Ночь была темная и бурная. Тяжелые тучи неслись по небу, заволакивая звезды; луна должна была взойти только в полночь.
Максимилиан Ноэр устало потер переносицу, отрываясь от с грехом пополам дочитанной десятой части всех бумаг, которые должны были быть проштудированы им к утру. С тех пор, как отец передал ему дела, а спустя месяц с чистой совестью скончался от терзавшей его уже много лет сердечной болезни, бремя обязанностей медленно, но верно тянуло наследника на самое дно, выявляя в нем отсутствие таких вещей, как хватки, усидчивости и дисциплины. Привыкший проживать свою жизнь, как трус, не видя дальше своего носа и искусно избегая зрелища углов, далей и вершин, разверзнувшихся перед ним, он был обречен потопить когда-то с трудом построенный старым графом ковчег вместе со всем содержимым.
Спиваться Максимилиан начал еще «пол наследства» назад. К его неудовольствию, ядреная сливовица от дел насущных забыться помогала ненадолго, а до кучи еще и разглаживала энное количество извилин, коими еще недавно располагал его разрывающийся от забот мозг.
Угроза нищеты беспощадно наполняла поместье слепящим туманом. А мать, почуяв еще только отдаленно-уловимый запашок увядающего благополучия, сразу же настояла на выдаче ей полагающейся доли наследства и была такова. Ее онтологических взглядов мужчина никогда не разделял и теперь вспоминал о ней не чаще, чем случался первый вторник каждого месяца. Обычно именно тогда ему с великим неудовольствием приходилось принимать у себя ее очередного любовника-кредитора, прибежавшего за деньгами с распиской, аккуратно выведенной ее загребущей ручонкой. Покойный Ноэр был все же знатным лопухом, не заметив за столько лет супружеской жизни пригретой на шее змеи, медленно, но верно растрачивающей, как его солидные капиталы, так и его достоинство с честью. Сейчас Максимилиан был готов поклясться, что устроилась эта авантюристка снова хорошо, ибо всегда умела взять от этой жизни, что угодно и сколько угодно. На случай неудачи, к тому же, у нее всегда был припрятан туз в рукаве, а именно новоиспеченный наследник, которого она называла «сыночек» лишь, когда наспех подписывала долговую бумагу с самыми искренними уверениями, что ее чадо за все расплатиться.
И, кстати говоря, она была не единственной женщиной, покинувший тонущий корабль семейного бизнеса. Однако, свою жену Максимилиан не винил в скоропостижном бегстве. Когда-то до смерти наивная красавица-графиня позволила себя обольстить, приняв за чистую монету его фирменный, и, несмотря на свою примитивность, действенный флирт. Прикидываться обаятельным простаком с обезоруживающе открытым взглядом было для мужчины давно постигнутой вершиной мастерства. Его неуклюжее, отчаянное, хулиганское очарование покорило не одно сердце. Разговаривая с ним, девушкам хотелось его слушать. А чего еще было надо? Однако, добившись расположения, богатый наследник никогда не спешил закидывать даму с ног до головы бриллиантами. Сердца покупаются отнюдь не так. Любовные связи намного крепче упрочняла его хитрая кривая улыбка, предшествующая, как правило, страстному поцелую. Сбитая с толку эйфорией обрушившихся на нее чувств, графиня покорилась кареглазому дьяволу, обручившись с ним в стенах старой церкви. Брак их был счастливым до того времени, пока не открылись пристрастия Ноэра. Едва ли молодая жена ждала свою судьбу в виде супруга, любящего выпить больше, чем ее саму. Возможно, ее уход, на который она наконец-таки решилась, был самым разумным поступком в ее жизни.
Эта длинная зимняя ночь обязывала Максимилиана поберечь свою печень до рассвета, чтобы успеть подготовить все необходимые бумаги, дабы вовремя заплатить по закладной. Его слипающиеся, красные сухие глаза то и дело отвлекались на кривые пятна света, отбрасываемые фитильком, плавающим в блюдце льняного масла.
В его новом доме, старый по стечению обстоятельств пришлось продать в силу того, что столь роскошное жилище было отныне ему не по карману; стены были настолько тонки, что слышался любой звук с улицы, так что громкое неистовое ржание коня, обычно смирного и тихого, возвестило нерадивого хозяина о том, что какие-то посторонние сигналы его слух все-таки упустил.
В конюшне было грязно и дурно пахло. Лентяй-конюх валялся в отключке, очевидно опять нещадно нажравшись.
— Отто, мальчик, что с тобой? — Максимилиан принялся ласково гладить по изогнутой шее своего верного скакуна — он остался единственной нетронутой частью его прошлой, беззаботной жизни. Конь на прикосновения никак не реагировал, продолжая чутко раздувать ноздри. Мужчина, нахмурившись, посмотрел на вспотевший круп, подмечая, что таким, сходящее с ума по неведомой причине видит коня впервые.
Задавать наивный вопрос «кто здесь» Максимилиан не собирался, он и сам видел, что из живых душ тут есть только спящее пьяное тело слуги на полу. Повинуясь охватившему его тело страху, Ноэр подобрал с земли хлыст, сильно сжав холодную рукоятку.
— Что же тебя так взволновало-то не пойму?
Животное усиленно зафырчало, нервно переминаясь с ноги на ногу, будто готовое удариться в галоп — только развяжи.
— Максимилиан.
Мужчина резко повернулся и тут же, не веря своим глазам, прищурился, подмечая едва знакомые, смазанные в памяти черты. На задворках конюшни стоял призрак.
— Опять горячка, — потирая ладонями глаза, начал бормотать мужчина, силясь отогнать застывший перед ним образ.
Герберт просто улыбнулся, не спеша разоблачать себя и свои планы. Человеческая заторможенность с лихвой давала ему время на оценку своего положения. Так что пока его давний знакомый судорожно перебирал в уме всевозможные варианты происходящего, вампир с интересом изучал его внешний вид.
А удивиться было чему. Пускай какие-то нюансы черт лица Максимилиана навсегда растаяли, или же были очень глубоко погребены в недрах памяти Эдера, однако он не мог не отметить, что зрелые годы сыграли с его приятелем одновременно добрую и злую шутку. Некогда круглое лицо обычного мальчишки удлинилось, улыбающийся рот принял более твердое, если не суровое, выражение, а ранее вечно вертлявые брови будто застряли в единственном вопросительном изгибе, предающем облику тридцатилетнего Ноэра смягчающий вид. Изящность его не до конца сформировавшегося мальчишеского телосложения сменилась теперь крепостью мускулов, что не могло не восхищать глаз. Однако и вампирского зоркого ока не нужно было, чтобы заметить, как всю эту мужскую красоту перечеркивали темные от недосыпа мешки под глазами, запущенная щетина, и немытые явно продолжительное время слипшиеся волосы, которые были теперь заметно длиннее, чем десять лет назад, и были собраны в хвост.
— Хм… Ну ты по делу или как? — не нашел, что сказать поумнее мужчина, решив, что если это помутнение разума, рано или поздно оно само пройдет. Какой смысл поддаваться панике? Вон конюх дрыхнет себе на здоровье, и в ус не дуя, что хозяин здесь у ума сходит…
— Если под делом может подразумеваться разговор о том да о сем, то безусловно мое появление здесь носит исключительно деловой характер. Однако, то, как ты меня встречаешь, мне категорически не нравится. Может быть в прежние времена это бы и считалось в порядке вещей, но ведь мы уже не в таких отношениях, — Герберт ехидно кивнул головой на все еще зажатый в руке хлыст, делая неприличный намек на его назначение.
— Тьфу ты! — Максимилиан с трудом разжал онемевшие пальцы, ощущая как горячая кровь вновь начинает согревать суставы. Теперь он мог поклясться, что это не бред, и перед ним действительно тот, о ком он думает. Ибо ТАКОЕ мог ляпнуть лишь Герберт Эдер…
— Боюсь, нам предстоит чесать языками до рассвета.
— Ну что ж, у тебя приятный голос.
— Понял. Идем.
Герберт не без веселья различил в движениях мужчины нервозность и, что уж совсем для него не характерно, зажатость. Не было такой ситуации, в которой Максимилиан не смог бы занять твердую позицию. Что же стало с ним сейчас?
— Ты стал ложиться поздно, совсем как графиня Ноэр. Как твой отец относится к столь неблагоразумному режиму? — не без издевки подмечает вампир, разом сковырнув две не поддающиеся окончательному заживлению раны.
— Зная моего отца, могу сказать, что на том свете он наверняка нашел себе занятие более практичное, чем слежка за моим графиком. А насчет этой суки, которая мне жить никогда не давала…
Голос Максимилиана съехал до немой глухоты. Совладать собой, чтобы закончить, он явно не мог из-за вставшей поперек горла злобы.
Уже было открывший свой рот Герберт, чтобы расспросить подробности столь непочтительного по отношению к матери тона, был вынужден резко сомкнуть челюсти, когда до него дошло, что последняя фраза была произнесена пожалуй слишком тихо для человеческих ушей, а значит ему её слышать не полагалось.
Кабинет Ноэра, хотя это слово было слишком щедрым для тесной комнатенке, именуемой личный убежищем, накопил в себе столь острый запах своего владельца, что Герберт невольно опешил. Ему будто в ноздри плеснули концентрированной кислоты, правда жгло приятно, до ужаса, до сладкой томящей боли в скулах и языке. А так же сильно пахло чем-то еще. Взгляд зацепился за дюжину пустой стеклянной тары под столом. На сколько же недель хватало этой анестезии? Или дней?..
Максимилиан небрежно указал на кресло, а сам привычным движением плеснул в заранее изъятые из шкафа бокалы немного вина и, не спрашивая разрешения, поставил один перед наблюдавшим Гербертом.
— Рассказывай. Долго тебя там держали?
— Где?
— В тюрьме, ясное дело. Или хочешь сказать, что у тебя такой новый фетиш выглядеть как покойник? Или у нас такая нынче мода?.. Хотя, что уж там, еще немного, и я стану твоим конкурентом в этой области, — круговым движением обвел свое лицо Ноэр, — Голодом тоже морили?
Позабавленный такими доводами Герберт осклабился во весь рот.
— Разве я совершал преступление, чтобы испытать подобную участь?
— Ну-у-у… С тех пор, как пошли слухи о твоем отце… Хотя какие к черту слухи, всем все прекрасно было известно, — Максимилиан неопределенно пожал плечами, — всякое и на твой счет поговаривали. Ты бесследно пропал. Так, точно тебя и не было в живых на белом свете. Этот странный факт прямо-таки надрывал чужие головы идеями и вариантами. Кто-то одобрял версию твоего убийства собственным папашей, а у кого воображение, что у моего крепостного после пьянки, придумывали, что ты сбежал, так как на руку был нечист, с дьяволом повелся. Девок ему для обрядов заманивать собираешься. Особо суеверные, а такие из тех, кто тогда на мою семью работал, были, прикидывали, что ты в качестве жертвы мог пропасть, однако, тут в канун той самой ночи, когда вся деревенщина поголовно целую ночь молятся во славу того, кого забрали, раз! — получайте, чего не ждали. Не досчитались людей, которые на твои поиски отправились. Один человек точно в воду канул. Подозрительно, почему «он» второй раз похитил, да еще в последнюю минуту, будто что-то не по плану пошло…
— Очень жаль перебивать столь занятный рассказ, однако не могу не спросить, — блондин, поборов отвращение отхлебнул терпкого вина, что не смотря на свой невероятно аппетитный, схожий на вид с кровью, вид, по вкусу рецепторами виконта было интерпретировано, как помойная жижа, — отчего же народ поспешил, случись, на мой взгляд, такой вялый повод, причислить меня к злым силам? Неужели были причины? Да и смешно, согласись, в таком случае меня в казематах держать? Если уж меня дьявол к рукам прибрал, то уж силой меня наградить, он бы точно не поскупился.
— Не знаю-не знаю, но они начали сплошняком осину в больших количествах рубить, — примирительно рассмеялся Ноэр, делая огромный глоток. Герберт непрерывно наблюдал за движением его кадыка под кожей. И почему он не поохотился перед этой встречей. — Знаешь, это все действительно бред. Однако, как думаю я: нашли они тебя, беглеца, выдвинули свои хитрые догадки, да закинули тебя в четыре стены, совершили мол самосуд над твоей грешной душонкой. Но это после пыток конечно. А там уж ты и сам поверил бы, что не только дьяволу, всей его родне пятки лизал. Тем не менее, по твоей загадочной улыбке видно, что все было совсем не так. Но другого объяснения твоего престранного вида, мне на ум не приходит. Если только ты чем-то болен.
«Да. Болен бессмертием, — рассудил про себя Герберт, в тайне злясь на себя, что не контролирует лукавую усмешку, то и дело самодовольно всплывающую на его лице.»
— Брось гадать. Ты, мой друг, так и не ответил, на мой первый вопрос.
Мужчина недовольно покривился, будто его ужалили в скулу. Опрокинув залпом все, что было в бокале, он с вызовом взглянул на виконта. Герберт мигом прочитал давно известную привычку Максимилиана маскировать страх под злость или раздражение, а оправданий у него всегда было столько же, сколько и бутылок в этой комнате.
— Все завязано на сплетнях, будь они прокляты. Такое ощущение, что помочишься в горшок, а соседи уже и обсуждают: по большому ты там дело сделал или по-маленькому, — Ноэр судорожным движением вытер тыльной стороной ладони влажные губы. Брови резко свелись у переносицы, будто их притянуло друг к другу магнитом. — Болтали, что в церковь ты в последнее время редко ходил. Сидел там точно безликая мумия, креста на шее не носил…
— То есть дело только в степени моей богобоязни? — уверенно давил Герберт, чувствуя как ускорился ток крови в сидящем на расстоянии вытянутой руки теле. — Мне кажется, предшествовало этой моей рассеянности, — пускай назовем это так, — гораздо более серьезное обстоятельство, а, Макс?
— Мы были детьми, — жестко процедил сквозь зубы Максимилиан, слегка прикрыв, будто эти слова его самого смутили, глаза. Пожалуй это был первый искренний жест за всю их непродолжительную беседу по соображениям виконта. — Очень глупые, неаккуратные. Очень несдержанные. Такой возраст, что поделать — хочется кричать всему миру о своей якобы глубокой привязанности, — мужчина невольно сделал паузу, заметив, как доброжелательная улыбка Герберта внезапно поменяла полярность. — Тебе известно, что твой отец разговаривал с моим… Ну…
об этом! Когда позже он вправлял мне мозги, уверен, кто-то из слуг слышал это. Откуда могут еще ноги расти, как не из-за того, что кто-то любит совать свой нос в чужие дела? Ясно одно. Когда ты пропал, весьма небольшая часть поминала тебя добрым словом, так как все знали о твоих предпочтениях.
— Ты конечно же в числе тех немногих, добрых людей?
— Представь себе, нет.
Максимилиан заходил по комнате, точно пытаясь вытряхнуть из головы что-то, что вспоминать определенно не хотелось.
— Ты черт подери и представить не можешь, каких усилий мне удалось убедить отца, что между нами с тобой ничего нет и не было. Все относительно начинало приходить в норму, и тут твой папаша и, в сущности, еще и ты, привлекли к себе внимание. Знаешь, это как бросить в голодную толпу кость, на которой еще есть то, чем можно поживиться. Слухи у нас никогда не затихают. Одну неделю люди переваривают одно, другую неделю другое. А дела твоей семьи они обсасывали, точно собаки с костей хрящи, около нескольких лет. Еще и твоя мать отличилась, изменяла своему супругу. Тебя так и не нашли. Вашу семью все возненавидели и были готовы обрушить свои проклятия еще и на меня, если бы я не присоединился к их паршивым пересудам.
Мысли в голове Герберта разорвались точно часовая бомба. Нечеловеческих усилий ему стоило продолжать сидеть неподвижно, ловя на себе ненавидящий взгляд.
— Твое предусмотрительное рыжее алиби просто блеск. Хм, и так некстати у меня назрел вполне себе наивный вопрос. Испытывал ли ты хоть каплю тех чувств, что испытывал к тебе я? Или все это для тебя была лишь забавная интрижка, внезапно обошедшаяся слишком дорого? Наверное, ты ждешь от меня извинений за то, что я заклеймил сына достопочтенного Ноэра своим аморальным поведением?
— Чувств, — хриплый голос Максимилиана наполнился каким-то отчаянным презрением, будто его тошнило от этого слова. — Ты не понял тогда, не понимаешь и сейчас. Невозможно любить навсегда. Есть на жизненном полотне засечки, между которыми нам дозволено любить кого-то одного, пока не настанет еще чья-то очередь. Любил ли я тебя, когда собирался трахнуть под теми чертовыми соснами, где нас и обнаружил твой отец? Да, черт побери! С первой нашей встречи и до последней мой член вставал только при виде тебя, доволен? Что поделать, когда граф Эдер меня, точно щенка, пнул от тебя, а потом еще и донес обо всем моему отцу, моя любовь сошла на нет. К унижению я не привык, благо я не из вашей сумасшедшей семейки, где это норма.
Вампир громко расхохотался, ловя на себе непонимающий, явно сконфуженный взгляд мужчины, который на свою тираду ожидал чего угодно, но точно не такой реакции. Как же это было «прекрасно» ощутить, что все те, бесконечные несколько лет ты ненасытно окружал себя иллюзиями, дозволяя им травить себя своими зловонными испарениями. Виконту на миг показалось, что какую-то ничтожную малость человечности, еще сохраненную под его новой оболочкой, только что с хохотом уничтожили. Вольную птиц (его человечность), заперли в клетке, а потом очень медленно задушили…
— Я и не думал, что ты меня поймешь, но соперничать за статус жертвы давай не будем. Ты ведь не согласен со мной, Герби?
— Ага. Кажется, мне забыли при рождении рассказать об этом правиле засечек, и я по нелепой ошибке любил все это время только тебя одного, — Эдер не стал добавлять, что на его жизненном цикле была поставлена только одна отметка — смерть. И лишь за какой-то день до нее он позволил себе отпустить свою боль и подарить себя кому-то другому.
— Ты не виноват.
Он всегда так делал. Смягчался, когда речь заходила о нем. Позволял ублажить свое эго, дать себе полностью прочувствовать собственную власть над кем-то. Вот и сейчас он смотрел на Герберта все теми же «понимающими» глазами, что и в те далекие годы еще только обозначавшегося их знакомства.
— Куда тебе было деваться от меня?
— И в самом деле…
— Если бы мне не удалось заполучить твое внимание при первой нашей встрече, я бы добился, чего хотел, позже: со второго, третьего, десятого раза. Я не отступился бы от своего, так что какой смысл было тебе брыкаться?
Походка Герберта напоминает походку лани: гибкая, грациозная и быстрая. Его передвижение заняло не больше одного взмаха ресниц Максимилиана. Как жаль, что тот своим ничтожным зрением не смог оценить всего того изящества и вместе с тем неумолимой ярости, которыми дышали эти телодвижения.
— За то, что так опрометчиво честен со мной, я хвалю, вот только за громкими словами стоит предательство, как оно есть, а еще трусость и малодушие. Грозить пальцем, почему ты не полюбил, не было моей целью, в конце концов приказывать сердцу всегда было и остается насилием над собой. Но то что ты, едва появилась такая возможность, утешился другой, а когда меня не стало, еще и присоединился к стае стервятников, дабы посрамить мою семью и на публику заявить о том, что не имел ко мне никакого отношения, вполне себе открывает доступ на элитное местечко в первом кругу ада. Но об этом я позаботиться не могу, уж слишком велика «его» сила, — глаза Эдера зло сканировали чуть распахнувшейся ворот рубашки, из-под которого блестел кусочек серебряного крестика, броско выделяющегося на ходящей ходуном жилистой шеи оказавшегося около стены мужчины.
Вампир ощущал на подсознательном уровне, что его трясет. Хотелось кричать, крушить все вокруг, жадно глотать полные раскаяния слезы и мольбы, увидеть в давно потерянном человеке прежнюю связь. Хотя бы ее отголосок. Хоть что-нибудь! Однако, на него смотрели пустые, мертвые, ничего не выражающие кроме непонимания и страха глаза. В это было сложно поверить, но, похоже, единственным живым существом в этой комнате был именно Герберт.
— Ты пришел для того, чтобы выяснять отношения? После чертовых десяти лет? — Максимилиану явно не нравилось статус загнанной в угол дичи. Что-то кричало в его мозгу, что с призраком прошлых лет что-то не так. Но он так много пил, что чувство острого понимания действительности размылось и утратило былую ясность. Почему он стоит прижатым к стене? Почему на него так зловеще смотрят, и чего хотят?
Зеленые подчиняющие глаза гипнотизировали. Руки сами по себе сдернули с шеи крест и выкинули его куда-то в угол. Как удачно сложилось, что икону в золотой раме мужчина спокойно пропил на прошлой неделе, радуясь, что спокойный пронизывающий взгляд святой девы Марии отныне не будет ему мешать коротать вечера, закладывая за воротник.
— Герберт, — Ноэр ощутимо дрогнул, когда его щеки коснулась ледяная рука, — я хотел бы послушать, что случилось с тобой в ту ночь. Вообще, если бы я мог… о, если бы я мог повернуть время вспять, я бы утащил тебя силком на край света раньше, чем твой папаша застукал нас!
Было что-то в его ужасе притягательное, отчаянное, почти суеверное, а также несоразмерное с различными устрашающими версиями, которые копошились в его голове, вынуждая тараторить.
— Я умер, мой дорогой, — мурлыкнул Герберт. — Но не так, как ты. Не в переносном смысле. Хотя, к сожалению, и не в прямом. Смерть нежданным гостем нагло ворвалась когда-то в покои моей матери и унесла ее душу руками моего отца. Она не вершит правосудие, раз забыла захватить и его жестокое сердце. Ну так я ей в этом помог. У мести нет срока годности. И отмщение забрало моего отца аж спустя десять лет, когда его разум был уже не столь ясен, как в ту кровавую ночь. Хочешь знать, почему я здесь, Макс, м?
Ноэр издал какой-то странный звук, необъяснимым образом сочетающий в себе рык зверя и визг свиньи. Его попытку выбежать из комнаты Эдер лишь звонко высмеял.
— Ну же, Макс, давай, как в старые времена? Или же так, как тебя научило то твое рыжее сокровище, — вампир подумал, как жаль, что он не помнит ее лица, а только лишь яркий огненный вихрь волос да стоны, можно было бы после расправиться и с ней.
— Не вздумай трогать меня!
Опрокинутый навзничь Максимилиан брыкался несуразно, бешено, и… абсолютно бесполезно. Обрывки сознания в то время, как тело боролось, вторили ему, что помилование заслужить никак не удастся, и этот ужасный вердикт вколачивался в его воспаленный рассудок с каждым гулким ударом сердца.
— Это игра такая? Ты пытаешься меня завести? — блондин безжалостно скопировал фирменную кривую усмешку кричащего сейчас о помощи человека.
— Чтобы поберечь твои силы для более важного дела, сообщу, что твой единственный слуга, он же конюх, посудомойка и прачка (а может и твой любовник, ну мало ли), — ехидно подмигнул Герберт, — спит беспробудным вечным сном. Так уж вышло, что свидетели наших с тобой разборок мне совсем не нужны.
Блондина начинали раздражать бестолковая возня и отчаянные продолжающиеся вопли. Больно скрутив Максимилиану руки, он позволил себе насладиться, вторгнувшись в его разум, как боль захватывает его нервные окончания, обволакивает. Вот мышцы его лица туго натянулись, а губы искривились в агонии. Останутся гематомы… Сам напросился! Вампир не без удивления отметил, что волосы его жертвы отчего-то стали темнее, и лишь через мгновение его посетила догадка, что должно быть они мокрые от пота, уж больно активно было проявлено сопротивление.
На этом конечно спектакль не заканчивался. Пальцы одним неимоверно легким движением открыли доступ к крайней плоти, пройдясь по органу. Многострадальные руки, вцепившиеся в его плечи, зубы, которые Максимилиан впустил в ход, пытаясь покусать своего насильника не вызывали даже рябь по водной глади спокойствия и всесильного ощущения власти виконта Эдера.
Созерцая бледное пятно лица виконта и темные впадины его глаз, мужчина с ужасом осознавал, что с ним собираются сделать. Вот Герберт прикоснулся ледяными губами к шее, затем резко сделал всасывающее движение, оставляющее синяки… его руки мигом избавили их обоих от одежды, и ощущение колючего холода пробрало Максимилиана до костей. А потом не осталось ничего кроме движений его тела и усиливающейся жадности. Резкие остервенелые толчки, скрежет ногтей о пол, удлинившиеся зубы, рычание. Максимилиан практически отключился от боли, но все внезапно закончилось. Помутневшим взглядом он уставился на капли влаги, растекающиеся по полу.
— Слышал ли ты когда-нибудь о «флорентийском методе»?
Глаза Герберта хитро блеснули в тусклом свете, так, точно чиркнули камень о камень. Произошедшее лишь на несколько секунд расслабило его тело, но вот в его облике снова сквозит желание сделать с Ноэром что-то нехорошее.
Расценив поток несуразной брани за отрицательный ответ, вампир все-равно продолжил свою поучительную речь:
— Этот метод гласит о том, что для того, чтобы ускорить разрядку, нужно обхватить пальцами основание члена и туго оттянуть кожу вниз. Так будет чувствительней, а значит способно ускорить процесс…
— Что ты несешь? Не вздумай! — Максимилиан, сумевший наконец обрести дар речи после пережитых мук, с ужасом смотрел в безумные глаза.
В следующую секунду одной рукой угрожающе сдавив брыкающемуся мужчине горло, другой рукой Эдер принялся вершить свои коварные помыслы, наблюдая, как страх завораживающе переплетается с наслаждением. Максимилиан всхлипнул, дернулся после череды уверенных и в высшей степени откровенных действий и обмяк, позволив ликующему виконту, лениво провести рукой по холодному полу, стирая следы семени.
— Теперь ты понял, что сопротивление бесполезно, чего тебе брыкаться, раз знаешь, что я способен получить, что хочу? — перефразировал недавно услышанные в свой адрес слова Герберт.
— Я прошу тебя, умоляю, хватит! Ты можешь получить, что хочешь, МОЖЕШЬ! Но неужели ты решил, что верша произвол надо мной, ты сумеешь что-то изменить? Историю уже не переписать! — блондин лишь цокнул языком, глядя на опустившегося до мольб Максимилиана.
— А кто сказал, что я пришел ее переписывать? Я лишь пришел добавить пару абзацев, ну или страниц. Это как пойдет. В отличии от тебя, мой дорогой, я очень даже верю в коррекцию кармы. Кто бы я был, если бы оставил все, как есть, не защитив память о матери, не постояв за свою честь. Позволить тебе забыть о том, что ты когда-то сделал, да не за что на свете!
— Тогда, раз ты так веришь в злой рок…
— Верю? Я это он и есть, — страстно перебил его Эдер, раздумывая, какого отмщения требуют грехи его давнего друга.
— Я не знаю, кто ты есть, но управа, уверен, и на тебя найдется, — голос Ноэра сломался и обратился в шепот. Несмотря на смысл, вложенный в произнесенную речь, угрозы Герберт не уловил, лишь мольбу, упование на то, что управа все-таки действительно есть, и, возможно, Эдер себя выдаст, дабы можно было сторговаться за то единственное, что осталось у несчастного мужчины — его жизнь.
— Бедный Макс… О, я бы мог поломаться и разрешить тебе еще хоть немного поддержать свою силу духа грезами о чудесном спасении, но нет, я буду сказочно рад быть тем, кто сейчас же выбьет твою последнюю опору, именуемую надеждой. Ты никому не нужен. И едва ли твой хладный труп обнаружится раньше, чем кто-то явится сюда стрясать с тебя долги.
— Завтра, — Максимилиан не то с радостью, не то с досадой сообщил об этом, так как наступил вторник и кредитор маменьки непременно должен был заявится стрясать с него последнюю шкуру где-то к полудню.
— В самом деле? Ну тогда устроим для него сюрприз!
Герберт не знал, что для Максимилиана страшнее: пережитое изнасилование или смерть… В его стеклянных глазах не наблюдалось никакой работы мысли, кажется он тихо потух изнутри. Неужели смирился? Пораздумав, Эдер решил, что гибель — не подходящая расправа для подлой душонки Ноэра. Он всегда старался придать своему облику и манерам наиболее благочестивый вид. Эдакий святой с не самыми праведными привычками, однако педантично посещающий церковь. На этом можно было сыграть. Не задумываясь более ни секунды, вампир поволок по полу к дивану Максимилиана, а затем, перевернув его на живот, привязал за запястья к одной ножке дивана, а ноги за голени — к другой, пригодилась рубаха несчастного Ноэра, разорванная предварительно на две части. Схватив со стола перо, Герберт импульсивно поболтал им в полупустой чернильнице, собирая капли ядовито черной субстанции. Взгляд сканировал тело, распластавшееся на полу.
— Ты подонок. В тебе нет и капли милосердия. Мало тебе моих унижений?.. Просто убей меня и твори с моим трупом тогда уже все, что хочешь, — весь он походил на сгусток трясущейся от страданий плоти, в тихом голосе Герберт услышал еле слышный плач — единственное облегчение, прижигание эмоций, какое Ноэр мог позволить себе сейчас.
«В уплату долга. Не стесняйтесь, ибо денег все равно нет», — безжалостно вывел каллиграфическим подчерком Герберт на пятой точке Ноэра.
Сильнее позора и представить сложно. Пускай Максимилиана душат противоречивые чувства: желание, чтобы его поскорее освободили и одновременно желание, чтобы не нашли никогда. Столь откровенный вид, наверняка потрясет кредитора.
***
Пальцы Герберта невесомо касались клавиш. Медленно, точно вода переливается из одного сосуда в другой, текла музыка, и граф при всем своем великолепном умении концентрироваться не смог уловить миг, когда она стала бешеным потоком, сносящим все на своем пути. Исчезла легкость, как-будто показывающая размеренный ход жизни. Громкие звуки от резких ударов по клавишам отражали необъяснимое страдание. Однако, лицо Герберта ничего не выражало. Разве что мнимую сосредоточенность. Он же владеет в совершенстве инструментом, так что ему не было обычно нужно так напрягать лоб, демонстрируя полное сосредоточение. Если он на чем-то и был в эту ночь сосредоточен, так это на своей боли. Но затем фон Кролок и пришел сюда — послушать эту музыку. Она расскажет больше, чем он способен прочитать в его голове.
Когда прозвучал финальный тяжелый аккорд, граф решился заговорить.
— Ты не против компании? Эта ночь вполне подходит для того, чтобы провести ее втроем.
— Втроем? Это еще что значит, отец? — в глазах на секунду появился проблеск удивления, но его тотчас ловко затушила вселенская тоска.
Виконт увидел внушительную бутыль в руках его сиятельства.
— Знаешь, нам совсем не обязательно отплевываться и уверять себя, что вино, поскольку оно не кровь, совершенно непригодно для употребления. Оно все так же может расслабить. И позволит сделать нашу беседу более откровенной. Нам надо поговорить, Герберт, не увиливай.
— О, у меня прямо дежавю какое-то. Вот будто бы мне снова семнадцать, живое тело, душа, знаете ли, отсутствие жажды и все такое… И меня пытаются развести на интим, — Герберт щедро прихлебнул прямо из горла алой жижи, игнорируя полученное рецепторами неудовлетворение, а затем и вовсе приложился к бутыли, пока его сиятельство силой не отнял у него ее.
— Вы бы хоть пыль протерли. Сколько веков у вас эта бутыль дожидалась своего звездного часа, точнее своего звездного дитя ха-ха-ха, — блондин избегал встречаться с проницательными глазами Эриха. Как же ему было плохо. И думать о том, что его кто-то видит сейчас насквозь, было сродни дополнительной пытки.
— Герберт, я хочу, чтобы ты сейчас мне выговорился. Если нужно, что-нибудь поломал или накричался. То, что ты вторую ночь стараешься удержать все свои несчастия в себе, сотворит с тобой злую шутку. Если хочешь, я и слова тебе не скажу, пока не попросишь.
— Ой, да и что, интересно знать, я вам сказать могу? Что старика, едва ли не гадившего под себя, убил? Или может с трудом удержался, чтобы распятием не втащить Максимилиану Ноэру, чтобы он поближе к Богу стал, а? Если уж мне и есть сейчас о чем пожалеть, так это о том, а не слишком ли я был милосерден. Ну поваляется он голой задницей кверху всю ночь, ну испытает настоящий стыд перед тем, кто его первый найдет, разве это много для его подлой душонки?! — виконт с досадой ударил по клавишам, сетуя то ли на то, что просьба графа уж слишком для него тяжела, то ли на то, что вино не приносит расслабления, не притупляет чертовы болячки и не позволяет его чувствам безболезненно покидать голову. — Отец был не в себе, он не помнил своей вины, и лишь слепо ждал моего возвращения, чтобы… чтобы… Он сам не знал для чего! Видимо те лекарства, которыми его пичкали все эти годы, сделали свое дело. Удивительно, что он смог вообще меня узнать! А мне пришлось еще и вернуть ему рассудок с помощью ментального воздействия. Получается, я возвратился в прошлое зря. Все, что он мне сказал, так это то, что он не о чем не жалеет. И мало мне было боли прошлой ночью! Зачем я приперся к тому подонку, который, проделывая долгий путь от бутылки к Иисусу, застрял где-то на полпути!
Его сиятельство спокойно ждал продолжения, позаимствовав безмолвия у каменных многовековых надгробий собратьев во дворе замка. Точка кипения еще не достигнута, главные вопросы не заданы. Однако, мальчик определенно готов столкнуться с очередной порцией терзающих истин, которые ему предстоит переварить и принять.
— Почему я не чувствую облегчения после того, как совершил отмщение? Я же так этого жаждал, считал, что это недостающая часть мозаики, ключ к моему спокойствию и принятию себя. Разве я не должен теперь начать жить сначала, — Герберт хаотично закрутил головой из стороны в сторону, как-будто надеялся, что такой способ поможет вытрясти злые мысли наружу.
— Мальчик мой, у любого человека может случится такой переломный момент, когда он посылает всех своих демонов обратно в ад, а сам начинает жить заново. Однако, ты хоть и близок к восходу своей нежизни, но все же еще держишься за свое прошлое. Ты ждал облегчения? Герберт, я и сам не испытал подобного после того, как расправился с Биантом. Так было правильно, так требовала моя честь. Но кто тебе сказал, что совершив зло, пускай и над злом, мы обретаем долгожданный покой? Разве малюя черной краской по черной, мы можем получить другой цвет? Забегая вперед скажу, что ты научишься жить с этим ощущением. Знаешь почему? Потому что, кто бы что не говорил, но сила духа с уходом души никуда не девается. Пускай мы по определению зло, и никакого спасения нам не предусмотрено на дату судного дня, однако первостепенной задачей, пожалуй такой же важной, как и контролирования собственных потребностей, является принятие себя. Знаешь, я хочу показать тебе кое-что, но для этого нам нужно будет прогуляться.
— Ох, опять куда-то идти, — Герберт, несмотря на недовольство, все же позволил графу обхватить себя за талию, чтобы совершить необходимый ритуал перемещения.
Перелет на этот раз прошел мягко. Герберта не тошнило и не шатало из стороны в сторону, когда он сделал на пробу несколько шагов. Однако, едва он поднял голову, чтобы осмотреться, увиденная картина в миг заставила его забыть о своем самочувствии и полностью сосредоточиться на месте, куда они попали.
***
Было около полуночи. Ущербная луна всходила за городком, где они оказались, и в ее тусклом свете обрисовывались темные очертания домов и остов высокой ажурной колокольни. Впереди катила свои воды река, а на другом берегу виднелись черные купы деревьев, выделявшиеся на небе, затянутом багровыми тучами, которые создавали подобие сумерек посреди мрачной ночи. Налево высилась старая, заброшенная мельница с неподвижными крыльями, в развалинах которой то и дело раздавался пронзительный монотонный крик совы. На равнине, справа и слева от дороги, по которой двигалось граф с Гербертом, кое-где выступали из темноты низкие, коренастые деревья, казавшиеся уродливыми карликами, присевшими на корточки и подстерегающими жертву.
Мертвое молчание тяготело над природой. Зрелище наводило на мысль, что здесь прошлась катастрофа. Здесь было дикое и скопление домов с выдающимися далеко вперед балками, с массивными деревянными ребрами и с крышами из черной черепицы, сквозь которую пробивалась неистребимая трава.
Герберт окинул местность одним из тех пронзительных взглядов, которые, казалось, возгорались как пламя.
— Здесь прошлась чума? — блондин скривился, замечая вокруг всего этого пейзажа кости, человеческие останки и следы запустения.
— Здесь прошелся вампир, а точнее вампиры. Знаешь, совершив один раз убийство, пускай из мести или прочих, казалось бы, оправдывающих обстоятельств, можно соблазниться мыслью, что все будет и дальше сходить с рук. Я хочу тебе сейчас показать, к чему может привести возвышение себя на пьедестал господа бога. Здесь ты можешь наблюдать последствия того бунта, о котором я упоминал когда-то вскользь. Здесь ты видишь ущерб, который нанесла часть кладбища, которая решилась на самостоятельную охоту. Представь: ночь, ничего не подозревающие, готовящиеся ко сну люди. И стадо свирепых, сорвавшихся с цепи немертвых, которых не кормили как-будто бы со времен сотворения Рима. Я слишком поздно отреагировал на этот беспорядок. Их преимущество надо мной заключалось в их числе. Однако, я бы не был их лидером, если б не научился справляться с этим стадом. Многих мне пришлось убить, некоторых даже смогли прикончить жители этого когда-то процветающего селения, а кого-то мне пришлось вернуть на кладбище, лишь в исправительных целях оторвав пару конечностей. Какой урок я преподал им, позволив стереть с лица земли этот край? Все просто. Действуя так неосторожно, ты привлекаешь внимание. Эту деревню окружают с запада, востока и юга три таких же, как когда-то и эта, деревни, надо ли говорить, что как-только случилась это несчастье, зоркие глаза священников и прочих бывалых охотников за носферату подоставали из закромов бутыль со святой водой, осиновые колья и прочие наносящие нам вред вещи. Бдительность была удвоена. А значит, выманить в канун самой длинной ночи в году заветную кровь будет в десятки раз сложнее, чем раньше. Право же, идти на край света для того, чтобы привести звездное дитя, задача не из легких, так что они сами же себя лишили лакомства на ближайшие десятилетья. Такой довод на них подействовал, но была и еще причина. Замков неподалеку от места, где случилась катастрофа, со столь таинственной историей кроме моего больше нет, где бы все так и кричало о необитаемости и заброшенности. А еще с огромным кладбищем, столь древним, что на нем можно было бы отыскать Клеопатру с Князем Владимиром. Все факты против нас. Чтобы как-то отладить от нас опасность, мне и так пришлось пойти на жертвы. Взять слугу, сделать дорогу к замку непроходимой. Для них этих аргументов оказалось достаточно, чтобы затянуть пояса, но тебе я хочу показать еще одну причину. Посмотри вокруг и скажи, радуется ли глаз твой увиденному? Повсюду смерть и только. И виновником этого ужаса мог бы быть ты! Каждый, кто изберет дорогу стать монстром, отправляется на кладбище, но ведь я не ошибся в тебе, Герберт? Ты уже не раз продирался через терновые кусты жизненных неурядиц, но эти въедливые колючки все еще продолжают царапать твою кожу, напоминая о себе. Ты борешься, воюешь с собой. И я лишь хотел тебе напомнить, что все твои старания не напрасны. Ты продолжаешь жить, когда избегаешь потери контроля над собой, взвешиваешь свой каждый шаг и не ищешь легких путей. Знал бы ты, как мне недоставало все это время того, с кем бы я мог разделить свою борьбу. Кто бы тоже, как и я, сохранил разум, и был готов мыслить и верить, что в наших силах что-то менять. Глупый мальчик, ты всегда думал, что какие-то силы даровали меня тебе, но на самом деле все наоборот. Не я тебя, а ты меня нашел Герберт. Когда я увидел тебя, вот тогда-то во мне и затеплилась надежда, что блуждать во мраке ныне я буду не один.
Виконт в растерянности покачал головой. Сложно было понять, что все это время он наблюдал на его сиятельстве маску. Он всегда был спокойным, уверенным в себе, создавал впечатление того, кто привык полагаться лишь на себя и быть бескомпромиссно требовательным только к своей персоне. Мысль о том, что такому, как он, оказался кто-то нужен, да ведь и не кто-нибудь, а сам Герберт, вызывало у последнего сильное недоверие. Хотя и не верить он не мог, когда доказательство перед ним: такой открытый, откровенный взгляд и теплая грустная улыбка, которой можно улыбаться, когда говоришь не самые приятные вещи, однако самому дорогому, нужному существу.
— Я понимаю, почему вы выбрали именно этот момент… для моего просветления. Считаете, что последние две ночи сильно распоясали меня? Это не так, абсолютно не так! Эти вспышки… ненависти, они прошли едва я удалился из дома Ноэра! И знаете почему? Потому что я знал, что возвращаюсь к вам. Эрих, мне никак не удается поверить, что вам когда-то приходилось одному постигать все то, что сейчас я постигаю при вашей помощи. Мне так бесконечно жаль, что вы были один, — от этой тирады Герберт почувствовал нечто сродни катарсису. Облегчение, которое граничило с легкой истерикой, правда от счастья.
Он вспомнил сейчас всю ту бережность и заботу, благодаря которой после обращения у него не осталось ни одного рубца. Виконт никогда ничего не боялся, ведь знал, что ему подадут руку, поймают и вытащат из самой непроглядной ночи. Граф уверенно просчитывая каждый шаг и с присущей ему уверенностью направлял, имея возможность сделать с Гербертом все, что угодно, благо у него был доступ к его разуму, но он этого не сделал, не обманув доверия несмышленого влюбленного в него мальчишки. Сейчас виконту пришли на ум доказательства правдивости слов его сиятельства на его счет. Стал бы фон Кролок называть свое имя тому, в ком был бы не уверен, или кого, чуть что, был бы готов отправить на фамильное кладбище? Разве не было это знаком, позволить зазвучать своему имени из уст Герберта, знаком, что он нашел того, кто будет ему семьей? А почему граф не привел его на Бал в качестве почетного ужина? Это ревностное, собственническое поведение в ту ночь, когда он высказал за собой бескомпромиссное право пить единолично его кровь, чем не довод?
— Ну-ну, чувствительный ребенок, — граф нежно привлек его к себе, впутывая пальцы в светлые волосы и чувствуя как неизбежно намокает его сорочка, — теперь все позади, слышишь? Ты должен понять, что я позволил тебе явиться к отцу и к Максимилиану, потому что знал, что переживая заново острые и важные моменты, ты прорабатываешь свои слабости и превращаешь их в силу. Ты справился с тем, что давно не давало покоя. Ты все сделал, как надо. Поэтому отпусти все свои сомнения и живи! — фон Кролок почувствовал, как нить связи между ними болезненно пульсирует, сворачиваясь за рёбрами жгутом, так сильно, что оба вздрагивают.
— Кстати насчет сомнений, — блондин еще разок всхлипывает, а затем неохотно выскальзывает из объятий, преследуя немыслимое желание, посмотреть графу в лицо, — вам еще предстоит меня семье представить. Раз дисциплинка у них хромает, не придется ли вам еще десяток шей переломать, чтобы привить им отеческую тягу к моей персоне?
— Ради тебя я и сотни шей готов переломать. А если серьезно, то не забывай, что внешний мир меняется. Убедить их, что для нашей общей безопасности необходимо было ввести в игру тебя, не составит особого труда. От тебя будет требоваться аккуратность, уважение и согласие с общими целями, вот и все. Я уверен, что ты стоишь того, Герберт, если вдруг тебя снова посетили сомнения по поводу моего к тебе отношения. Какой смысл в вечности, если ты не можешь проявить гибкость мысли и найти то, что сделает тебя счастливым? Поверь, за прожитые годы, если что-то вдруг и осенило меня, так это то, что достичь некое равновесие ума, можно лишь освободив себя от слепых реакций этого самого ума. Проще говоря, наблюдать и познавать, вот, что остается, когда не приходится заботиться о времени.
Глаза Герберта, уже давно не обращающего внимания на обстановку вокруг, вдруг замечают ветвистое засохшее дерево с огромными корнями. Все тело будто пронзила вспышка. Схватив его сиятельство за локоть, блондин просит его вернуться обратно, смахивая свою просьбу на одно важное обстоятельство, которое он незамедлительно хотел бы проверить.
***
«Самый большой корень дерева», — это все, что вспомнил Герберт, однако какая-то потаенная мысль подсказала, что такое же дерево находится на фамильном кладбище у замка, и около него ему предстоит найти что-то ценное. Только вот что? Как и ожидалось, ничего примечательного, обойдя тот самый загадочный объект, виконту найти не удалось, поэтому он решил пойти дальше. Подойдя к корню, напоминающему по форме жирную змею, он тщательно принялся отгребать снег, а затем заметил небольшой наростик на плоской поверхности черной земли. Принявшись копать землю, Герберт тщательно отгонял непрошенные мысли о сумасбродстве странного поступка и возможного обмана ожиданий. Но нет! Что-то блеснуло. И через миг на ладони Герберта лежали те самые медные пуговицы, закопанные им еще будучи человеком.
***
Луч света тронул улыбающееся детской счастливой улыбкой лицо фроляйн Шагал, скользнул по ее роскошному красному платью с кринолином и замер, будто ожидая, когда из мрака под его неумолимое прикосновение вынырнет ее покровитель.
В бальной зале лишь один вампир в этот час не глядел на нее с должным аппетитом. Он ощущал все тоже, что и она, когда-то, когда еще сам мог дышать, а снег мог легко растаять при соприкосновении с кожей. Герберт трусливо отводит глаза, осознавая, что воспоминания затягивают его в бурлящий, кишащий кошмарами круговорот, который, точно мясорубка, начинает перемалывать те остатки его человеческой составляющей, пока что не успевшей раствориться под неудержимым нагнетанием столетия назад начавшейся вечности. Что, в самом деле, осталось от виконта Эдера?
«В самом деле, Герберт, что? — голос Кролока привычно вторгается в его голову».
«Фи, какая бесцеремонность. — возвращая своим глазам былую восторженность, отмахивается от него младщий вампир, — я просто снова не удержался, чтобы не заглянуть ей в душу. Столько надежд, столько нереализованных амбиций, а все напрасно.»
«Позволю тебе напомнить, что она неизлечимо больна с рождения. Сохранить ей жизнь никому не под силу. Точно так же, как бедному Альфреду девственность, да, Герберт? А, впрочем, не будем развивать эту тему, — осекся граф, заметив вспыхнувшие негодованием глаза своего чада. — Если не сегодня в красном платье на балу, то в ближайшее время в белом саване в сосновом гробу.»
«Поэт из вас, рара, так себе. Не пара ли вам уже ее кусать?»
Виконт еще раз посмотрел на Сару, которая, заметив протянутую руку графа, немедленно поплыла к нему навстречу. Внезапно ситуация повернулась к нему другой стороной. Фроляйн Шагал всегда была мечтательницей, но по иронии судьбы, помимо прогрессирующего с годами недуга, ей достался чрезмерно «заботливый» папаша, заперший дочь в четырех стенах, желая уберечь от бед ее и так обреченную детскую душу. Разве не заслужила она выйти хоть раз в свет, под прожектор обожания и восхищения, прямо к любимому мужчине. Да и черт с ним, что все из этого ложь, но она ведь сейчас счастлива?
Внезапно перед Гербертом всплыло воспоминание одного из их с мамой походов в церковь. Женщина сидит на службе очень прямо и со всей присущей ей серьезностью смотрит на священника. Виконт помнит, как она постоянно стискивала его локоть. Наверняка где-то глубоко внутри графине казалось, будто каждый из присутствующих знает ее постыдный секрет.
Голос святого отца тем временем вопрошает что-то там про омовения кровью… Ангца Божьего? Да, кажется так. Герберта никогда не интересовали его речи. Если он и появлялся там, то только по настоянию матери. Однако кое-что он помнил очень хорошо. О прощении. «Прости, ибо не ведают, что творят». Чушь какая! Разве незнание уберегает от ответственности? А считаются ли их с фон Кролоком ежегодные балы преступлением, уж они-то точно ведают, да еще как! Пожалуй, о последствиях думать блондин научился лишь обретя бессмертие. Былые устои как-то заметно поблекли, но он никогда не забывал о них и старался, как напутствовал граф, действовать, соблюдая добродетель. Разве убивал он все эти годы просто так, для развлечения, для упоения своей силой? Пили кровь они лишь для поддержания жизни и вообще были своеобразной дамбой, сдерживающей неживых мертвецов от всемирного хаоса. Кстати говоря, хорошо, что эти покойники так доброжелательно приняли лишний рот в свою клыкастую общину. Что-то Герберту подсказывало, что его персона, прежде всего, им стала интересна из-за вопиющей молодости. Истории блондина заметно отличались от чопорных, сухих историй фон Кролока. Оказывается, и вампиры посплетничать любили. И им тоже было интересно о том, что сейчас в моде, кто с кем спит и кому предпочитает молиться. Ну и на руку сыграло то, что в свите немертвых были такие как король Луи, бойцы скрытых голубых войск. Герберт пытался быть милым, но даже один раз в год собрать в кулак все свое добродушие, ему стоило больших трудов. Уж больно Луи был ему неприятен.
Мать всегда говорила, что если принести свои беды Господу, то он непременно снимет бремя. Однако, Герберт помнил свои походы к нему в один из самых тяжелых периодов своей жизни. Кажется, Господа ему было мало, но сейчас, стоя здесь и видя картину целиком, вех этих немертвых, зная, что еще несколько часов, и они снова прошествуют в свои могилы, как они это делают из года в год, Герберт осознавал свою значимость, свою неутраченную полезность. Не этого ли ему так не хватало?
Какая-то сила подняла его и вознесла над извечным страхом стать бездушным чудовищем. Он глубоко вдохнул, пусть во вдохе давно не было никакой нужды, и тяжкий груз ненависти к себе вышел из него вместе с выдохом. В этот момент он стал свободным.
А еще в этот момент он понял, что проворонил профессора и его дорогого ученика, которые потихоньку оттесняли их звездное дитятко к выходу…
«Ты сегодня уж слишком глубоко в себе. И еще Сару винишь в чрезмерной мечтательности?»
«Ой, да невелика беда! — отмахнулся виконт, кружа по залу, чтобы шепотом оповестить о надвигающемся побеге всю королевскую рать, — сейчас мы им покажем, кто кого. Чего это вы на меня цыкаете? У вас есть более грандиозный план, чем напугать их до смерти? Я считаю, что с наших гостей хватит и Сары. Профессора с Альфредом можно отпустить, пригрозив, что в следующей раз такой милости не будет.»
«А как насчет небольшого элемента спонтанности, а, мое нерасторопное создание? Знаешь, если бы ты более тщательно покопался в разуме Альфреда, то понял бы, что он не только в постельных утехах может быть хорош. Ну тихо-тихо, не претендую, — бросив красноречивый взгляд на замершего за его спиной виконта, успокоил граф, безразлично смерив заодно и шеренгу голодных собратьев, — мальчик полон сюрпризов. Знаешь, а мне кажется, что нашим забывшим об истинной угрозе гостям пора напомнить, что «час настанет» еще нескоро. Уж больно они полны соблазнов получить всех троих на ужин, так может пора и поголодать для общей пользы? Люди еще верят. А такие, как профессор, еще и предают этой вере научный формат. Опрометчиво забывать, что наша сила ограничена временем суток, тогда как люди, в общем-то, могут быть во всеоружии и ночью.»
«Ну, если в поучительных целях…»
Блондин успокаивающе погладил из свиты кого-то по плечу, показывая, что разделяет нетерпение перед щедрой трапезой, по ждать приказа графа — их долг. Смертные в это время стояли точно остекленевшие.
— Все готовы?
Громогласное «да» разлетелось по всей зале, чуть ли не вызвав качание люстры.
И тут мальчик Альфред действительно проявил себя с другой стороны. Герберт был восхищен, рассмешон, поражен, а затем и вовсе напуган. Последнее, что он помнил, сверкая пятками в первых рядах бросившихся наутек гостей, так это рев фон Кролока, встретившегося один на один с силой распятия.
Позже Герберт потребовал объяснений.
— Так, я сейчас правильно понимаю, что у нас два новообращенных? — виконт нервно покусывал и без того попорченный перепалкой в библиотеке маникюр. На рара всё это было ой как непохоже, только вот что-то по его лицу совершенно нельзя сказать, что он расстроен и намерен немедленно исправить случившееся.
— Да. Профессору я дал уйти. В чащу. Разумеется, в противоположную от Альфреда с Сарой сторону. Эти юнцы настолько потеряли голову, что даже не могли определить по запаху, где находится их ближайшая добыча, — как ни в чем не бывало усмехнулся фон Кролок, но заметив отвисшую челюсть Герберта, счел нужным продолжить говорить. — Что, переживаешь, что звание любимого новообращенного перейдет к кому-то их них? Брось, никто за папкину любовь бороться не станет, благо Сара теперь не под впечатлением от моих чар, а Альфред так вообще видит во мне потенциального соперника. Не хочешь помочь урезонить конфликт?
— Я? Да вы в своем уме, рара? Я же… Мы же… У нас все шло под контролем! Из года в год! И тут вы решаете нарушать правила?
— Позволь напомнить, пока ты в обморок не грохнулся, что правила эти установлены мной. Так что я имею право их… корректировать. К тому же, тебе ведь понравился этот мальчик? Ты сам пару десятилетий назад причитал, что нет смысла дарить тебе на новый год секс игрушки, если их не на ком использовать кроме себя самого, — его сиятельство повелительно хмыкнул, предпочитая умолчать, что он до кучи боится. как Герберту не пришло на ум, испытывать их на приглашенных на ежегодный бал людей. Последний тем временем возмущенно всплеснул руками, буквально подлетев вплотную к отцу.
— Чего вы врете! Я не говорил, что мне не на ком их использовать! Я сказал, что никто больше одного раза не выдерживал!
— Ну так у тебя появился выносливый экземпляр. Ты подумай, сколько он смог терпеть этого профессора, да еще в столь юном возрасте. А как он напролом с канделябром на нас кинулся, ты что не оценил?
— Ох, рара! Врете вы и не краснеете!
— Это потому что я мертв, — отмахнулся фон Кролок, намереваясь покинуть свой кабинет и отправиться к казематам, в которых до поры до времени пришлось запереть двух вампиров. Только вот он не учел, что от Герберта так легко никто не уходил, не удовлетворив его… в данном случае любопытство.
— Вы просто от правды увиливаете. Вам что, Сара нравится?
— И что с того если так, — граф коротко пожал плечами, обходя своего надоедливого отпрыска по дуге, однако тот как маленький уцепился за плащ.
— А кто это тут у нас такой влюбленный, ахахха, — однако веселье блондина как волной смыло, когда его пронзили одним из тех взглядов, которые ясно дают понять, край достигнут, еще шаг — и расстрел.
— Герберт, я тебя сейчас к ним в казематы закину. Почти два века, а он как маленький…
— Ладно-ладно, — виконт примирительно поднял руки, — значит нас теперь тут трое вечножителей… Поверить не могу. Хотя, так определенно будет веселее! А то знаете, я уже был готов вновь в депрессию впасть.
— Трое — это пока мне никто не надоест, — буркнул, закатил глаза, граф, — ты со мной, или еще постоишь, повосторгаешься? Этим двоим нужны две няньки. Мы же не хотим, чтобы вся ближайшая деревня случайно попала под удар?
— Да иду я, иду. А это… Вы не думали, что наши новоискусанные захотят спеться и между ними втиснуться будет проблематично?
— Вот поэтому, Герберт, я прежде чем что-то делаю, тщательно прощупываю почву, — нравоучительно изрек фон Кролок, подняв указательный палец, — Саре он не нужен. А Альфреду… Ему нужен кто-то посговорчивее. Сара ведь не так доступна, как кажется на первый взгляд.
— Ну теперь я понял. Нашли себе развлечение на вечность, рара…
