The war

Единственное, что Эйли поняла за всю историю ее тренировок с отцом и жизни в Академии — это то, что никто никогда не будет готов к смерти. Не важно кто ты — человек, который стремительно умирает из-за болезни или тот, кто в подарок на свой день рождение получил дар бессмертия. Никто и никогда не будет готов почувствовать мертвый, цепкий и холодный страх неизвестного, сколько бы он не готовил себя к тому, что произойдет со всеми нами в конце пути. Эйлиш никогда не была готова к этому. Даже когда находилась в воде в глубоком холодном бассейне в Академии, даже когда вода быстрым потоком затекала в ее легкие и даже тогда, когда перед глазами все медленно темнело, словно в кинотеатре в конце сеанса. Она панически боялась темноты в те моменты. Боится до сих пор. Она видит перед собой нечеткий силуэт Клауса, который все еще привязан к стулу, видит, что ему небрежно залепляют рот, видит, как он дрожит и плачет, отказываясь поднимать глаза на нее, хоть и точно знает, что Эйли стоит сейчас прямо перед ним. Пустота — вот, что она чувствует каждый раз, когда умирает. Пустота и одиночество. Ведь никто не в силах угнаться за ее способностью, за ее даром, ведь все вокруг будут увядать тихо и медленно, пока Эйли застрянет в этом мире одна. Смерть — лишь побочный эффект ее «таланта». О, вы бы знали, как сильно Эйлиш ненавидит свой дар. Каждой клеточкой своего тела, она ненавидит свой ДНК, в который въелась, словно паразит, нанавистная суперспособность. Лучше бы я умерла в день своего рождения — вот как бы она назвала свою книгу. Просто и со вкусом, и с ее любимой мыслью перед сном. Все еще стоя перед Клаусом, она поворачивает голову, замечая рядом стоящего Бэна, который тепло ей улыбается. — Я давно тебя не видела, — Эйли отражает улыбку и крепко обнимает брата, носом утыкаясь в капюшон его толстовки. Как бы она хотела почувствовать вновь запах брата и ощутить его тепло, но смерть штука смешная, которая забирает почти все, оставляя тебе лишь облик того, кем ты когда-то был. — Я так скучал по тебе, — Бэн рад наконец прикоснуться к ней, а не просто наблюдать за сестрой, как третье лицо, иногда спасая от небольших бед, словно ангел-хранитель. — Мне нужно идти, ты знаешь, — Бэн кивает на ее слова, — Присмотришь за ним? — Всегда, — хмыкает он и кладет свою руку на макушку сестры, слегка приглаживая ее волосы. — Передавай привет Богине. Эйлиш в последний раз смотрит на брата и медленно закрывает глаза. В ту же секунду ее лицо обдает легким прохладным ветерком, словно вечерним. Открывает глаза и видит то, от чего сердце непроизвольно сжимается то ли от страха, то ли от воспоминаний, из-за которых она частенько в детстве бывала в этом самом месте. Не Рай и не Ад. Просто место, ее место, в которое она каждый раз попадала стоило ей умереть. Это место было спокойным, умиротворенным. Она всегда оказывалась посередине между входом в чащу дремучего черно-белого леса с одной стороны и скалистым обрывом с другой, и у самого обрыва всегда стоял стол и два стула. Казалось, можно свесить ноги с обрыва, сидя на одном из стульев и наслаждаться моментом, который только ей и принадлежал, только Эйлиш решала что ей делать дальше, но она не могла решать только то, когда ей стоит возвращаться. Ее нахождение в этом месте могло длиться пять минут или неделю, как Богиня посчитает нужным. Решала этот вопрос только она и Эйлиш не могда ничего с этим сделать, но зато она могда отведать любой чай, который она только захочет и поговорить с Божеством обо все, что ее гложет. Для Эйли в подростковые годы это казалось своеобразной терапией, которую она заслужила после мучительной смерти, которую организовал ее отец. Она всегда говорила, а божество слушало, не смея ее перебивать. Иногда они молчали, но чем дольше Эйли молчала, тем отчетливее понимала, что пока она не начнет говорить и не выложит ее переживания Богу, она не уйдет отсюда и не вернется в мир живых. И она этим пользовалась. Слишком часто и никогда не говорила о своей находке Реджинальду. Может поэтому мужчина до самой смерти никак не мог понять, почему время ее пребывания там колеблется от пятнадцати минут до пятнадцати часов или даже дней. Эйлиш умело сбегала от реальности в свой мирок, считая это единственным плюсом в своем даре. Вот и сейчас, находясь между лесом и обрывом, она замечает тот же стол, стулья и скатерть, которая легко колыхалась на ветру. Все было в превычных серых цветах. Может, именно это повлияло на то, что ее квартира имеет ту же самую цветовую гамму. Эйлиш была босиком, всегда чувствовала мягкую траву стопами. Она тихо прошла к столу, приминая траву за собой, оставляя следы. На столе стоял привычный сервис, который она обожала, когда была маленькой. Она представляла, что находится на званном чаепитии с какой-нибудь королевой, только вместо королевы сидела Богиня всего живого. Фарфоровый чайник и две чашечки уже стояли на готове, а небольшая хрустальная вазочка, в которой находились два цветочка, стояла в превычном для нее месте — середине стола. Она отодвинула стул от стола и села, смотря на другой обрыв скалы, который находился с другой стороны, скользя взглядом вниз прямо в обрыв, где была лишь черная пустота, которая была спрятана под напускным туманом. Она не умирала почти пять лет, но это место она бы никогда не забыла. Рядом с ней остановился велосипед. Эйлиш даже не дернулась, чтобы посмотреть кто это. Она итак прекрасно знала. — Я приглядывала за тобой, — Богиня садится на второй стул. — Ты сильно выросла за последние время. — А ты не изменилась, — Эйлиш повернулась к ней лицом, видя перед собой такую же девочку, которую видела пять лет назад. — Это одна из моих любимых оболочек. — Я знаю. Чай разлился по чашечкам сам, Эйлиш хотела попросить налить кофе или чего покрепче, но подумала и не стала изменять традициям, свое здоровье она может гробить и на Земле. Восьмая не знала на сколько затянулась их молчание может на пять минут, может на час, но она знала, что ей надо возвращаться обратно к Клаусу и своей семье, поэтому не спеша начала: — Я хочу умереть. По настоящему уйти из жизни, а не сидеть здесь и ждать, пока ты сама вернешь меня к обратно. Хочу забыть обо всем. Богиня отпила чай из чашечки и поставила ее обратно на блюдце. — Ты так ничего и не поняла с прошлого раза, да? — Я не хочу бессмертие. Смотреть как твои самые близкие люди покидают тебя — это ужасно. — Это лишь жизненный цикл, Эйли. Всего лишь люди. — Почему ты не можешь включить меня в этот цикл? — Потому что твое нахождение здесь намного важнее, чем ты думаешь, — Богиня посмотрела на свою давнюю подругу. — Но ведь твоя смерть это не то, что тебя волнует, разве не так? Эйлиш помолчала, сделав небольшой глоток, чувствуя приятный мятный аромат исходящий от чая. — Я переживу всех живых существ. Всех знакомых, свою семью и, — она запнулась, обдумывая дальнейшие слова, — я переживу Ваню. Разве так должно быть? Разве это правильно? — Смотря, что ты ты считаешь правильным. Эйлиш могла поклясться, что ненавидела, когда она ей так отвечала. Ненавидела, когда ей было 6 и ненавидит, когда скоро тридцать. — Мы взрослеем. Моим братьям и сестрам тридцать. Стоит ли мне считать сколько мне лет? — Это лишь цифра, она никогда не имеет значения. Люди забавные существа. Не ценят молодость, а потом начинают цепляться за цифры и оттягивать неизбежное. — Смерть? — Смерть. У Эйлиш поползли мурашки по спине. — Действительно, наблюдать за этим, когда у тебя нет ограничения очень забавно. — Не ищи смерть, Эйлиш, — чай потихоньку закончился, а Восьмая заметила это только сейчас. — Насладись данной тебе жизнью. Смерть тебя найдет сама. — Хочешь сказать, чтобы я жила вечно, но потом все равно умерла? — У всего есть конец, милая. Даже у вечности. — Разве это не противоречит всему, о чем мы говорили? — Богиня по-детски наивно пожала плечами, смотря на Эйлиш. — Тебе уже пора возвращаться. Впереди тебя ждет непростое испытание, Эйлиш. Скоро встретимся.