Сюрприз с Дороги

Сказать, что Яна не переживала за Ника, будет неправдой. Переживала. Особенно когда ехала обратно к родному городу в автобусе. Солнце садилось, над самым горизонтом попав в облачную, до того почему-то незаметную, пелену, и превратилось в алый диск расчерченный дымчато-сизыми полосами. Выше небо светилось розовым, красным и оранжевым. Тонкий серпик месяца проступал неясным призраком, и порой Яна путала его со следами брызг на автобусных стеклах. Она тихонько скрещивала пальцы и пыталась вспомнить все детские приметы, позволяющие выторговать хорошую погоду - тучи надвигались и все больше походили на предвестников холодной снежной бури. Бури не случилось, но дома Яна первым делом написала Элли, однако та не подавала признаков присутствия в сети. Она просидела с ноутбуком почти до часу ночи, изучая карты погоды и окрестностей. Не очень дружелюбно огрызнулась на заглянувшую с вопросом об ужине маму. Но та в ответ молча принесла кружку с горячим какао и тарелку теплых бутербродов, погладила взъерошенную дочь по плечу и ушла, плотно притворив дверь. На следующий день, так и не получив ответа от Элли, Яна поехала на работу. Просто чтоб не сорваться пешком по маршруту "однёрки" - утренний рейс уже ушел - искать шоссе в неведомое за "Поворотом"... На работе ее особо не дергали, хотя "просто заглянули" почти все сотрудницы ДК. Кто "вернуть сахарок" - практика "одалживания" чая, кофе, сахара, печенюшек между кабинетами и сотрудниками сложилась давно, но никогда еще Яне не приносили одолженное так активно, припоминая давно забытые набеги и хищения. Кто - "документик" занести и положить в "передаточные" и "хранительные" накопители. Кому срочно понадобилась сделать копию справки для бассейна, мед.книжки, свидетельства о браке, кому еще чего. Яна разом и сочувствовала зверям в зоопарке, испытывая глухое раздражение на человеческое любопытство, и в то то же время, в ней зрела нежность и теплая признательность к этим людям, проявлявшим так неловко и неуклюже беспокойство и тактичность. И отвечая им на разные версии "Ты как?" - "Все нормально. Я в порядке", она искренне им улыбалась и понимала, что с рабочим коллективом ей очень повезло. Элли прорезалась в четвертом часу. "Блииииин!!! Ну я же просила до апреля потерпеть! Ну кто ж в перелом по Дороге без страховки бродит!!! Ладно, что-нибудь придумаю. На край, проброшу контролек по следовым ниткам. Но мои островки... они... ну такое... очень "такое" - вынесут Ника к людям, или не очень людям, а может и очень не-людям, но точно вееесьмаааааа неприятным. Пренеприятным даже, я б сказала. Но извини, тут уж кому как с коллегами по прошлой жизни повезло. Всё. Отбой. Ушла шаманить. Будут новости - скажу". Все дальнейшие вопросы Яны уходили в пустоту, вконтакт опять писал над списком сообщений околесицу: по его данным Элли была в сети двадцать второго марта, а отвечала Яне седьмого апреля. То, что этот день еще не наступил электронный сетеразум почему-то не смущало. Сообщение: "Было непросто, и не обошлось без приключений, но теперь Ник там, где хотел, и даже жив, и относительно непотресканный и никем не сожранный. На диво вообще никем нежратый. Так что можешь выдыхать - всё хорошо", - пришло через две недели около девяти утра, и вконтакт наконец показывал "Элли Черходская была в сети сегодня в 09.09". После работы Яна пошла в гимназию к Симке, где отец Илия вел по четвергам "воскресную школу", ее регулярно посещал Иван, теперь с подругой, и часто присутствовала Надежда. Дети так бурно обрадовались новостям о Нике, что Яне стало стыдно за собственную толстокожесть. Но на нее столько всего навалилось и продолжало наваливаться, что о Нике просто некогда стало помнить. Во-первых, она ведь как и собиралась, пошла в полицию и написала заявление. Молодой полицейский, к которому ее направил дежурный вручать составленный по образцу документ, сначала отнесся к ней не очень дружелюбно, но потом переспросил о времени, дате и месте нападения, позвонил кому-то и радостно закричал в трубку: "Тут к нам ваша "шапочка" пришла! Сама пришла! С заявлением! Понял! Понял! Есть придержать бережно!" Разговор с другим полицейским, точнее с двумя - усталой и прыщавой полноватой девицей неопределенного возраста и приятным чуть более полноватым дядечкой в коричневом джемпере с желтыми птицами был коротким, ее еще раз выслушали, напоили водой, потому что она отчего-то начала дрожать и внезапно для самой себя расплакалась, и попросили прийти в пятницу после работы к ним в пятьсот третий кабинет. И уже тогда и там, в низкой мансардной каморке с красивыми полукруглыми окнами и огромным количеством кактусов, расставленных повсюду, разговор затянулся до десяти вечера. Естественно, Яна и тогда не стала рассказывать о Нике, но это оказалось неожиданно сложно - полицейские ее все время перебивали уточняющими вопросами, просили показать, кто, как, где стоял, на каком расстоянии, как ее хватали, как она убегала, что видела и слышала... или наоборот вдруг отвлекались сами и начинали рассказывать истории из других своих дел, или про кактусы, расспрашивать по работу, родителей, домашних животных, детство, про друзей, про то волновались ли за нее дома... и несколько раз Яна чуть не проговорилась. Но в протоколе допроса потерпевшего, который она подписывала, было четко написано, что ее спасли от избиения и изнасилования мужчины, которых она не узнала и не разглядела, так как было темно, а она была очень напугана, из-за чего сразу убежала домой. Уже утром в следующий понедельник около подъезда ее караулила средних лет худая женщина в позолоченных очках и кашемировом пальто. Она представилась сотрудником российского представительства Международного комитета по правам человека и принялась объяснять Яне, как нечестно работает нынешняя полиция при проведении опознания, не разыскивая настоящих преступников по приметам, указанным потерпевшим, а подбирая подходящие лица из уже задержанных. Она чуть ли не насильно запихнула Яне в карман свою визитку, настойчиво убеждая позвонить ей предварительно, если Яну "вынудят участвовать в подобной пародии на следственные действия." На опознание Яну позвали в середине вторника, привезя повестку на работу, Марине Антоновне. После того как Яна назвала и указала среди десяти мужчин и парней, тесно набившихся вдоль стены крохотного зальчика, троих участников ночного грабежа, тот, который догонял ее и хватал за куртку, начал орать, что она об этом еще пожалеет, и бросился на нее. А когда полицейский перехватил его и заломил руки за спину, начал биться и плеваться. Потом у него на самом деле вокруг рта собралась белая пена. Это было отвратительно и жутко. Яна опять непроизвольно задрожала, ее затошнило, хотя она вроде бы не боялась и вообще была готова отстаивать справедливость Дэнова поступка невзирая ни на какое давление, и дала себе слово не повторять внезапных истерик. Повторное опознание состоялось через день и на нем уже, кроме бандитов, среди мужчин были Дэн и его друг, а в зальчике рядом со следовательницей Анжелой сидела та самая правозащитная дама, на сей раз оказавшаяся адвокатом. Теперь она пыталась убедить Яну и всех присутствующих, что Яна узнает не тех, кто на нее напал, а тех кого называла в прошлый раз. Она потребовала выключить свет и при тусклом свете экрана мобильника в руках одного из полицейских подробно описать по каким именно приметам Яна узнает преступников. Все это ужасно выматывало. Яна после визитов в полицию могла только по часу мокнуть под душем и сразу падать в постель, даже не включая ноутбук или читалку перед сном. Во-вторых, на работе тоже творился форменный бедлам: ДК осаждали девочки, девушки и женщины жаждущие немедленно записаться в театральную студию или в любой другой кружок, лишь бы он работал одновременно со студией. Они просачивались в коридоры, они обрывали телефоны. Они жаловались, что их не принимают, в администрацию. И очень сильно мешали работать. Егор добавлял проблем сотрудникам ДК не только этим - он повадился таскать в ДК материальные ценности актерско-театрального назначения: начатые наборы грима, бэушные кисти-щетки-расчески, лицевые накладки, парики и костюмы. Причем что-то было его личным имуществом, что-то ему отдавали "просто так" друзья с кино- и телестудий. И из второй части даров не все вещи были уже списанным хламом на выброс, некоторые материальные ценности шли как официальная материальная помощь и безвозмездная передача, а некоторые весьма дорогие объекты и вовсе оказывались переданы студии в пользование временно. Их требовалось оформить, оценить, поставить на учет, и даже, в некоторых случаях, уведомить страховую компанию об изменении места хранения ценного имущества. Проблема была в том, что Егор почти никогда не привозил к чемодану барахла каких-либо документов, а привезя забывал отдавать. Вечно не мог и не желал вспомнить, что чем является, от кого и как получено. Светлана Васильевна хваталась за голову и сердце, а Марина Антоновна, принося Яне очередную распечатку с почти понятными названиями театрального реквизита и пятизначными цифрами стоимости, медленно гладила ее встрепанным волосам и приговаривала: "Нас посадят, но ты не бойся! Таков извечный путь российской интеллигенции. Там тоже есть хорошие культурные люди. Не переживай". А еще Егор и Купель не только репетировали Онегина перед поездкой в Ярославль - их действительно пригласили, но и затеяли новую постановку ко Дню Победы, по какому-то оригинальному сценарию покойного Егорова друга. И мало того, что вовлекли туда едва ли не все танцевальные и хоровые группы, из-за чего периодически летел график и к неутомимым поклонницам Хованского присоединялись возмущенные родители. Так еще теперь эта пара особо творческих личностей носилась друг за другом по лабиринтам коридоров ДК и, отловив какого-нибудь не успевшего скрыться сотрудника, пыталась вовлечь в свои споры. Выглядело это всегда одинаково. Либо Егор, либо Вера драматично завывали: "Я не могу!!! Она (он) бесспорно талант (иногда звучало даже "гений" - и это предвещало особенно длинный и громкий спор), но..." - дальше следовал параллельный сдвоенный монолог с размахиванием руками и изображением разных сильных чувств лицом, оба они кричали друг на друга и собеседника вроде бы русскими и нормальными словами, но понять, что имеется в виду, оказывалось решительно невозможно. Внезапно, уловив где-то в эфире неведомо что, они оба синхронно замирали, вскрикивали: "Да!" - одинаково показывая друг на друга пальцами обеих рук, и... обняв и чмокнув в щеку - Вера, схватив и потряся руку - Хованский, уносились в сторону репетиционного зала студии, где в это время гомонила, грохотала скамейками и чем-то еще юная часть театральной команды. И все это не считая того, что вконтакте на Яну регулярно сыпались странные истории от местных и совсем неместных незнакомых людей. Яна их все старательно прочитывала и всем отвечала, а некоторые истории начала копировать в отдельную папочку. Потому что в этом плане ей удружил папа. Будто превратившись в Ромку, в субботу после ухода Ника, он с загадочным видом заявил, что раз кавалер дочери вынужденно сбежал и личная жизнь означенной барышни ныне свободна, то он знает прекрасный способ занять ее ум, руку и сердце не откладывая проблему далеко. И повел ее в пиццерию на свидание. Со своим добрым товарищем, - шестидесяти пяти летним галантным и обходительным, но сморщенным и седым дедушкой, профессором истории, научным сотрудником местного краеведческого музея. И тот предложил Яне совместно писать книгу о родном городе по типу "Мифосибирска" - материалами и фактами он Яну обеспечит, вычиткой и научным руководством тоже, за окончательную корректуру возьмется папа, но писать живой текст современным языком предстоит Яне. Яна засмущалась и отказалась, но Тимур Николаевич все равно подарил ей красивую флешку в виде деревянной книги с золотым обрезом. Вечером Яна залезла и обнаружила там множество пдф-файлов подписанных названиями газет, датами. Отрыв наугад файл "газета_Труд_1972г_05май_4_2" она обнаружила заметку "Сигнал, которого не было", про машиниста поезда, что остановился перед переездом, на котором застряла, угодив колесом в яму перед рельсами, машина со школьниками, едущими на сажать лес на месте пожара. Машинист утверждал, что увидел стоящую на рельсах девушку размахивающую белой косынкой. Но когда все же затормозил и, выскочив, побежал к ней ругаться, обнаружил только одинокую березу между елей видневшуюся с изгиба дороги. Зато на подъезде к переезду высматривающий девушку машинист смог вовремя остановить не успевший разогнаться состав. Благодаря этому выжили ученики двух восьмых классов школы номер семь города Молотобоевска и их учительница труда. Яна легла спать под впечатлением. Но так и не смогла уснуть слишком живо представлялся ей усатый загорелый машинист, в итоге в три ночи, вместо того чтобы спать, Яна пересказывала древнюю газетную заметку в виде рассказа. Полшестого утра рассказ улетел вконтакт к Ивану, - добавиться к Яне в друзья дети решили еще в супермаркете, выбирая для Ника батончики мюслей. Иван Янин труд горячо одобрил и стал первым читателем. За воскресенье рассказом стала еще одна заметка, про заблудившуюся в лесу в 1991 году старушку, которая увидела немецких парашютистов и приложенный к файлу текст приказа по районной милиции от ноября 1941 года - разыскать и допросить неизвестную местную жительницу, которая вспугнула диверсантов в месте высадки, заставив поспешно покинуть место схрона, однако не донесла об этом органам своевременно. В общем, маховик Яниной жизни внезапно раскрутился так интенсивно и в таких разнообразных направлениях, что она толком не могла сообразить, когда успевает есть и ходить в туалет - ей казалось, что она постоянно либо чрезвычайно занята, либо без сил опустошенная валится на диван, не всегда вспоминая снять халат и закрыть дверь от хвостатых домочадцев. Коты и Леда, однако, даже проникнув в комнату, вели себя прилично: не драли обои, не жрали мебель и провода, не висли на шторах, будто обновленный интерьер внушал им некое почтение или отвечал их эстетическому вкусу. Просыпаясь Яна часто видела и гладила не нарисованного Ником кота, а живого Кюхлю, или Леду. Елисей хранил верность лежанке на кухне. Но за Ника Яна волновалась. На самом деле волновалась. Ей просто оказалось некогда об этом думать, и не хватало сил на эмоции. И все же, все же, глядя на искреннюю радость Ивана и Симки, она испытывала очень странные чувства, будто случайно, не подумав, отдала другим свой очень дорогой и очень личный подарок. Сложную смесь сожаления, зависти, жалости, обиженного эгоизма, жаркого стыда и радости, какой-то гордости, глубокого удовлетворения. Она, по выработавшейся за прошедшие полторы недели ночного писательства привычке, перебирала в уме слова, пытаясь найти нужное и не находила. Благодарность за чудо? Вера? Может это чувствует проповедник, такой как отец Илия, когда святым становится кто-то другой, кто-то приобщившийся через тебя, и превзошедший тебя в любви? "Я - нерадивый апостол Чуда", - думала Яна вечером, проводя пальцем по линиям на обоях. Нарисованный кот караулил космический лайнер и орбитальную станцию. Их всех охранял крейсер. "Я рада что ты есть на свете. Рада, что вернулся домой. Рада, что ты был у меня. Я научусь все это ценить. Правда-правда. Обязательно!"