В последующие дни Кастиэль начинает понимать, чего ждать от Люцифера. Тот, первый день, не был типичным, это скорее были остатки воспоминаний Сэма, не его собственные. Люцифер не несёт больше физического воплощения, он — нечто едва более ощутимое, чем незримое присутствие. Он — пустое тело, облачённое в свет.
Всё же, невзирая на прочее, он звался Утренней Звездой, и именно так Кастиэль помнит его. Он блистал и ослеплял своей красотой — как и должен делать ангел, — что сделало его Падение намного более ужасающим.
Эта же версия Люцифера медленно раздирает ему мозг, вытаскивая на свет то, что преследует и мучает его. Одна случайная мысль — всё, что нужно этому Люциферу.
Спустя два дня после пробуждения Кастиэль сидит в общей комнате и играет в шашки с усталым мужчиной в такой же форме, как и у него. Что-то в поведении мужчины напоминает ему о том человеке, чья душа создала его любимый Рай, полуденный вторник. Этой мысли хватает, чтобы вызвать его совсем недавние воспоминания о том Рае и том, каким он оставил его: полным тел его братьев и сестёр.
Это его вина.
Внутри него всё начинает ворочаться от чувства вины и взвинченных нервов, так что он извиняется, резко встаёт из-за стола и идёт (не бежит, Мэг сказала, что бежать — плохо, потому что все подумают, что он буйный) к себе в палату.
Он глотает крик, уже готовый вырваться из его горла, потому что, когда он подходит к двери в палату — там, на полу, ангел в сером костюме, а по стенам растянулись пепельные отпечатки его крыльев. Люцифер стоит на коленях подле тела (мужского) и смотрит в лицо мёртвого ангела, положив палец ему на скулу.
— Его звали Лэйла, Кастиэль, — вкрадчиво шепчет Люцифер. — Он был ангелом ночи. Он потерял себя, когда Михаила заперли в клетке, и долго блуждал. Когда Рафаэль призвал его, этот зов был самым красивым звуком, что он когда-либо слышал. У него снова была цель, Кастиэль. Он не понимал её, не совсем, — но он был счастлив.
Люцифер поднимает взгляд и встречается глазами с Кастиэлем. Он смотрит со странным, близким к жалости, выражением.
— Он не понимал, но шёл следом, потому что для этого он и был создан, Кастиэль, — он переводит взгляд обратно на труп ангела. — Ты слишком много от них просил.
Самое ужасное — то, что Кастиэль не узнает его. Он не знает его. Нет, конечно, он знает его имя, по именам он может назвать всех своих братьев и сестёр, но за время своего долгого существования он ни разу не встречался с этим братом. Он никогда не знал его. Лэйла был просто ещё одним последователем Рафаэля.
И всё же он убил его. И даже не помнит, как это случилось.
Он закрывает глаза. Открыв их снова, он уже не видит ни Лэйлы, ни Люцифера. Он один.
После этого он видит их везде. Мёртвые ангелы выстраиваются в коридорах, заполняют пустые койки и палаты. Однажды утром он просыпается и видит на своих предплечьях серые, пыльные следы крыльев.
Это плохое утро. Он хватается руками за голову и стонет, сидя так часами, пока Мэг стоит в углу и смотрит.
Двумя днями позже Люцифер садится возле него за стол в кафетерии, и Кастиэль думает, так ли это было и с Сэмом, проводил ли Люцифер всё своё время подле него. Сэм очень долго продержался, несмотря на то, как его измучили видения.
Конечно, всё это благодаря стене, которую Кастиэль очень некстати уничтожил.
Он помнит тот день, потому что он ангел, и его воспоминания не расплываются, не становятся менее болезненными фантомами, напротив, со временем они всё больше заостряются. Он видит ту самую секунду, когда разрушил стену в сознании Сэма, видит, как он сгорбился и сломался, видит лица Бобби и Дина.
Есть поступки, которые нельзя простить. То, что он сотворил с Сэмом — один из таких поступков.
— Нельзя простить? Интересно, Кастиэль. Чьего прощения ты ждёшь? — спрашивает Люцифер. Кастиэль пытается его игнорировать. — От Сэма? Дина? Бобби? Кстати, для последнего уже слишком поздно. Бобби мёртв.
Люцифер произносит это буднично, как будто Кастиэль об этом знает — может, так оно и есть. Может быть, он и подозревал, что что-то случилось, когда увидел в палате Дина вместе с Мэг. Дин привёл бы Бобби, будь тот жив.
Видимо, Люцифер говорит правду. Осознав это, Кастиэль застывает.
— Больно, да? — изображая сочувствие, спрашивает Люцифер. — Когда кто-то умирает, не успев простить тебя. Я понимаю, Кастиэль, правда. Наш отец ушёл так же, — после короткой паузы он продолжает, — хотя, я думаю, что Бобби не простил бы тебя. Не после того, что ты и тот демон сделали с его другом.
Той ночью Кастиэль сидит в палате и бесцельно смотрит в потолок, ожидая наступления утра, когда вдруг — чувствует. Конечно, ощущает он это не так, как люди, но он точно знает, что температура в палате упала на несколько градусов. Лампа у кровати (с новой лампочкой, которую вкрутила Мэг) начинает мигать, а дыхание выходит изо рта его сосуда паром.
Призраки, думает он, но вдруг начинает сомневаться.
А призраки ли?
Краем глаза он замечает что-то мерцающее, и, повернувшись, вздрагивает от удивления. Это Бобби, точнее, его призрак. Он смотрит на него, неприязненно скривив губы.
— Бобби?
— Да. Это я. Точнее, это был я, пока меня не убил монстр, которого пытался прикончить я и которого выпустил ты.
В его голосе, глазах читается осуждение, но, может быть, это лишь ещё одно творение Люцифера. Как Лэйла. Фантом.
Кастиэль вытягивает вперёд Благодать, касается того, что перед ним, и его сердце падает камнем вниз — да, это призрак Бобби Сингера.
Он не знает, что сказать и что вообще призрак Бобби здесь делает. Но говорит он как Бобби, и даже несмотря на то, что его слова жестоки и больно ранят, что ж… Он их заслуживает. К тому же, призраки, которые задерживаются среди живых, известны далеко не за свой добрый нрав.
Я должен сказать что-нибудь. Это, наверное, мой единственный шанс.
— Я… Прости, Бобби, — получается как-то вымученно, неловко и мало; никогда не будет так, как надо, но он должен был хоть как-то извиниться.
— Прости? Класс, спасибо, что поделился, ведь мне стало намного лучше. Так ты считаешь? — призрак Бобби пропадает и вновь появляется возле его кровати, уже намного ближе, чем прежде. — Я мёртв, и за это тебе спасибо.
С этим не поспоришь.
— Если забыть, что ты сделал со мной, ты вообще в курсе, что моя смерть сделала с Сэмом? С Дином?
Кастиэль сглатывает ком в горле, вину, которая тяжело и липко сворачивается в его желудке, потому что — Дин, Дин, он всегда делает больно Дину, даже когда совсем не хочет этого, даже когда пытается поступить правильно. Он знает лучше, чем другие, наверное, даже лучше, чем кто-либо на свете, что значил Бобби для Винчестеров.
Он был им как отец, и Кастиэль убил его.
Он не может вернуть всё назад, даже несмотря на то, что Дин сказал у машины —
Может, чтобы исправить. Но за ним ещё должок для Бобби, так что он заставляет себя посмотреть в глаза призраку и сказать:
— Бобби, прости. Прости.
И тут Бобби наклоняет голову вбок и смеётся. Свет снова включается, и клетчатая рубашка призрака растворяется в нём, становясь сама светом и ничем, кроме света, и в итоге это — Люцифер.
— Это было слишком легко, Кастиэль, — посмеивается Люцифер.
Его смех похож на звон набата. От его звука Кастиэль кривит лицо и отдёргивается от того, что стоит у его кровати.
— Ты так к ним относишься, — продолжает Люцифер, его голос пронизан презрением. — Люди! Жалкие, лопочущие существа, мелочные и жадные, несерьёзные и жестокие. И всё же ты любишь их, — взгляд, которым он смотрит на Кастиэля, безжизненный и далёкий, без малейшего сочувствия. — Выглядит жалко, Кастиэль, во всех смыслах этого слова.
— Они достойны нашей любви, — тихо говорит он. Он знает, что Люцифера нет и что он спорит со своей же перевёрнутой с ног на голову версией своего брата, но ничего не может поделать. Ощущается всё слишком реально — во всех смыслах, имеющих значение.
— Достойны ли? — спрашивает Люцифер, и Кастиэль понимает, что они уже не говорят о людях в обобщённом смысле, а о Винчестерах. — Они тебя не любят, Кастиэль. Ты им нужен. Они попользовались тобой как орудием и бросили. Они не понимают, что это значит. Они не осознают цену, которую ты заплатил, чтобы суметь с ними подружиться.
Как минимум эта часть — правда. Винчестеры не понимают до конца, чего стоила ему их дружба, но он никогда не ждал от них понимания, поэтому он отвечает:
— Это не имеет значения.
— Но ведь имеет, да? Для тебя, Кастиэль.
Он в конце концов уходит, — или это подсознание Кастиэля решает, что оно устало от игр. И только улегшись в постель и рассматривая белые, подёрнутые плесенью потолочные доски, он осознаёт действительно пугающие выводы из случившегося.
Он коснулся призрака Благодатью. Он коснулся его и увидел, что это призрак Бобби Сингера — но на самом деле это было не так, что значило лишь одно: Люцифер (или то, чем он является, что бы это ни было) способен на большее, нежели лишь на манипуляцию его мыслями и тем, что он видит и слышит. Он может изменить что угодно, может появиться у двери в виде Мэг или Сэма, и Кастиэль не поймёт, что это он. Он может прийти к нему как Дин, и Кастиэль его не узнает, не отличит то, что нашёптывает ему на ухо всякую дрянь, от души человека, которого поднял из Ада.
Эта мысль не даёт ему заснуть часами, он бултыхается в своём сознании. В какой-то момент он слышит прямо возле уха голос Люцифера, медленный и спокойный —
Я поработаю над этим, Кастиэль, — но, повернув голову в бок, он не видит там никого.
*****
Следующим утром он просыпается и видит телефон Мэг возле своей койки, а у телефона — записку.
УШЛА НА ОБХОД. ОТВЕТЬ, ЕСЛИ ЭТО СЭМ ИЛИ ДИН. ЭТО ВАЖНО.
Люцифер удивительно тихо себя ведёт. Он сидит в углу палаты Кастиэля на стуле, но не делает ничего: никаких обманок, фокусов, даже ни единой попытки завести разговор. Его брат лишь сидит и смотрит на него, и ему становится так неприятно, что в конце концов он поворачивается на бок и притворяется спящим, закрыв глаза и погрузившись в темноту.
И так продолжается, пока телефон Мэг не начинает звонить. Он берёт его в руку и смотрит на панель, которая возвещает: ДИН.
Внутри него всё сворачивается тугим узлом. Он не готов разговаривать с Дином, но вспоминает сообщение Мэг огромными буквами: ЭТО ВАЖНО.
Что, если Сэм или Дин в опасности?
Он не позволит больше никаких горестям пасть на Винчестеров, только не под его присмотром. Он берёт телефон и открывает его. У него немного трясутся руки, и он удивлён тем, как спокойно он говорит:
— Алло?
Он слышит, как на другом конце проводе у кого-то перехватывает дыхание.
— Кас? Чёрт, Кас, это ты?
Это Дин, как и гласила надпись на панели. Кастиэль чувствует, как его грудь распирает что-то обнадёживающее, по крайней мере, пока что Дин не кажется рассерженным.
— Да, Дин. Это я. Я… только что проснулся, — солгав, он чувствует лёгкий укол вины, но это проще, чем говорить правду. К тому же, иногда ему кажется, что между ним и Дином слишком много правды.
Молчание. Теперь Кастиэль чувствует её — панику, нарастающую внутри.
— Ну, класс. Супер. Не знаю, что ты хочешь от меня услышать, Кас.
— Дин, я не хочу…
— В смысле, я рад, что ты починил всё у Сэма в черепушке, но если ты думаешь, что это даёт тебе универсальный пропуск, то нет. Ты сильно облажался.
Теперь уж Дин начинает злиться, и Кастиэль слышит это в его голосе.
— Я знаю, Дин, я знаю, и—
— И что? Что, чёрт возьми, ты можешь сказать, чтобы стало лучше? «Мне жаль»? Нахрен. Бобби умер из-за тебя, Кас, а мир катится на помойку. Опять. Из-за тебя, так что да, спасибо за это.
Он ошибался. Дин не злится, он в ярости, и Кастиэль зажмуривает глаза, свободной рукой сжав в руке одеяло и пытаясь найти какие-то правильные слова. У него ужасное, кошмарное чувство, что это не исправить.
— Дин, я—
— Мне плевать, Кас. Чего ты вообще от меня хочешь? Реакции? Вот, держи: между мной и тобой всё кончено к чёртовой матери, Кас.
Кастиэль замирает. Он знает, что этого стоило ожидать, что всё предсказывало такой конец, но какая-то его часть просто не может в это поверить.
Я больше не нужен Дину, говорит он себе, но это не делает его слова более реальными. Вдруг он слышит шуршание по ту сторону, и голос Сэма спрашивает:
— Кас?
— Сэм? — он не может заставить себя надеяться, нет, но всё же Сэм практичный и следует логике, может, он выскребет в их жизни местечко для Кастиэля, где он будет им полезен, пусть и безо всякой надежды на дружбу.
— Да.
В некоторых аспектах Дин для Кастиэля — как открытая книга. Ему всегда было сложно читать Сэма, и даже сейчас он не может определиться, что именно он слышит в голосе Сэма. Разочарование? Принятие? Сочувствие? Он решает остановиться на чём-то более нейтральном, на всякий случай.
— Сэм, я… — вот и всё, что ему удаётся.
— Нет, Кас. Хватит. Просто хватит. Я не знаю, что ты хочешь сказать, но мы с Дином… Мы не можем ничего сделать с тобой… Со всем этим. Не сейчас и больше никогда, — он слышит, как Сэм делает резкий вдох. — Я не могу больше делать скидку на твои намерения, Кас. Благие или нет, они заканчиваются одинаково. Мы всегда подставляемся под удар.
И что он может на это ответить? Это всё правда. Он чувствует укол жалости к себе, и его самобичевание падает на новую глубину, а на пятки ему наступает злость и стыд. Жалость — потакание себе, глупое и бессмысленное, и это не то, что он может себе разрешить. Он сделал выбор. Винчестеры могут сколько угодно его ненавидеть, но он всё заслужил, и он сможет жить с этой ненавистью, даже если она пробьёт в его груди гигантскую дыру. Он сможет.
Но он не успевает ничего сказать Сэму, как тот вздыхает.
— Я же говорил тебе, Кастиэль. Это слишком легко.
Он убирает телефон от уха, смотрит на него, но в его руке нет ничего. Его взгляд перескакивает на тумбочку, и она тоже пуста: ни телефона Мэг, ни записки, ничего, кроме ослепляющей, опаляющей аж до белизны перед глазами жары Люцифера и его жалости.
Кастиэль бросается на фантом перед собой, но Люцифера не существует, и он пролетает прямо сквозь него, с оскалом и рычанием врезавшись в стену.
Ярость. Гнев. Прошло достаточно времени с тех пор, как он в последний раз ощущал их. Это было бы даже похоже на возвращение домой, если бы не компания третьей эмоции, с которой он недавно познакомился ближе — отчаяния.
*****
Когда Мэг возвращается, то видит в палате полный хаос. Прикроватный столик перевёрнут, от лампочки остались одни осколки, простынь содрана с кровати, а матрас разорван надвое, и наполнитель из него разбросан по полу. Она видит, как Кастиэль забился в угол, подняв колени к груди и вцепившись в них до белизны костяшек. Он молчит. Он молчит, во всяком случае, до тех пор, пока Мэг не кладёт руку ему на плечо — тут он начинает хохотать.
Истерика, думает Мэг, потому что других слов она не находит.
Со сложностями, но она всё же поднимает его на ноги; его колотит, но он двигается.
— Давай, хохотун, — бормочет Мэг. — Давай-ка тут приберёмся.
Что-то в нём ломается, и смех становится всхлипом, задушенным ещё прежде, чем ему удаётся вырваться.
Чёрт, пернатый. Соберись.
Мэг открывает рот, чтобы сказать что-то, но Кастиэль внезапно пихает её в сторону, при этом ощутимо задев её грудь, но, учитывая, что это Кастиэль (видимо, к тому же ещё и сумасшедший), она решает, что это просто случайность. Пытаясь восстановить равновесие, Мэг, выругавшись и запнувшись о кровать, чуть не падает.
— Кастиэль...
Она моргает. Его нет.
Грёбаный… Чёрт возьми.
По крайней мере, он пропал ненадолго. Примерно спустя десять минут ангел снова появляется в палате, крепко сжавший губы и весь помятый. В это время Мэг приводит палату в порядок и видит, как его взгляд нервно мечется по комнате, ненадолго задерживаясь на одном углу.
Люцифер?
Она моргает, и комната снова такая же, как была: кровать нетронута, тумбочка стоит рядом, лампа на потолке однозначно не разбита. Кастиэль не смотрит в её сторону, забирается под одеяло и закрывает глаза.
Мэг вздыхает, заняв своё место у кровати.
Господи Иисусе, думает она.
«И во что я ввязалась?»
*****
— И до сих пор ничего?
— Нет. Всё так же овощ, и слюни пускает.
Дин сжимает зубы.
— Ладно, понял. Ты знаешь уговор — позвони, если он проснётся.
— Окей, капитан.
Он хлопает крышкой телефона и бросает его на колени Сэма, пытаясь сосредоточиться на дороге. Не то что бы у него это получается — хотя бы потому, что это не его Детка, а какой-то мусорный бак, который они спёрли в часе езды от Мемфиса и который отрыгивает газ примерно так же ужасно, как Сэм, съев слишком много буррито.
— Дин?
Вспомнишь солнышко…
— Сэм, — отвечает он.
— Хочешь поговорить об этом?
«Оно» остаётся неназванным. Неважно. Они оба знают, что такое «оно» — Кас.
— Нет, Сэм, не хочу.
— Дин…
— Завались.
Дин вдруг радуется тому, что сидит за рулём, пусть даже это не Импала. Зато у него есть повод смотреть исключительно вперёд и не обращать внимания на Сэма, который сейчас, наверное, смотрит на него своими огромными, полными жалости глазами. К чёрту.
И Дин совсем, совсем не хочет говорить, вот и всё. Потому что он не дурак. Он знает, что чувствовал, когда смотрел, как Кас заходит в тот резервуар с водой, что чувствовал в последующие месяцы, запивая свою боль, что почувствовал, когда увидел Эммануэля и услышал: «Я не помню тебя, прости».
И провались он сквозь землю, если ему не было больно тогда.
Суть в том, что Дин не дурак. Он знает, что чувствует по отношению к Касу, что о нём думает, и, учитывая даже всё то плохое, что случилось — боль, предательство, стена Сэма, — это больше, чем просто дружба. Он не уверен, каким хреном он вообще собирается это называть, но он точно не может позволить себе слишком сильно об этом думать — не с Диком Романом на хвосте.
Это всё слишком большое, его слишком много, поэтому он не думает об этом. Как, например, не думает о Бобби. Или о чём угодно, с чем они сейчас пытаются разобраться.
Так что он глубоко вздыхает и говорит:
— Прости. Ладно? Прости. Я просто не могу. Не сейчас. Не могу.
— Хорошо, — отвечает Сэм. — Хорошо.
И на этом всё.
