Цвет жестокости

«Джейсон, тебе страшно?»       В тот день он улыбнулся и отрицательно покачал головой. Да. Тот день был солнечный и тёплый, и Шерил накрасила губы отвратительной розовой помадой. Хотя Джейсону всегда нравилась красная. Цвета крови, бьющей в жилах. Он любил, когда на его белой коже расцветали бутоны красных роз — её поцелуи самые горячие, словно раскалённым добела металлом по телу. Её кожа самая белая, и весь огонь, который струился внутри тонких голубоватых венок проистекал наружу потоком огненных волос, словно отображая её истинную сущность. Шторм хаоса. Его личный вихрь с вишнёвым вкусом, вихрь боли, сомнений и неотвратимости.       Шерил Блоссом любит красный цвет. Она сама не знает из-за чего, не от какого-то там символизма, который безусловно уловил бы любой психолог в её странных предпочтениях. Вовсе не из-за значений или моды. И даже не потому, что красный — цвет Блоссомов, цвет её психопатичной семейки. Просто потому, что красный — самый-яркий-цвет. Самый горячий. Самый заметный. Она любит его, когда носит своё пальто, или очередное платье. Шерил ест из красной тарелки и пьёт из красного бокала красное вино. У неё есть красный гребешок для волос и стены в её комнате красные, как бархатная обивка в гробу.       Джейсон всегда любил порядок. Он любил, чтобы всё было чётко, чтобы чёрным по белому, буковка к буковке чётким шрифтом в его ровной жизни. Ему бы больше подошёл чёрный или серый. Но он носил красный только потому, что так было правильно. Так было по порядку. Так делали все Блоссомы, и Джейсон не мог пойти против традиции. Ведь в его жизни всё должно было быть по сценарию. Всё должно было быть упорядоченно, как в математической формуле, как в учебнике арифметики, чтобы никакой энтропии, чтобы с одного раза, без работы над ошибками.       «Настоящий Блоссом, должен просчитывать всё на шаг вперёд, он должен всё делать правильно и упорядоченно, но оставаться, при этом, хаотично-непредсказуемым.» — сказал как-то раз его отец. Он всегда был недоволен, как бы сильно они не старались. Всегда считал, что они с сестрой не идеальны, что они не подходят, что они не смогут продолжить традиции рода.       Тогда Джейсон понял, что они с Шерил просто должны были родиться одним, единым разумом. Просто что-то пошло не так и они разбились надвое, как древнегреческий андрогин. Просто судьба пошутила. Хотя на богов они не роптали и никогда не желали бы их свергнуть Может быть поэтому, в награду за своё смирение, они изначально были в одном чреве, и хотя бы искать друг друга по всему миру им не пришлось? И мог ли он, в таком случае, не начать притягиваться к ней, как к огромному противоположно заряженному полюсу, как к своей половине? Ответ — нет. Он не мог. Ещё с детства, когда они вдвоём гуляли по лесу, когда они были вместе каждую минуту своего существования, ещё с момента появления на свет, лёжа в соседних детских кроватках — они были обречены. Джейсону казалось, что это нормально, когда ты любишь кого-то вот так, больше себя самого, когда не представляешь своей жизни в одиночестве. Он всегда думал, что Шерил — его будущее, настоящее и прошлое, и ему было очень больно узнать, что жениться на сёстрах не принято. Это был день их девятого с Шерил рождения, Джейсон сделал ей предложение и впервые поцеловал, ещё по-детски наивно и невинно — чмокнул в сухие губы и кольцо на пальчик надел. Взрослые почему-то такого порыва не оценили и после этого дядя Клавдий долго ему что-то про инцест объяснял, Джейсон ещё мелкий был, он лишь понял из всего этого, что однажды его сестра выйдет замуж за кого-то другого и вместе им быть не суждено. Это разбило его, тогда ещё детское, совсем нежное сердце.       Красный цвет — такой противоречивый.       Джейсон не может смотреть на девушек с рыжими волосами. Они неидеальны. У них недостаточно белая кожа. Он всё время сравнивает и находит ещё кучу изъянов. Ведь ни одна не сможет достичь неповторимого оригинала — они выглядят подделками на фоне сестры. Мать говорит ему, что его невеста обязательно должна быть рыжей. Джейсон очень хочет сказать ей про то, что у сестры тоже волосы рыжие, но вспоминает слова дяди Клавдия и молчит. Он не может побороть себя. А Шерил только улыбается шире, берёт его за руку и утаскивает в бездну, туда, где на дне пылает раскалённое жерло вулкана.       Она могла бы отказаться в ту ночь. Она могла бы сказать, могла бы только одним лишь взглядом выразить, хотя бы один намёк на несогласие. Джейсон бы отошёл в сторону и никогда бы больше не попытался тянуть руки к огню. Потому, что он прекрасно понимал, насколько абсурдны, патологичны и аморальны его посягательства. Но Шерил улыбалась. Как и всегда. Её мягкие бархатные губы под слоем красной помады растягивалась в лукавой усмешке и она снова хватала его за руку и запрокидывала голову назад, открывая нежную белую шею. Шторм Хаоса. Только Джейсон, без риска для жизни, мог к нему прикоснуться и заглянуть внутрь. Он точно знал, что никто и никогда больше не увидит её настолько открытой и искренней. Никто не увидит горящих глаз, словно угольки, светящихся в ночи, не увидит, смешанной с помадой, крови на губах и не услышит хриплого обжигающего шёпота:       «Джейсон, ты боишься?»       Да. Он боится. Сильнее всего на свете. Он боится, что однажды всё станет известно. Боится, что придётся однажды прекратить эту связь. Шерил зовёт его, а он боится, что ему не хватит духа последовать за ней. Ведь он любит, чтобы всё по порядку. Чтобы всё так, как нужно. И после каждой ночи, проведённой вместе, он будет затыкать уши динамиками и слушать на всю громкость что-нибудь отвратительно тяжёлое, с барабанной дробью, чтобы заглушить её стоны, стоящие в голове. Слишком стыдно. Слишком желанно. Он ненавидит собственную трусость. А она только смеётся и крохотной хаотичной частицей летит дальше, непредсказуемо меняя траекторию и всегда предсказуемо возвращаясь к нему. Она не хочет это прекращать, а Джейсон и не настаивает — он просто плывёт следом по течению, и у него кружится голова на крутых виражах.       Так не должно быть. Зачем они родились порознь? Зачем не в одном теле? Ведь они просто обречены всегда быть рядом, чтобы уравновешивать друг-друга. Потому, что без неё Джейсон ощущает себя пустым, распиленным надвое, безжалостно истерзанным, лишённым половины тела. Их мать всегда была жестокой сукой. И этот её поступок был самым чудовищным и безжалостным по отношению к своим детям. Ей просто нельзя было рожать близнецов.

***

      Жестокость — главная черта всех Блоссомов, тут уже вне зависимости от людей, неискоренимо и обязательно. Просто генетически заложенная особенность. Из поколения в поколение. Маркер их идентичности, нечто вроде рыжих волос или красного цвета. То, что определяет их принадлежность друг к другу. И, когда Джейсон умирает, он проявляет эту жестокость в её наивысшей мере.       Шерил хотела сбежать.       Джейсон её не отговаривал.       Но он умер. И бежать смысла не осталось. Он, своей собственной трусостью, забил гвозди в крышку своего гроба. Понимал, что нужно жить дальше, понимал, что их связь должна была разорваться, понимал, что нужно искать кого-кто, кто смог бы заменить её. Заранее знал, что всё это бесполезно, безоговорочно принимал свою зависимость и понимал, что всё равно вернётся. Но не успел просто. Просто иногда всё идёт не по плану.       Шторм Хаоса.       Шерил помнит этот день. Был дождь и её мать курила сигареты одну за другой, пустыми глазами глядя на чёрный ящик, внутри которого покоилось тело. Шерил не плакала, когда подходила к гробу. Не кричала и не рвала на себе волосы. Только смотрела молча, растерянно, и вопросительно, как-будто спрашивая, зачем брат так поступил. Как-будто ещё не веря. Как-будто надеясь на то, что он вот-вот глаза откроет и протянет руку, и тогда можно будет подставить голову, ластясь, как кошка и стать на минуту самой счастливой и почувствовать себя целой. Но он неподвижно лежал внутри, и красный цвет обивки его последнего пристанища оттенял рыжие, как-будто в одночасье потускневшие, волосы.       Осознание накрыло чуть позже, вместе с безумием. Она поняла, что Джейсон не вернётся. Ни сегодня, ни завтра, вообще никогда. Его просто нет больше нигде, вот и всё. И тогда пришло безумие. Красным росчерком порезов на коже рук, красной помадой на зеркале, дрожью в теле, когда чёртов Эндрюс, так похожий со спины, маячил где-то рядом. Она поняла, что достигла грани хаоса тогда, когда он привиделся ей впервые. Словно живой. Шерил снова хотел порезать себя, но он подошёл и отнял бритву. Головой покачал и пальцем ей пригрозил, чтобы не делала так больше. Он всегда так в детстве поступал, когда Шерил себя плохо вела. С того дня резать себя она перестала. А он стал приходить чаще.       Но его приходы, сначала приносящие призрачное успокоение, со временем стали нести в себе разрушающий заряд отчаяния и горького осознания иллюзорности происходящего. Шерил каждый раз протягивала руки, пытаясь дотронуться, коснуться рыжих волос, зарыться в них, чтобы ощутить тепло. Но в это же секунду он растворялся в небытие, оставляя после себя лишь холод зеркальной поверхности. Шерил била зеркало кулаками и громко, отчаянно, кричала, и тогда мать снова грозилась отправить её к сёстрам милосердия. Однажды она наглоталась таблеток и легла на кровать. Тогда было совсем плохо. И Джейсон снова появился. В ту ночь он впервые заговорил с ней, как-будто не был иллюзией. — Шерил, я… — Не надо, — сказала она. — Какая разница? Пускай.       Она положила пустую упаковку из-под снотворного на прикроватную тумбочку, равнодушно повернулась на бок и закрыла глаза. — Мне так жаль. — Не важно, Джей, — сказала она. — Всё так и должно было быть. Ты умер, а я осталась. По другому не бывает. Ты сам знаешь. Никто бы нас не принял. Прах к праху. Пепел к пеплу. Потому, что так и бывает. У нас. Так всегда.       Она не плакала. Просто лежала, под действием транквилизаторов, обнимала себя за плечи и мутно смотрела в стену. Джейсон тяжело опустился рядом и обнял её поперёк туловища, невесомо касаясь белого платья. Прах к праху. Красное по белому.       Настоящие андрогины, те, кто действительно слит воедино, они не отталкиваются и не притягиваются, — они находятся друг в друге. Лабиринт в лабиринте. И никаких плюсов или минусов, никаких противоположностей, — это знак равно. Две одинаковые черты друг под другом. Джейсон ушёл, но остался в её собственном отражении. Смотришь и видишь своё лицо, можно даже волосы расчесать и прочертить губы красным контуром его самой любимой помады. И ей никогда не могло быть скучно рядом с ним, потому, что она никогда не скучала наедине с самой собой. И всё, что было между ними все эти годы, до рокового момента его смерти, всё это образовало вокруг даже не крепость, а целый красно-белый город. Их личный город. Огромный, как целый мир и пустой — ведь им двоим был никто не нужен. И в этом городе не было места другим. И все её попытки забыться и найти кого-то ещё, были тщетными и заведомо провальными. Шерил уже потеряла свой единственный шанс. Другого судьба ей не даст. Судьба вообще не любит вторые шансы раздавать. Не Блоссомам уж точно — они не заслужили. Она боится одиночества слишком сильно, чтобы найти в себе смелость жить дальше. Потому, что время не лечит, оно лишь учит жить с болью, а Шерил Блоссом оказалась слишком плохой ученицей. — Пойдём домой, Шерил, — тихо сказал Джейсон.       Она слабо улыбнулась и закрыла глаза, переплетая пальцы с его. — Пойдём, Джей-Джей, пойдём. Мне так много всего нужно тебе рассказать.       Теперь, когда у неё уже нет сил терпеть. Когда она в последний раз глотает ударную дозу таблеток, Джейсон ждёт её, незримо, где-то рядом. Они уйдут вместе. Потому, что они никогда не вылезут друг из друга. И их город всегда будет только для двоих. Пустой и величественный. И они будут гулять по его улочкам, гладить красные кирпичные стены, держась за руки, и слушать предрассветные крики птиц.