов, беспорядочно разметались по его спине. В глазах застыла красная пелена, все поплыло от боли. — Было бы лучше, если бы негодного отпрыска семьи Эдер, недостойного своего титула виконта вовсе не существовало! Остался бы безродный, так неугодный Богу Герберт! Этим деянием я очищу твое тело и разум от преступных богомерзких желаний! Смотри в глаза, когда к тебе обращаюсь! Испуганная графиня Эдер, скрывшись за дверью в гостиной, тихо всхлипывала, зажав рот ладонью. До слуха доносились сдавленные стоны, наполненные болью и отчаянием. Но она не могла вновь встать в защиту сына. Липкий, хладный страх уже принял ее в свои объятия.