Рогалики

Утро было ужасным. Олсен с трудом разлепил глаза, осмотрелся и вновь зажмурился со стоном. Единый бог! Где это он? Начавший просыпаться организм напомнил о своих нуждах. Хотелось писать, курить и… трахаться. Течка! У него вчера началась течка! А еще он окончательно порвал с мужем. Как раз из-за течки и порвал. Когда стало ясно, что время очередного омежьего цикла пришло, Олсен позвонил Эдвину, сообщил о своем состоянии и принялся ждать… Когда терпение кончилось, он вновь набрал мужу, но тот не взял трубку. Желая отвлечься от тянущего чувства в анусе и хотя бы немного погасить волну острейшего желания, Олсен открыл бутылку вина. Когда она опустела, он вновь набрал номер Эдвина и… И тот на него наорал! Вот просто взял и наорал! Потребовал не дергать через каждые пять минут, научиться держать себя в руках и вести себя не как какая-нибудь бесполезная шлюха, а как… Дальше Олсен слушать не стал. Отбил звонок, а после еще и телефон о стену швырнул, как в каком-нибудь дешевом сериальчике. Это было пафосно и вообще глупо, но бешенство требовало выхода. Бесполезная шлюха! Бесполезная! Эдвин стал так говорить об Олсене, когда был особо зол, после того, как тот не смог забеременеть. Это задевало, но как-то не так, чтобы послать в ответ прямо и навсегда. А теперь просто пробило насквозь, опалило, как кислотой. Нет, ну что он был за идиот, на что столько времени надеялся, чего ждал? Так сильно не хотелось ломать привычную жизнь?.. Или просто дело в том, что Олсену не к кому было уходить? Уходят ведь, как правило, не от кого-то, а к кому-то. Вот если бы Дуглас… Дуглас… В пьяных мозгах тут же возник его образ, от которого в анусе будто вулкан разверзся — смазка так и полилась, пачкая белье. Как же нестерпимо хочется альфу! И не любого, а вот именно этого, недоступного! Всего, целиком, с его сильными руками, широкой грудью, узкими бедрами… И ведь даже не внешняя привлекательность Дуга была в этом страстном притяжении повинна! Главным было то, что он всегда был добрым, веселым, честным и заботливым. Мечта, а не альфа… Вот только этот самый альфа-мечта всей душой презирал супружеские измены! И Олсена, который всякий раз, будто рогатый демон его за что-то дергал, рассказывал Дугу о своих похождениях, иной раз даже привирая. Как начал в первую же не самую радужную встречу, так все остановиться не мог, идиотина! Все дразнил, эпатировал, красовался непонятно чем. Тем, что «не такой, как все»? Ну молодец, что! Дуглас это наверняка тоже вкурил так, что от «аромата» этого самого «курева» вовек не избавиться! Дуглас… Как же хотелось прикоснуться к нему, запустить пальцы в густой ирокез на загривке, лизнуть в ухо или в щеку, сунуть нос в ямочку в основании шеи, которая всегда так и манила Олсена, мелькая в распахнутом воротнике рубашки Дуга… А запах? Один его запах чего стоил! Густой, брутальный… И в то же время горьковато-сладкий… Будто темное пиво в высоком барном стакане… Олсен решался несколько недель, а потом, изображая развязную легкость, предложил Дугу общую постель. И получил в ответ скупой, но предельно вежливый отказ. Будто пощечину. В тот день он решил, что все, больше и рядом не появится… И все равно таскался в паб и расковыривал свое влечение, как начавшую подживать, а оттого ставшую дико чесаться рану. Вот и теперь, когда течка взяла свое, сидел и мечтал… Не о муже, а о чужом альфе, которому до Олсена и дела нет. Впрочем, и Эдвину тоже! Он так и не появился, и Олсен от горькой смеси острейшей обиды и ставшего нестерпимым желания вдруг впал в полное и окончательное бешенство. У мужа нет времени даже на то, чтобы выполнить свои супружеские обязанности? Охренеть как здорово! Олсен злобно выругался и отправился поискать чего бы еще выпить. Нашел. Уже не вино, а кое-что покрепче… А после… После вдруг понял, что хочет совершить что-то отчаянное. Такое, чтобы ух! Из разряда «чтобы на пенсии было что вспомнить». А еще лучше просто оказаться рядом с тем, кого уже давно требовало тело. С Дугом. А что? Отличная же идея! Олсен заявится в паб весь из себя расписной, вечно заботящийся о нем Дуглас примется его спасать, и, глядишь, все наконец-то сладится… Таксист всю дорогу принюхивался и косил глазами в зеркало заднего вида, но ничего не сказал. Принял деньги и укатил — только колеса взвизгнули. В пабе на Олсена тут же стали оглядываться, но его интересовал только Дуглас, его реакция. Но тот глянул, скривился и… погнал Олсена домой, к мужу. К мужу, чтоб ему! Ярость накрыла по новой, взорвалась новогодним фейерверком — аж ослепила… И все. После этой вспышки, которая ударила по мозгам даже сильнее выпитого, Олсен больше ничего не помнил. Будто в черную дыру его затянуло… Или, что вероятнее, смыло в унитаз! Приоткрыв глаза, он снова осмотрелся. Мда-а… Разбомбленная кровать, скрученные простыни и воздух в комнате, пропахший… Олсен с ужасом принюхался. Единый бог! Кто-то открыл окно, но все равно это запахи не скрыло! Альф, возбужденных донельзя альф, здесь некоторое время назад было… несколько! Даже не двое, а… больше. Показалось, что среди прочих личных ароматов отчетливо ощущается и тот, что принадлежал Дугласу, но это было полной ерундой и самообманом. Не стал бы такой альфа участвовать в оргии, центром которой стал пьяный в лоскуты омега! Не стал бы! А значит… Просунув пальцы между половинками ягодиц, Олсен убедился, что там по-прежнему скользко, но запах показал, что это не чужая сперма, а естественные выделения собственного тела, объятого течкой. Альфы, с которыми Олсен тут кувыркался, использовали презервативы? Ну хоть что-то! Хоть кому-то хватило мозгов, раз сам он их растерял полностью. Вместе с честью и совестью. В анусе не болело, и вообще в теле ощущалось какое-то тягучее удовлетворение. Так что, если бы не головная боль и не мысли о содеянном, Олсен чувствовал бы себя просто прекрасно. Поднявшись и придерживая голову, чтобы не отвалилась, он осмотрелся, увидел приоткрытую дверь в ванную комнату и поволокся туда. Там у зеркала лежали квадратики явно гостиничного мыла и прочие гигиенические приблуды. Фирменные. С названием отеля. Олсен прочел и понял, что далеко вчера от паба не ушел, а завалился в заведение прямо напротив. Единый бог, стыдоба-то какая! И Дуглас… Он же Олсена теперь будет считать не просто заблудшей овечкой, которую еще можно вернуть на путь истинный, а полным и окончательным дерьмом! Конечно, имелась слабая надежда, что запахи в комнате остались от предыдущих постояльцев или вовсе с улицы залетели. Олсен, надеясь и пугаясь одновременно, позвонил на ресепшен. И с величайшим в своей жизни облегчением услышал, что ночь в отеле он провел в одиночестве… Милейший администратор заверил его, что знает это совершенно точно: — Я дежурю со вчерашнего вечера, так что сам, лично, вас и заселял. Вы были… не совсем адекватны, но на… подвиги вас не тянуло. Вы зарегистрировались и ушли спать. Все еще продолжавшаяся течка не позволила просто сбежать. От одной мысли, чтобы сейчас вернуться домой, к Эдвину, стало совсем тошно. Так что Олсен попросил сменить себе номер на свежеубранный и заплатил еще за две ночи. Пережить остальные течные дни без подавителей и без альфы оказалось делом непростым, но когда течка пошла на спад, в голове разом прочистилось, и сожаления о том, как он — омега Олсен Дулитл — все это время жил, так и полыхнули, политые угрызениями совести, будто керосином. — Надо со всем этим завязывать! — сказал сам себе Олсен и кивнул решительно. Из зеркала, перед которым он в этот момент и стоял, на него смотрел какой-то незнакомец — осунувшееся лицо, покрасневшие, лихорадочно блестящие глаза, обветренные губы. И взгляд. Да не дай Единый кому-то такой! Прямо из отеля, обнаружив в кармане джинсовки удостоверение личности, Олсен направился в муниципалитет, где написал заявление на развод. Потом купил себе новый телефон — самый дешевый, потому как теперь, в свете предстоящих перемен в жизни, было не до понтов — а после заехал домой и собрал вещи. Доро́гой позвонил одному из своих приятелей. Он по-прежнему жил в институтской общаге и сразу согласился приютить, но Олсен просто-таки слышал, как через телефонную трубку от парня фонит каким-то жирным, липким любопытством. Ну и ладно! Ничего! Переживем! Не самый большой в жизни стыд, еще столько всего впереди качеством похуже! Один развод, во время которого наверняка всплывет такое, что и подумать тошно. Но и до него ведь придется пооббивать пороги, чтобы попытаться вернуть себе право на проживание в общежитии. Может быть, ему пойдут навстречу и разрешат это еще до развода, о перспективе которого придется сообщать на каждом углу… Эдвин не звонил. Он вообще никогда не звонил первым. И не извинялся, даже если накосячил сам. Олсен, был он виноват в размолвке или нет, каждый раз делал шаг к примирению первым, считая, что поступает мудро и вообще омегам следует быть более гибкими. Зато позвонил папа, который, будто что-то почувствовав, вдруг надумал навестить сына. Так что пришлось долго юлить и отпираться, чтобы убедить его с приездом повременить. Последним доводом стало то, что вплотную подступила сессия. Олсен с головой закопался в книги, проводя дни напролет то в библиотеке, то в интернет-кафе, где можно было за относительно небольшую плату пользоваться компьютером и нужными для подготовки к экзаменам интернет-ресурсами. Это позволяло об Эдвине не думать вообще, а Дуглас… Дуглас внезапно нарисовался на горизонте сам — позвонил и, запинаясь на каждом слове, поинтересовался, как идут дела. Обрадованный этим несказанно, Олсен ответил, что все хорошо, готовится к сессии — аж света божьего за горой книг не видно. Дуглас, кажется, испытал облегчение, будто ждал чего плохого. Или, может, альфа просто соскучился и вообще переживает, что его «постоянный клиент» давно не заходил в паб выпить пива с рогаликами? Подумав о них и, как следствие, об альфах-рогоносцах и изменах, Олсен, смущаясь, сообщил, что подал на развод. И Дуг его искренне поддержал. — Я, как времени чуть больше станет, зайду, — пообещал Олсен, а потом, собравшись с силами, извинился за свои пьяно-течные выкрутасы. — Стыдоба! Сейчас вот говорю, а у меня физиономия так горит, что в пору голову целиком под холодную воду совать. Это ж надо было таким к тебе заявиться! — Хорошо, что все… обошлось, — задушенным тоном откликнулся Дуг и откашлялся. — И я рад, что ты все-таки решился уйти от мужа. Если будет нужна помощь — я всегда. — Спасибо, — сказал Олсен, а после пребывал в хорошем настроении остаток дня, да и после тоже. Быть может, если он разведется, они с Дугом смогут начать отношения, если и не с нуля, то с нового старта — когда ни на кого не будет давить замужний статус Олсена? Наконец сессия осталась позади. Прошло и первое слушание на бракоразводном процессе. Казалось, что закончится все быстро — в конце концов, супругов ничего не связывало: не было ни общих детей, ни совместно нажитого имущества. Но судья-бета вдруг решил, что им нужно время для того, чтобы все обдумать лучше и, возможно, попробовать помириться друг с другом. В итоге по завершении всей этой экзаменационно-судебной круговерти Олсен почувствовал себя донельзя вымотанным — и морально, и физически. Настолько, что даже не удивился, когда к нему так и не пришла в обычный срок очередная течка. Однако, когда она не началась и через две недели, в душу Олсену закрались самые ужасные сомнения. Паникуя, он вспомнил, как проснулся в отельном номере с дырой в памяти, но в окружении запахов нескольких незнакомых альф. Быть может, тот милый администратор, который его заселял в отель, просто не все видел? Неужели Олсен все-таки кого-то склеил уже возле номера?! Врач, к которому он обратился, подтвердил: беременность. Уничтоженный, совершенно раздавленный Олсен заговорил об аборте. Врач попугал последствиями, но после выписал направления на все необходимые анализы. На то, чтобы собрать их, ушла пара недель. И все это время Олсен чувствовал себя будто заледеневшим — не было чувств, не было мыслей. Он не вспоминал о предстоящем разводе и уж тем более ничего не делал для примирения с мужем. Более того, он даже ни разу не сходил в паб к Дугласу, хотя тот снова звонил и вновь интересовался тем, как идут дела. — Все скоро будет хорошо, — ответил ему Олсен и, выслушав очередное приглашение и предложение помощи, скомканно простился. В тот день, когда был назначен аборт, он встал по будильнику. Помылся, оделся, радуясь, что сосед по комнате на каникулы уехал навестить родителей, а значит, ни с кем не нужно поддерживать беседу. В длинном коридоре общаги тоже было пусто. Скрипучий, давно не ремонтировавшийся лифт раскрыл перед Олсеном двери, а после тихонько зателепался вниз. Зателепался… и вдруг замер между этажами. Застрял! И без того нервничавший Олсен ткнул пальцем в кнопку вызова диспетчера. Никто не отозвался, зато в кабине вдруг погас свет, а механизм лифта где-то высоко над головой заскрипел так надрывно, будто последний вздох сделал. — Помогите! — заорал не на шутку перепуганный Олсен и заколотил ногами в сомкнутые двери и близкие стены кабины. Истерика набирала оборот. В кромешной тьме стало откровенно жутко. Обострился нюх и слух, но каждый запах, каждый звук лишь пугали еще больше. Олсен обхватил себя руками и присел на корточки, сжавшись в плотный ком. Подкатили слезы. Один. В темноте. Никому не нужный. Всеми брошенный… И вдруг… Мысль была ужасной! Настолько, что пробрала до самых печенок. Так, что волосы на руках и на холке поднялись и кожу под ними закололо от ужаса. Ребенок! Маленький комочек жизни, который зародился где-то внутри Олсена. Ведь и он, наверно, испытывает сейчас в точности такие же эмоции! Только если у Олсена просто истерика, вызванная моментом и его же собственной глупостью, то у ребенка все совсем серьезно. Да что там! Все просто гибельно! И темнота вокруг; и одиночество, вызванное самым огромным, самым страшным предательством в жизни — предательством родного папочки; и ощущение ненужности, брошенности… Ну и близкая смерть, как вершина всего этого ледяного айсберга сплошного ужаса и безысходности. Аборт! Олсен ведь ехал в этом самом долбаном лифте не куда-то, а в клинику, где собирался стать убийцей! Он сам, он, Олсен, а не кто-то другой, был беспутной сволочью, безответственной мразью, которая, увлеченная своими страдашками, замутила в течку с какими-то незнакомцами. Замутила, получила предсказуемый результат, а теперь расчетливо собиралась избавиться от последствий… А ребенок внутри него все это чувствует и знает. И вот точно так же, как Олсен сейчас в застрявшем между этажами лифте, сидит внутри его тела на пути между жизнью и смертью. Сидит и ждет своей участи… Единый бог! Представив себе все это, Олсен задышал открытым ртом, широко раскрывая глаза в непроглядную тьму перед собой. Папочки родненькие! Да как же?.. Мысли метались, кажется, ударяясь изнутри о черепную коробку, суетились и сталкивались. Олсен выпрямился и прижал ладони к животу. Пальцы дрожали, а потому казалось, что малыш внутри него тоже трясется. От страха… — Не бойся, — сказал ему Олсен громким шепотом. — Не бойся. Все будет хорошо! И как-то сразу стало легче дышать, и сердце начало снижать ритм, и даже динамик связи с диспетчером вдруг ожил и сообщил, что было аварийное отключение света, а теперь все уже в норме, и лифт сейчас поедет — мол, не пугайтесь. Услышав это, Олсен захохотал — «не пугайтесь»! Сейчас-то чего пугаться, когда все уже позади? В итоге он все-таки сходил в клинику, но только для того, чтобы сообщить ожидавшему его врачу, что передумал и собирается оставить ребенка, а на обратном пути выстраивал новые планы на жизнь — те, которые учитывали наличие в ней малыша… Сыночка… Интересно, кто там сейчас внутри: омега, альфа или, может, беточка. А вот об отце этой еще не рожденной крохи Олсен не думал совсем. Нет его — ну и нет! Прорвемся! И справимся со всем! И с необходимостью прервать учебу, и с перспективой возвращения в родной город — разведенным и беременным. Над ним будут смеяться? Ну и пусть! — С этим мы с тобой тоже справимся! — сказал Олсен тому, кто сидел у него внутри, и решительно отправился смотреть коляски и детские одежки. Полученного в итоге этого всего заряда повышенной храбрости хватило на то, чтобы написать заявление на академический отпуск. И на разговор с Эдвином. Он кончился тем, что муж потребовал сообщить ему имя альфы, который приделал Олсену «ублюдка», а когда тот отказался это сделать, впавший в какую-то дичь дикую Эдвин ударил его по лицу. Как ни странно, от этого удара стало даже легче. Он, будто известный всем мифический меч, разом рассек все узлы, которые связывали в каком-то мучительном, скособоченном положении жизнь Олсена. Уничтожил вину, которая все это время грызла его изнутри, заставляя склонять голову перед мужем. Да, это были те самые «двойные стандартики», про которые он так лихо заливал Дугласу. Именно они! Даже осознание того, что Эдвин сам, первым начал ему изменять, не убирало с души Олсена каменно-тяжелую мысль о том, что отвечать симметрично все же было неправильно, не по-омежьи. Поразительно, но вдруг выяснилось, что все это время он в глубине души действительно надеялся на примирение — то самое, про которое говорил судья. Идиот! Какой же он был идиот! Наивный, глупый, готовый прощать то, что прощать никак не следовало. А так… Так все только к лучшему. Фингал сойдет. Неудачный брак останется позади. Забудется, сотрется и столь же неудачная влюбленность в Дуга, рассчитывать на взаимность от которого теперь было и вовсе смешно. Олсен вернется домой, к папе с отцом, родит, а после стиснет зубы и поднимет из той ямы, в которую свалился, и себя, и своего ребенка. Сам! А альфы… Пусть идут лесом эти альфы! Все! Вот! Жаль, что для того, чтобы понять все это, пришлось приложиться о глыбу жизненного опыта даже не башкой, не телом, а всем существом. Зато хорошо, что рано, когда большая и однозначно лучшая часть жизни еще впереди, а не поздно, когда только и оставалось бы, что оглядываться с тоской назад. Заявление на академку от Олсена в деканате приняли хоть и удивленно, но без возражений. Развод тоже прошел быстро и без эксцессов — помог все тот же фингал. Судья глянул на него и больше ни о каком примирении и заикаться не стал, хотя Эдвину вдруг что-то ударило в голову, и он начал извиняться, каяться и умолять. С билетами на поезд в родной город тоже проблем не возникло. Олсен позвонил папе и сообщил, что развелся, что беременный, что аборт делать не станет, ну и главное — что приезжает. Папа охал, ахал, подключил к разговору отца, но, понятно, ситуацию это не изменило. Олсен стоял на своем, а после лишь поинтересовался: примут его дома с грузом всего того, что он с собой тащил, или нет. — Совсем обалдел, что ли? — спросил сразу переставший стенать папа и решительно хлюпнул носом (Олсен это отчетливо услышал в трубке). — Как это не примут? Шею я тебе, конечно, намылю так, что жуть. («А я и не только шею!» — пробасил в отдалении отец). И после в мозги клевать буду постоянно… («И не только клевать, и не только мозги!» — опять отец). Но… мы тебя ждем. Приезжай, сыночек. Я напеку твоих любимых шоколадных рогаликов. Все будет хорошо! Может, еще Эдвин одумается, помиритесь… — Папа! Я беременный не от него, а от другого! — Ну и что? Он-то ребеночком тебя наградить так и не смог! Может, и рад будет, что так вот… по случаю ему достался наследник-то… — Папа!!! — Уж и предположить нельзя… В поезде предстояло провести почти сутки — деньги на экспресс тратить было неразумно, а обычный пассажирский ехал с остановками чуть ли не у каждой елки. Так что Олсен запасся в дорогу едой и книжкой для чтения. В купе с ним ехала семья — уже немолодые родители и ребенок лет пяти, который всю дорогу хулиганил и носился по коридору поезда, натыкаясь на пассажиров и хохоча. И для Олсена это было… весело и поучительно. А главное, здорово отвлекало от острого желания закурить, которое было решено изжить в себе раз и навсегда… Ну или хотя бы на время беременности. Так что, когда утром Олсен сходил с поезда, родители маленького Джада разве что на своего попутчика не молились, благодаря за помощь. И это тоже было круто. В том числе и потому, что за возней с ребенком забылись не только мысли о сигаретах, но и о том, что ждало на родине. А ничего ведь хорошего не намечалось! Сплетни. Вечный бич маленьких городов, в которых все друг друга знают. Новости разлетятся по округе быстрее, чем по радио. Все ведь так нажористо: приполз домой зализывать раны красавчик Олсен, хвастунишка Олсен, задавака Олсен… Неудачник Олсен! Уходить с перрона было, пожалуй, страшно — поезд теперь казался последней связующей с прошлым ниточкой. Так что Олсен стоял и до последнего махал рукой смотревшему на него из окошка семейству, с которым довелось ехать из столицы в одном купе. А потом просто смотрел вслед удаляющемуся составу… Привокзальная площадь уже опустела, когда Олсен вышел на нее, катя за собой чемодан на колесиках. А потому сразу бросилась в глаза дорогая спортивная машина с неместными номерами. А рядом с ней альфа, привалившийся задницей к ее низкому капоту так, что пришлось вытянуть вперед длинные ноги. Что характерно, тоже совершенно точно не местный. На него посматривали с понятным интересом все омеги и беты, торговавшие в окружавших площадь ларьках и магазинчиках. И ведь было на что: сильные руки, широкая грудь, узкие бедра… — Я уж начал думать, что все перепутал. Или этот твой бывший муженек наврал, — мрачно буркнул Дуг и поднялся на ноги. — Ты здесь… какими судьбами? — сглатывая застрявший в горле ком, спросил Олсен. — Такими, — непонятно ответил Дуг и шагнул ближе. — Ты почему мне ничего не сказал? — О… О чем? — О беременности! — Но… — Если бы этот твой долбак ко мне отношения выяснять не приперся, если бы не лез на меня с кулаками, заявляя, что я разрушил его брак и обрюхатил его омегу, так бы я ничего и не знал. И не смог бы все исправить. И сделать все вовремя, а не задним числом. И так-то сколько времени дурака валял! — Я ничего не понимаю! Почему он к тебе-то поперся? Ты-то здесь при чем? — отчаянно почти выкрикнул Олсен и нервно оглянулся. Ну да, сцена их встречи с Дугом стала новостью привокзального дня. А через час станет новостью всего города! Пришлось снизить уровень экспрессии: — Я же узнавал. Мне администратор в том отеле, где я… где я проснулся — другой, не тот, который мне зачем-то наврал, а… другой — он же мне записи показал. Я и… и трое неизвестных мне альф… — Не было никаких альф, — еще более мрачно рубанул Дуг. — Точнее, были, но очень быстро сплыли. Выгнал я их, а потом… Короче, это я — тот безответственный идиот, который дожил почти что до седых мудей, но так и не научился пользоваться презервативом. И это я — тот подонок, который оказался не способен сознаться, что трахнул пьяного и течного омегу, а после еще и подбил администратора отельного ему наврать… — Ты?! — поразился Олсен и прижал руки к животу. — Единый бог! А я… Я же подумал… Я же такое уже подумал! Ах ты! Голова Дуга отдернулась, когда Олсен со всей дури врезал ему по физиономии. Костяшки непривычного к такому кулака тут же опалило болью, и пришлось прикусить губу, чтобы не показать это. А потом большая ладонь Дуга опустилась Олсену на шею, притягивая ближе. — Прости меня. Я спраздновал труса. В оправдание могу лишь сказать, что был уверен: ты ничего из той ночи и не вспомнишь. С администратором в отеле договорился и сам решил молчать, чтобы совесть тебя после не мучила понапрасну. Потом спрашивал несколько раз, когда звонил тебе, все ли в норме. Про возможную беременность ведь, дурачина, спрашивал! Но ты всякий раз говорил: мол, все хорошо. А уж новость о том, что ты все-таки решил развестись, и вовсе обрадовала. А тут твой муженек со своими обвинениями. Да еще и уверенный такой! Я и отрицать даже ничего не стал, потому что себя таким дерьмом почувствовал — дерьмее и не бывает. — Знакомо, — мрачно сказал Олсен и отстранился. — Я, знаешь, почти сделал аборт. А потом… Потом будто Единый мне по башке настучал! Ну и решил, что нет. Что буду рожать. Папа и отец помогут, пока на ноги встану. А я сильный, я смогу. Так что… ну… ты просто знай: если вдруг ты не врешь про… про то, что между нами было, и не решил просто меня пожалеть… — Не придумывай! — …то мне от тебя ничего не надо. Я справлюсь сам. Это… Это была моя ошибка. Результат моего идиотизма. И теперь это мой ребенок. И моя судьба. А ты… — Я хочу принять в ней участие, — Дуглас смотрел в упор и очень серьезно. — Потому что… Потому что люблю тебя. Давно. Но ты был замужем. А я… Я не мог с замужним. — С замужним, который к тому же еще и изменщик коварный. Если альфе можно… Дуглас вздохнул и зажал Олсену рот ладонью: — Никаких двойных стандартиков. Просто я был когда-то таким же… таким же, как твой муж. И разрушил свою семью. А после… После и подумать ни о чем таком не мог. А тут ты… Как наказание за все мои прежние грехи — красавец, который меня сразил и влюбил в себя сразу, но который весь, целиком, был ходячей бедой. Омегой, для которого наставить рога мужу — лишь повод посмеяться и поизучать психологию. — Дуглас… — Но я готов рискнуть в надежде, что с нормальным, верным, любящим альфой ты свои взгляды на супружескую верность изменишь. Да и ребенок… — Дуглас, я все пытаюсь сказать тебе: не надо. Не надо таких жертв! Это из-за моей глупости ты не сдержался и… лег со мной. И это было мое решение — оставить ребенка. А значит, мое дело растить его. Не надо геройствовать и говорить мне о давнишней любви. Что я не видел, как ты иной раз на меня смотрел, когда я тебе байки про своих любовников в уши заливал? Я все равно не соглашусь на брак… из милости. Понимаешь? — Я не вру! Я действительно… — Не надо, Дуг. — Тогда… — Дуглас вздохнул и осмотрелся. — Тогда мне придется идти на крайние меры. Потому что трахать тебя посреди привокзальной площади я не готов, да и советами замучают, а я не знаю другого способа наглядно доказать, что мой интерес к тебе — совсем не какая-то там милость, а, зараза, вопрос, который… гм… стоит… ну… остро стоит. У меня ж от одного твоего запаха в глазах темнеет! Как еще я на тебя должен был смотреть, если хотел до одури, а ты мне про других своих любовников рассказывал?! Сидел, пил мое пиво, ел свои извращенские шоколадные рогалики и рассказывал! — Я хотел тебя расшевелить, — смущенно пояснил Олсен и глянул на альфу с наверняка совершенно дурацкой, откровенно щенячьей надеждой. — Потому что тоже все время думал о тебе. Вот почему ты мне отказал, когда я наконец-то решился тебя в постель позвать? Знаешь, чего мне стоило сделать это предложение? Думаешь, легко далось? А ты такой весь из себя в белом — нет, Олсен, вали по холодку, Олсен, я облико морале, Олсен! — Я не мог иначе! Да и казалось мне, что ты все еще рассчитываешь наладить отношения с мужем — не зря же течки только с ним и проводил. А я не хотел разрушить еще и твой брак, как разрушил свой когда-то. — Мы оба идиоты, — заключил Олсен и отвернулся, пряча слезы. — Вели себя, как… как малолетки какие-то. — Но теперь у нас есть ребенок. Пора взрослеть. Как считаешь? — Не знаю, — Олсен глянул косо и снова отвернулся. — У меня есть мегадовод! Такого привокзальная площадь этого вашего Задрищенска еще не видела никогда. Дуглас сказал это, а после обошел машину, сунулся в нее, что-то взял, вновь шагнул к замершему Олсену, опустился перед ним на одно колено и торжественно произнес-прокричал, явно адресуясь ко всем любопытствующим: — Любовь моя, выходи за меня замуж! — Это нечестно, — прошипел Олсен, глядя на роскошное кольцо, которое оказалось у него перед носом в раскрытой коробочке — как видно, именно его Дуг из машины и доставал. — Соглашайся, а то мне под колено камешек попал. Острый, зараза! — так же негромко просвистел в ответ Дуг. — И вообще я себя таким идиотом еще никогда не чувствовал. — Зато войдешь в мифы и легенды нашего городка. — Так ты согласен? Или… Или я что-то не так понял, и… — Лицо Дугласа изменилось, в глазах поселилась растерянность, рука с коробочкой дрогнула. — Настаивать я не буду, конечно. Попрошу лишь, чтобы ребенка… — Дубина ты, — с нежностью сказал Олсен, обхватил Дугласа ладонями за щеки и склонился ближе. — Ну конечно я согласен! Эмм… Согласен обручиться с тобой. Потому что глупости вроде замужества по великой любви, но без понимания того, что собой представляет будущий супруг, я больше не совершу. Ну и потому что тебе нужно будет… напомнить мне, так ли уж ты хорош в постели. А то результат, — Олсен хлопнул себя по животу, — есть, а вот процесс из памяти стерся подчистую. А это не есть правильно.

***

Папа позвонил Олсену примерно через миллисекунду после того, как тот надел на палец обручальное кольцо Дугласа и сел в его машину. Естественно, родитель уже все знал и радостно заверещал, поздравляя… с примирением: — Я же говорил, что все у вас с Эдвином будет хорошо! — Это не Эдвин. — Так и вышло — вы помирились… Что? — Это не Эдвин. — Но… Но Санни сказал, что на площади тебя встретил красавчик — высокий, широкоплечий и брюнетистый. И что он приехал на какой-то дорогой тачке, от восторгов по поводу которой у Санни, кажется, течка началась, а у меня уши сплавились. А еще этот альфа стоял перед тобой на коленях… Ну, вылез из машины, конечно, а после стоял… Единый бог… Так это не Эдвин? А кто? И… И ты же беременный! Он об этом знает? Если не знает, не говори и… — Его зовут Дуглас, папа, и он, конечно же, о ребенке знает. Хотя бы потому, что принял непосредственное участие в… ну… в процессе его создания. Так что, кажется, все хорошо. Иди пеки рогалики. И пива… — Тебе нельзя! — хором (в правое ухо через динамик телефона и в левое — со стороны водительского сиденья) рявкнули папа и новоиспеченный жених. И Олсен, услышав это, с удовольствием потянулся, устроился поудобнее на сиденье, сложил руки на пока еще плоском животе и улыбнулся, адресуясь к тому, кто сидел там, внутри, но теперь, несмотря на прежнюю темноту вокруг, одиноким и никому не нужным себя наверняка не чувствовал. В точности так, как сам Олсен, которому жизнь, кажется, все же решила доказать, что не все альфы такие уж козлы, а рогалики… рогалики нужно есть, а не наставлять. Хотя, если честно, на головы некоторых, особо «умных» деятелей, они иной раз так и просятся! Причем совсем не те вкуснейшие, папины, которые делаются из хрупкого слоеного теста и с нежной начинкой, а самые что ни на есть настоящие — не рогалики, а рога. Ветвистые и из кости. А лучше из чугуна! Чтобы свободные отношения, если эти самые «умники» вдруг решат их добровольно-принудительно организовать в своей семье, не казались им такими уж… свободными!