Переломный момент

      На пути к своему кабинету граф заслышал в другом конце замка шумное бренчание, точно по струнам рояля пробежала крыса. Звук высокий и на редкость неприятный доносился из бального зала, куда ступала вампирская нога лишь накануне заветной ночи — замаскировать старые и новые не отмывающиеся пятна крови на полу и предпринять очередную безуспешную попытку вывести вонь.        Однако, так было раньше. Пока его сиятельство не обзавелся вечным сожителем с манерой рушить заведенные порядки так же просто, как ветер одним порывом может сносить замки из песка.       — Не угодно ли тебе перестать терзать несчастный инструмент, коль скоро ты добился чего хотел? Я здесь, перед тобой. Слушаю и повинуюсь, — мужчина, пусть и в шутливой манере, но не лишенной присущего ему аристократизма, галантно поклонился, не сводя внимательного взгляда с белокурого создания.        Создание тем временем и не подумало прекратить свое занятие, скользя ловкими пальцами по клавишам. Спасибо хоть нарочно фальшивить перестало.       — Герберт, — в долю мига оказавшись за спиной наглеца, его сиятельство властно накрывает чужие плечи ладонями, с толикой разочарования не ощущая ни напряженности мышц, ни какого-либо другого проявления волнения или беспокойства. Герберт теперь другой. Пора привыкнуть.       — Ах, рара, я вас и не заметил, — сама невинность, наравне с которым ангелы — верх аморальности и скверны, не подумал даже посмотреть в сторону графа. Сегодня модник блистал новым воплощением своей индивидуальности, облачившись в бирюзовый камзол со стоячим ажурным воротником. — Довольно увлекательно, знаете ли, сидеть часами здесь неподвижно из ночи в ночь, проигрывая раз за разом тусклые комбинации на рояле в обществе картин, мебели и этой шикарной люстры — кладбища пыли и плесени!        — В том, что тебе скучно, едва ли можно упрекнуть кого-то кроме тебя. Однако, если ты видишь в этом мою вину, будь добр, посвяти.       Пальцы Герберта резко опускаются на клавиши, разнося по залу надрывные кричащие или же точнее сказать скулящие ноты.        — Мне порою кажется, что лучше бы мы с вами остались любовниками, — вампир поворачивается к графу, встречаясь с ним задумчивым взглядом все тех же озорных глаз, правда в которых присутствует теперь какая-то противоречивая холодность. — Так было бы проще найти общий язык. И это не только образная фигура речи! Вам, отец, удалось бы привлечь меня на свою сторону быстрее.        — То, что между нами происходило, было губительно для тебя и… в общем-то для меня тоже, — мягко заметил Эрих, слегка наклоняя шею, чтобы лучше считывать с этого миловидного лица залегшие под глазами тени.       Едва ли он был рад снова затрагивать эту тему.       Когда Герберт распахнул впервые свои красные необычайно зоркие глаза, он был точно до краев наполненный сосуд. Ему хотелось с нетерпеливостью ребенка испробовать все, на что он стал способен, исследовать каждый сантиметр ранее неизведанного и быть всецело принадлежащем своем создателю, с коим был теперь незримо связан. Но, — какая досада! — постепенно сосуд стал пустеть. Жажда — вечная спутница, ранее делившая разум юноши с другими потребностями, будучи в мельчайших пропорциях, теперь начала выступать на первый план, стирая в Герберте былую страсть к графу, и возрождая упрятанную куда-то далеко в подсознании не только тягу к насилию для собственного удовлетворения, но и необъяснимую ненависть. Необъяснимую только для него. Эрих же прекрасно понимал, что желание мстить, прочно закрепленное за Эдером в человеческой жизни, после инициации по определению просто так исчезнуть не могло.       Со временем на неясной, подернутой дымкой картине прошлого стали проступать очертания, точно прорисовываться мастихином четкие мазки. Когда начало происходить стремительное изменение личности, Эдеру срочно была необходима колоссальная поддержка, а точнее опыт и контроль своего создателя. Тогда-то его сиятельство и принял категоричное решение поменять их статус отношений. Необходимое сохранение власти, какой бы манипуляционный оттенок не носило это слово, над мальчиком не удавалось достигнуть, когда при первом же столкновении интересов тот сразу же вытаскивал козырь из своих сшитых точнехонько по фигуре брюк…       Конечно прерванная связь несла за собой множество негативных посылов, однако цену за них Эрих заплатил в итоге даже слишком охотно, зная, что это лишь капля в море по сравнению с океаном необратимых последствий, которые могли бы возникнуть, не прими он это непростое решение. Потерю интимной части своей нежизни в конечном счете Герберт принял достаточно быстро, заполняя ее отсутствие постижению собственных сил по борьбе с жаждой.       Его сиятельство отныне и навечно стал ему единственным родителем, способным направлять, вдохновлять и неподдельно любить. Отношения со временем вновь наладились, Герберт отвечал взаимностью, не забывая на правах «ребенка» время от времени устраивать сцены с целью отстоять свои пока зеленые, незрелые мысли. Однако вскоре и этой ступени его развития было суждено остаться позади и дать начало новому витку проблем.       — Я считал, что имея неограниченный запас веков, я не буду нестись галопом вперед лошади, — с фальшивой улыбкой изрекает Герберт, застучав отполированными ногтями по корпусу инструмента. — Почему мне начало надоедать все, за что бы я ни взялся, с удвоенной скоростью? Вы прекрасно умели в нужный момент заставить меня держать себя в руках и не дать поверить, что отныне этот мир полностью мой, и что ни какие правила надо мной больше не властны. Что важнее, в глубине души я всегда сразу априори вам верил. Однако, сейчас ваши так называемые уроки, — молодой вампир не пренебрег идеей изобразить в воздухе кавычки, — не вызывают во мне ни малейшего желания их поглощать. Может я становлюсь одним из ваших экспонатов с кладбища? От меня часом не начинает вонять?       — Если только твоим новым одеколоном, — небрежно бросил граф, игнорируя попытку виконта тут же себя обнюхать. — Пожалуй, с моей стороны безответственно откладывать этот разговор на более поздний срок…       — О-о, давайте вы еще поиграете душераздирающими оборотами: «ты готов мой мальчик» или «время пришло узнать тебе всю правду». Что? Вампирам еще от чего-то дурно делается? Или может самая большая из опасность — склонность к депрессии, что они, имея неограниченный багаж лет, сами на кол в суицидальном порыве прыгают?       — Скажи, когда твое словесное упражнение подойдет к концу, чтобы я смог продолжить, — не изменился в лице Кролок, в тайне наслаждаясь тихим бешенством своего названного сына, чьи отпетые маневры снова пошли коту под хвост.       — С каких это пор действовать вам на нервы стало называться каким-то упражнением? В упражнение прикладывают хоть крупицу усилий, я же ведом одним только инстинктом, не используя и сотой доли своих навыков.       — Тогда я попозже огорчу тебя известием, что твои остальные 99 процентов потенциала, незаслуженно восхваляемые, мало чем способны меня удивить, не говоря уже о более сильных эмоциях. Сейчас, все же перейдем к делу, — мужчина поспешил продолжить монолог, едва заметив чуть дернувшуюся губу, норовящую обнажить острые точно бритва клыки. — О мое невыносимое создание, ты несомненно помнишь основную мысль моей истории о том, как я стал тем, кто я есть. Как я хотел отомстить.       — Что-то припоминаю, хотя возможно большую часть рассказа я проспал, знаете, когда людям скучно, они становятся жутко сонливыми, — блондин попытался показательно зевнуть, однако его сиятельство внезапно подсел к нему на скамью, бесцеремонно отвернув в сторону тонкий воротничок, чтобы в следующее мгновенье зачем-то провести указательным пальцем по едва заметному оттиску своих клыков. Виконт с любопытством ждал продолжения.       — Мне не сложно освежить твою память. Я был так сосредоточен на своем долге, что сумел перетянул свои воспоминания на ту сторону баррикады. Я ни секунды не забывал, кого мне следовало убить: неважно через год, два или сотню. Возмездию не помешала ни жажда, ни моя новая, впитанная вместе с вампирским ядом, мораль. Увы, тебе уготована такая же доля. Чувство незавершенности, неописуемая тоска…       — Чувство, что внутри что-то чешется, но почесать не удается, — неожиданно подсказал Герберт, чьи зеленые глаза уставились в одну точку, будто ничего перед собой не видели. — Если же у меня есть миссия, то почему я так благополучно все забыл?       — В этом есть моя вина. Видишь ли последнее твое яркое воспоминание о человеческой жизни было…       Эрих слегка цокнул языком, красноречиво посмотрев на своего уже вышедшего из прострации сына.       — А-а, это вы о тех непотребных вещах, совершаемых над моим невинным, — блондин игриво повел бровями, — ладно, не невинным, но все же не столь искушенным такими откровенными ласками телом, за минуту до того, как присоединить меня к вашему близкому кругу?       — Именно так. То воспоминание перечеркнуло все происходящие ранее с тобой события, оставив лишь туманные призраки. Ты знаешь, что они есть, но не можешь их коснуться. Знаю, ты вправе злиться на меня. Однако, до поры до времени я счел нужным следить за потоком твоих мыслей, отвлекая тебя от прошлого. Первостепенной задачей был и остается контроль твоей жажды. Не помнишь, как полгода назад разорвал крестьянку во время охоты? Немудрено. Пока ты только начинаешь делать в этом новом для тебя мире первые шаги, и неважно, что твое перерождение произошло десять лет назад. Ты все еще желторотый птенец, которому я вынужден носить в клюве червяков. Как можно было сбивать тебя с толку твоими человеческими болячками, тогда, как тебе и вампирских пока хватает? В конце концов я забрал твою жизнь, чтобы спасти тебя от них, так что ворошить осиное гнездо я собирался не раньше, чем решу, что ты созрел… Однако, по твоему угрюмому выражению лица видно, что ты уже не раз пытался в одиночку распутать чертов клубок своего человеческого существования, верно, Герберт?       — Я бы не сказал, что это прямо уж что-то огромное и запутанное. Скорее я могу припомнить какие-то сухие факты, но они лишены любых эмоций. О тех вещах хладнокровно мог бы рассуждать посторонний, но ведь я был их участником. Беда в том, что в моих мыслях ничего не значащие, чужие мне люди, но интуитивно я чувствую, что это не так, — виконт нервно защелкал пальцами, будто пытаясь нащупать нужную мысль в воздухе. — Может вы мне как-нибудь поможете вспомнить по точнее… Чье-нибудь лицо например. Если дадите зацепку, наверняка, мне удастся быстрее разобраться в том, что мне делать стоит, а что нет. На усмирение своего желудка у меня есть вечность. На возмездие — не так уж много времени, благо человеческая жизнь так коротка…       — Раз ты этого хочешь.       Эрих взял его руки в свои, концентрируясь на хрупком шумящем потоке мыслей, что царил в голове Герберта. С одной стороны, вплетаться в его разум стало в какой-то мере проще с тех пор, как граф неукоснительно стал его создателем, однако была и другая сторона, заключающаяся в том, что вампирская сущность блондина была полна немалых сюрпризов, проще говоря препятствий, которые мешали Эриху запросто считывать или прививать какие-то аксиомы.       Прикосновения графа по началу не давали виконту ничего кроме размытых образов, в которых блондин лишь по наитию, ежели при помощи памяти, узнавал лица собственных слуг, и что важнее отца и матери. Но внезапно по прозрачному зеркалу пробежала крупная рябь, вынуждающая вампира встрепенуться и от неожиданности вскочить с места. Откуда-то появившийся в животе тугой узел стал интенсивно стягиваться, даря уже позабытые странные ощущения, кажется это была паника… Да, определенно она. И страх. Но не за себя, а за кого-то, чья кровь, разбрызганная по полу, алела неаккуратными потеками под слабым светом дотлевающих свеч. Герберт увидел неподвижные зрачки и запачканную ножку канделябра, который уронили рядом с трупом. Фигуру, снующую взад вперед, будто ей ткнули под хвост раскаленной кочергой.       Узел с громким треском рвется. Из прошлого на него смотрят дикие испуганные глаза, и в этот момент не в силах сдержать рыка, Герберт со всей силы ударяет по роялю кулаком, и, оставив здоровенную вмятину, выбегает из бальной залы, чтобы его сиятельство не видел, наполненных красным огнем его некогда зеленых глаз.       Он в долю мига очутился в своих покоях, резко рванув на себя дверь. Сюда никто не приходил с той самой роковой ночи. Поразительно, как это просторная комната держала сейчас в себе такую чудовищную пустоту. Разбросанные по испачканной каплями из застывшего воска поверхности стола запыленные корешки книг, покрытая местами паутиной мебель, кровать, дерзко откинутое в сторону одеяло, простыни, на которых когда-то его сердце навсегда перестало биться, — абсолютно ничего не значащие вещи. Неужели, он подумал, что прибежав сюда, сможет точно в домике укрыться от мощных щупалец воспоминаний, стиснувших его сейчас стальным обручем. О, граф не поскупился дать ему всерьез прочувствовать все ту боль, о которой он уже и не помнил!       Внезапно Герберт встречается бешеным взглядом со своими собственными неподвижными глазами, прожигающими в нем дыру, глядя из угла комнаты.       Пальцы касаются сухой, шершавой ткани, на которой краски кажутся обманчиво яркими и свежими. Будто хоть сейчас проведи пальцем и удали лишний слой, размажь краску, дорисуй непрактично незаконченные, пока он был жив, светлые локоны. Созерцание нежного оттенка человеческого румянца на портрете довели до крайней точки кипения. Оставив одним взмахом руки на своем последнем шедевре диагональ из пяти длинных полос, виконт внутренне обращается к его сиятельству, чтобы узнать местонахождение того, кому он должен нанести визит в эту судную ночь.

***

      Когда било двенадцать ночи, дом для «потерявших покой» переполнялся завываниями, бранью и другими, более весомыми плодами помешательства его обитателей. Лобзания черепной коробки о стену, испражнения на не всегда добросовестно отмытый от блевотины каменный пол, попытки причинения вреда всему, за что зацепится взгляд. А скромным словом «попытки» последний из пунктов царящей вакханалии можно было называть, потому что мудрые врачи прибили ножки кроватей к полу, предотвращая перемещение мебели по комнате.       Когда било три часа после полуночи, все, как по команде, впадали в нирвану, постигая мудрость Будды. На деле же просто сверля какую-нибудь точку в комнате, будто там икона божьей матери, готовая выдать им желанное прощение и свободу. Ее прежде всего. Однако «гляделки» ничего не меняли. Здесь, на окраине Кёсега, бывшие князья да графы были не более, чем грязное пятно на чистом теле общества, которое временно смыть не удавалось. Но, к счастью, такое лекарство, как смерть, исцеляет абсолютно все, а пока что их нажитый за целую жизнь капитал был отдан государству на нужды… Считалось, что в этой больнице и альтернативной тюрьме в одной ипостаси о нужде не слышали ровным счетом ничего. Тот, кто потерял разум по тем или иным причинам, свой титул, былое положение, власть переставал являться человеком, ну, а значит был отдан на божью волю. А когда речь идет о боге о каких-либо нуждах лучше подобру-поздорову забыть…       В спокойную паузу на редкость паскудного состояния своих подопечных врачи незамедлительно пичкали несчастных снотворным и снова уходили по своим делам, возвращаясь лишь под утро, чтобы сделать плановый обход, заключающийся в выдаче необходимых пилюль, скудных кусков пищи или же свидетельства о смерти. Последнее хотя бы принимали молча и без какого-либо сопротивления.       Один пациент отклонялся от общей траектории безнадежного помешательства, и, если бы не постоянное апатичное состояние, вполне сошел бы за самого обычного старика, который малость под выжил из умишка на седьмом десятке. После того, как жестоко убил собственную жену.       — Мой сын сегодня приходил?       — Нет, ваше сиятельство.       Уставший дежурный медбрат терпеливо указал ему на кровать. Юноша уже десяток таких, как он, уговорил пойти на боковую, и, к счастью, осталось разобраться лишь только с ним. Можно было конечно не церемониться, как это делали остальные его коллеги, однако молодой человек отчего-то не решался обращаться с этим стариком, как со всеми. Может дело было в осанке? Поразительно, как этот ходячий скелет умел держать себя ровно, строго и достойно, несмотря на то, что от него осталось лишь морщинистое впалое лицо, частично скрытое седыми сальными прядями, выбившимися из небрежно собранного хвоста, слезящиеся глаза, которые на фоне осунувшейся физиономии казались неестественно большими, а также обветренные губы, сплошь покрытые алыми корочками от частых прикусываний.       — Вам пора спать.       — Я еще подожду. Он должен меня навестить.       Юноша протяжно вздохнул, подумав о том, что без снотворного в этот раз может и не обойтись.       — Ваш сын пропал уже много лет назад. Неужели он бы не додумался придти сюда раньше, будь у него такая возможность? Его больше нет, пора бы вам уже смириться, — седовласая голова судорожно закрутилась взад-вперед, а губы искривились в небрежной попытке сдержать рвущийся наружу стон.       — Он не умер. Я знаю. Он не замерз в лесу, — несмотря на тяжелые вздохи, старик чеканил слова сдержанно и ясно с такой живой уверенностью, что не болтайся на его высохшем теле белая (к сожалению, от этого цвета осталось только слово) больничная тога, этим словам не было бы ни одной причины не верить.       — Не замерз, так не замерз, — предпочел с ним согласится дежурный, насильно укладывая его в кровать. Про себя же он недовольно буркнул: «значит волки съели».       Скрежет несмазанной калитки вынудил молодого человека прерваться от борьбы с не желающим лежать на кровати подопечным, и пойти посмотреть, что там случилось. По правде, было ощущение, что подует ветер и камня на камне от здания не оставит, а уж нелепая песня ветра на ржавой дверце — тихий лепет. Больница нуждалась не только в серьезном ремонте, но и в наборе дополнительных врачей. Уж слишком много развелось в Кёсеге нынче буйных и помешанных.       Пики на заборе, дабы не одна задница не перевалила на другую сторону, блестели влажной чернотой после недавно растаявшего снега. На ясном небе белый блин луны бросал еле заметную светящуюся дорожку ко входу во двор. Ранее упомянутая калитка была слегка приоткрыта от разбушевавшегося ветра. В здании заедающие время от времени часы пробили три ночи.       Старик со скрипом встал с кровати и, недолго думая, побрел на улицу в след за ушедшим недавно дежурным. Дискуссия окончена не была, так что он собирался с новыми силами отстаивать свою правоту и был готов делать это хоть до утра, лишь бы не засыпать опять, зная, что еще один день потерян, и все считают, что и остальные дни будут стоить не дороже.       На пороге он застыл, едва ночной холодный воздух пробрал его до костей, подарив какое-то мазохизтское удовольствие. Старик сощурился, заметив под деревом белеющие одежды, подозрительно напоминающие знакомые человеческие очертания. Судя по всему, это действительно было тело парнишки, распростертое в открытой свободной позе, будто под ним зеленый луг, а не схваченная заморозками земля.       — Доброй ночи, — тьма заговорила с ним раньше, чем он успел выставить босую ногу за порог, чтобы подойти ближе. — Можно мне войти?       — А разве чтобы попасть сюда нужно приглашение? — Еле справившись со спазмом в горле, удивился Эдер, однако обрушившаяся в ответ тишина заставила его лихорадочно закивать головой, приправляя сие действо сдавленным «конечно, если настаиваете!» Когда же из темноты на него неумолимо двинулась фигура, старик нехотя ткнул пальцем в то, что осталось от дежурного. — Мертв?       — В обмороке. Пугать до потери сознания бывает весьма забавно, а главное безобидно, хоть и тешит самолюбие.       Старик облегченно рассмеялся, будто удачнее шутки и не слышал никогда, тут же расслабив практически сведенные до боли от напряжения лопатки. Зрение было у него уже не то, иначе вид свернутой шеи, уверил бы, что от такого обморока несчастный юноша не очнется никогда.       Встав напротив, неизвестный откинул с лица капюшон, одновременно с этим ставя ногу за порог. Светлые волосы тут же разметал ветер, позволив Эдеру лишь через несколько бесконечных секунд разглядеть того, кого он ждал все эти годы.       — Я знал, что ты меня навестишь, Герберт, — имя далось ему со странной легкостью, будто оно и не ве́сило того страха, боли, горя и сумасшествия, через которые ему пришлось пройти. — Думал, ты придешь днем.       — Для меня это выше возможностей. Так что, продолжим разговор в твоей комнате?       — Да, — глухо кивнул старик, пытаясь уяснить для себя, что же в чертах его сына стало таким незнакомым и… зловещим.       Стены его палаты были окрашены в нежно-бежевый, цвет, который никак не вписывался в угнетающую атмосферу этого заведения, зато визуально добавлял пространства.       Герберт вошел туда первым, бросив брезгливый взгляд на голую железную кровать с рваным не первой свежести одеялом, и уселся на подоконник, предварительно скинув на него свой плащ. На отца он взглянул лишь вскользь, тут же оценив его явно выраженную худобу под грязным барахлом, висящим на нем точно мешок, да совсем уже помутневшие глаза. Если бы этот человек не назвал его по имени, планы пришлось бы поменять, но раз старший Эдер еще что-то соображает, Герберт пожалуй рискнет.       — За то, что твердили о твоей смерти, эти скоты должны немедленно отправится под суд, ха-ха, — старик зашелся хриплым смехом, который через несколько секунд перерос в серьезный кашель, согнувший его пополам. Отхаркивая легочные ткани, Август оперся дряблой рукой о спинку койки, аккомпанируя себе ее крепким скрипом, — посмели считать, твари, что все Эдеры перевелись! Двойное убийство, а, каково? — Старик продемонстрировал следы от плетки у себя на руках, тем самым заявляя о пытках, примененных к нему, дабы выявить причастность к убийству сына. — Ты останешься здесь, мой мальчик? Пусть они видят, все видят, что ты живее всех живых! Право же, сколько считали меня сумасшедшим!       — Скорее мертвее меня поискать еще надо, — немигающим взглядом осадил его блондин, — Расскажи-ка мне, что ты сделал после того, как обнаружил мой побег?       Август опустился на кровать, почувствовав мгновенную слабость в ногах. Он решительно не помнил никаких подробностей, а сейчас слова полились из него сами, точно кто-то тянул за невидимую ниточку, насильно извлекая из него то, что поврежденный разум уже бы никогда не восстановил.       — Когда я понял, что ты пропал, первым делом решил с Агнесс разобраться. Замотал ее в ковер. Все равно ведь кровью испачканный, значит избавляться от него так и так. Отнес к пруду — как назло ни одной проруби! Пришлось за топором возвращаться. Но главная беда меня позже ждала. Утопить ее мне удалось. Привязал к ногам каменную вазу из нашей гостиной… Голову поднял, а на меня с другого берега наш лесничий смотрит. И ведь не додумался я лицо скрыть, расстояние-то маленькое. Так что вскоре и повязали меня. А поскольку тебя им найти не удалось, хотели приплести моим деяниям еще одну заслугу. Избивали, волосы на голове жгли. Служанка-то часто свидетелем наших с тобой ссор была, вот и дала показания, не в мою пользу конечно.       Кольцевые мышцы рта сжали его губы в тонкую прямую линию, а лобная мышца задрала брови кверху так, что лоб смялся в три морщины от виска до виска. Этих морщин не было до этой минуты. Как и белой руки, ощутимо сжавшей его горло.       — Ты раскаиваешься в содеянном? — ощерившийся взгляд Герберта жёг не хуже пламени. Аккуратно, как его учили, воздействовать на организм смертного у него уже не получалось. Не терпелось разом получить все ответы на вопросы, но для этого нужно было сначала выслушать, что вампиру не очень-то и хотелось.       — Раскаиваюсь? За что, — гамма хрипов, выданная с разной частотой, оповестила, что еще немного, и Герберту придется допрашивать труп.       — За то, что ты превратил ее жизнь в ад. Мучил, избивал и наконец убил, — голос виконта достиг той же температуры, что и взгляд. — За то, что я тоже был для тебя не более, чем инструмент для продвижения своего имени. Тебя лишь заботило впишусь ли я в элитный круг твоих знакомых и партнеров. Наверное, еще немного, и ты бы применил ко мне все те пытки, коими истязали тебя самого, лишь бы сломать меня…       Исповедь увесисто брякнулась об пол, как и сам старый Эдер, едва с его шеи исчезли сильные пальцы.       Внезапно в палату, как ни в чем не бывало, зашел какой-то другой пациент. Противно шаркая ногами, он добрел до жестяного ведра у стены, и начал что-то бормотать себе под нос в такт ударам собственной мочи об его стенки. Герберт на всякий случай прислушался.       — На осеннем изломе девочку мою забрали… Раньше-то тревогу только с наступлением зимы били. Он ведь никогда раньше срока не приходил.       Хоть ни одна мышца на лице виконта и не дрогнула, внутри его все же пробрал легкий холодок. Знал бы этот сумасшедший, что причина столь раннего ужина носферату находится сейчас с ним в одной комнате.       На том особенном традиционном балу Герберт не бывал еще ни разу. Как по причине неготовности контролировать себя в присутствии огромного количества потенциальных соперников, так и по случаю индивидуального режима питания. Щедрого и пока что достаточно обильного для так называемой состоятельной нечисти. Новичку какое-то время все сходит с рук. Правда в последние несколько лет фон Кролок уже снизил для него дозу крови до одного раза в месяц. Кажется, не так уж и долго осталось ждать того часа, когда Герберт будет принимать официально свое угощение раз в год, как и остальные подопечные его сиятельства.       Прождав какое-то время, пока причитающий о своей несчастной дочке мужчина не скроется в дверном проеме, виконт вновь обратился к Эдеру.       — Я не жду от тебя извинений. И знаешь, если ты вдруг хоть на мгновение за эти десять лет тешил себя мыслью, что тебе все будет прощено, знай, этого не случится ни-ког-да, — последнее слово Герберт неестественно растянул, с удовольствием прокатывая его во рту языком. — Вспомни одну старую клятву. Когда я был мальчишкой и чуть не утонул, ты был готов принять божью кару, если тебе не удастся меня спасти.       — Я не забыл.       — Так вот тебе не удалось, — непонимающий взгляд старика вызвал у виконта лишь горькую усмешку. Какая жалость, что у него не разу не спросили, от чего его лицо неестественно серебрится в лунном свете, а пальцы (он же довольно долго сжимал чужое горло), точно кусок ледышки с верхушки айсберга. Не говоря уже о том, что возраст блондина ни капельки не изменился за целую декаду. Видимо, старик все же не в себе, если не подмечает таких очевидных необъяснимых вещей. Раскрывать карты, тем не менее, вампир был пока перед ним не намерен. — Знаешь, раз уж у нас повернулся в такое русло разговор, то уж лучше бы ты дал мне умереть тогда. Когда при одной мысли о тебе, у меня не сжимались кулаки и не возникало желание выпотрошить твое тело, как последнюю скотину! Ты всегда был самым ничтожным отцом, понятно? И я пришел сюда не чтобы прощать, а чтобы…       Старший Эдер очень медленно подошел к нему вплотную. Невидящий взгляд уперся куда-то на уровне ключиц, куда собственно и доставала его седая макушка. Как же было странно поменяться ролями. Обменяться страхом и превосходством. Уж точно теперь не Август знал наперед, что при любом исходе его рука будет быстрее, тяжелее и безжалостнее.       — Герберт, — вымученно мямлил он, не решаясь продолжить. Сухие пальцы рук нервно сжимались и разжимались, будто бывший граф пытался разогнать кровоток по онемевшим конечностям. — Оглядываясь назад, я могу оправдать себя за все, что сделал. Мои поступки были во имя семьи, а значит стоили любых жертв. Не испортить тебя, не избаловать, закалить как следует, сделать неуязвимым перед любыми препятствиями, пускай даже ценой твоей любви ко мне. Но то, что я ее убил, — и без того искусанные губы Эдера вновь подверглись жестокой атаке со стороны зубов, — скажи мне, только скажи искренне и положив руку на сердце, ты бы смог простить измену? Мне известно, что ты, как никто другой должен меня понимать, испытав подобное непотребство по вине своего дружка.       Дружка?       Извилины Герберта буквально затерлись одна о другую. Вспоминая еще один малоприятный фрагмент своей человеческой жизни, он угрожающе склонил голову набок.       — Откуда тебе известно, что мне изменяли?       — Думаешь, я не предполагал, что мой запрет на встречи с твоим драгоценным Максимилианом ты захочешь обойти стороной? Ты всегда был особенно непослушен и ужасно изворотлив, когда заходила речь о твоем любовнике, — виконт с легкостью узнал знакомые нотки отвращения в родительском голосе. — Думаешь, мне неизвестно, как ты себя травил после того, как обнаружил, что твой ненатуральный дружок внезапно вспомнил, зачем бог действительно наградил его мужскими причиндалами? Да что там, по твоему паскудному состоянию, когда тебя домой доставил тот граф… Лерман кажется, не трудно было догадаться на какую дорогу ты тогда свернул. Ну так что? Ты его простил за распутство? О, не говори, что оправдал, по твоему виду легко понять, что ты зол сейчас, как сам дьявол!       Дьявол с клыками, если быть точнее. Герберт не сразу понял, почему во рту стало так тесно, а из горла рвется наружу звериный рык.       — За напоминание благодарю. Я обязательно зайду проверить старого знакомого и надеюсь, спустя десять лет он мое лицо все же соизволит вспомнить. Иначе беседа будет неинтересна, — вампир поиграл желваками. — Однако, сравнивать с его персоной мою мать ты не имел никакого права.       — У предательства одно лицо. Но почему ты оправдываешь ее, мне понятно. Ты бы не был ее сыном, если бы не хотел ассоциировать добродетель с лицом этой женщины.       — Рад, что мы нашли хоть в чем-то согласие, ибо на этой ноте мы с тобой навсегда попрощаемся.       — Что же, тогда действуй побыстрее. До рассвета осталось не так уж и долго.       Угрожающая из-за клыков усмешка Герберта сошла на нет от такого простого бесстрашного заверения об его сущности.       — Жаль. Мне хотелось мучить тебя так долго, сколько бы терпело время.       — Оно сегодня не очень щедро. Или ты хочешь придти сюда на следующую ночь?       — У меня больше не хватит духу на это, — нехотя признается в собственной слабости виконт, невесомым движением поворачивая голову отца таким образом, чтобы открыть доступ к шее. — Я не знаю, чего я ждал от нашей встречи. Однако осознаю наверняка, что ничего не получил.       — У тебя будет целая вечность, чтобы забыть меня и то, что ты сейчас сделаешь, — тон старшего Эдера, на удивление спокойный и даже несколько успокаивающий, явственно намекал на то, что к смерти он уже готов. — Поцеловать за тебя маму, когда мы встретимся, Герберт?       — Едва ли это возможно. Если только ад и рай уже слились в единое целое, а коли это так, значит у меня серьезные пробелы в вероисповедании.       Старик не издал ни единого крика, пока его худое тело жадно билось в смертельной агонии, теряя с каждой долей секунды последние ресурсы сил. Герберт не стал церемониться с подчищением следов. Солнце вот-вот готово было разрезать своим первым лучом чернильный мрак ночи, а рассыпаться горсткой ничтожного пепла вампиру крайне не хотелось.       В конце концов грешно погибать, когда на следующую ночь уже появились планы.