Neurosis

Тело человека — удивительная структура, пластичная, мягкая, подвижная. Дети так любят лепить из пластилина, познавая своё тело, учась быть не послушной массой, но самим собой… Мы вырастаем из мягкого пластилина такими разными, по-разному пластичными и разными по ощупь и на вид. Капитан точно отлит из олова, такого легкоплавкого, если знать, как обработать, такого смертоносного и твёрдого, непоколебимого в своей гибкости. Мой друг Тин, напротив, словно из упругой резины, из мягкого, но упрямого каучука, возвращая раз за разом себе форму, не готов ломаться ни под каким давлением, отскакивая от любых препятствий, поражает силой воли и силой удара. Я знаю каменного, словно вытесанного из гранита непреклонного Домагоя. Никого не может обмануть тонкость линий его сильного тела, прозрачная белизна кожи. Покрытая мельчайшими трещинами бесконечного давления прошлого и будущего, мраморная статуя хорватского бога штрафной выстоит неизменной сотни лет. Я знаю текучего как гелий Субашича. Лёгкого, не смотря на рост и производимое впечатление, мягкого, почти несуществующего. Не держащего форму, идущего против любых границ, Не пропускающего мимо себя даже электрический заряд. Тело Бруно — плотный, гладкий, твёрдый и при том такой хрупкий, лёгкий и невероятно прочный парафин. Мне кажется, я сломаю об него руки, когда, подбежав поблагодарить за спасение ворот от случайного и обидного гола, он обнимает совершенно неожиданно, крепко, порывисто, почти жестоко. Он нежный, тонкий, горячий, почти жидкий, почти обжигает, выплавляясь под кожу, лаская ладонями лицо, шею. Целует взахлёб, будто облизывая пламенем ритуальной свечи. Стекает по коже, пробирая жаром до костей. Обжигает не больно, но глубоко оставляя свои следы. Он застывает от осознания того, что творит. Покрываясь прозрачной корочкой страха, столбенеет, подаётся назад… Но лишь касания достаточно для того, чтобы, ломаясь, крошась, забивая поры, он впился в тело снова и продолжил обжигающий танец внезапного огня. — Что на тебя нашло? Волосы мокрые, будто я только что вышел из душа, слипшиеся перепутанными парафиновыми иголками. Дыхание загнанное, тяжёлое. Сердце колотится где-то в голове. Мне лучше, чем было пару часов назад на поле, когда Перишич забивает окончательно победный гол. Я был счастлив в тот момент настолько, что не видел и не слышал ничего вокруг. Будто незримый, неощутимый, водяной пар, оставшийся на траве после дождя, я растворился во всеобщем веселье в тот момент. И сконденсировался только сейчас, изогнувшись в оргазме под человеком, которого считал близким другом и продолжал ценить, любить и уважать столько, сколько знал его имя. — Хотел победить с тобой, — задумчиво отвечает Бруно. Ведёт небритой щекой по моему плечу. Укладывает жёсткое гладкое, тяжёлое тело рядом, подтянув к себе, обнимает поперёк груди. — Хотел, чтобы первый раз был, когда добьёмся чего-то значимого вместе. — То есть, выход в Лигу Чемпионов для тебя незначим? — скорее чувствую, как недоуменно изгибается моя бровь. Хочу заглянуть ему в лицо. Хочу увидеть его красивые, всегда спокойные восковитого цвета глаза. — Сборная важнее, — говорит он тихо, и я понимаю его усталый тон. Только в сборной он дома до конца. — В сборной мы — семья… Тело плавится под жаркими касаниями мягкого, расплавленного парафина. Не такого жгучего, и смертоносного как олово. Не такого безразличного как каучук. Вечного как мрамор. И текучего как гелий. Простого, настоящего, уютного до лёгкой боли глубоко внутри жара, не обжигающего, не колючего. Спасающего. Заживляющего. Снимающего любую боль. Значимо только то, что происходит здесь и сейчас. В сборной, часть которой всегда будет с тобой. Даже, если время, расстояния и футбольные боги разведут нас в клубах и поставят тебя против меня. В сборной, вместе, из разного пластилина, разные снаружи и внутри, мы будем важнее друг для друга, для семьи, всегда. Ты будешь важнее для меня всегда.