Чашка темного кофе

История жизни этого парня не покажется никому особо приятной или радужной и, возможно, именно поэтому он старался не вдаваться в подробности этой самой прожитой им жизни. Мало кто из его нынешних знакомых знал о том, как он жил до момента наступления совершеннолетия. Им известно, что начиная с восемнадцати лет он живет один, что работает разносчиком пиццы, корреспонденции, почты и всяких разных мелочей. А выходные проводит в одном из немногочисленных клубов города. Там после тяжелой трудовой недели он по-настоящему отдыхает. Танцы - это его хобби, его страсть, его болезнь. На самом деле этот парень и дня не может прожить без ритмичного движения ногами или руками. Но танцорам, не танцующим стриптиз, - а он категорически отказывается это делать - много не платят. Возможно, именно поэтому в качестве основной работы он выбрал себе работу доставщика. Оправляясь выполнять первый заказ еще рано утром, он мог воткнуть в уши наушники и танцевать. Отбивать кроссовками ритм по влажному от росы асфальту, щелкать пальцами, разгоняя сонливую мошкару и отбрасывать каштановую челку со лба, все также в такт музыке. Со стороны это, возможно, смотрелось нелепо, но парня это мало волновало. Да и косо поглядывали на приплясывающего парня в дешевой серой куртке в основном приезжие или особо «важные» персоны, по типу местной элиты. Но по утром на улицах горда и тех, и других было мало, и потому парень мог спокойно позволить себе немного потанцевать, вдыхая свежий утренний воздух. А еще, каждый понедельник, он ездил в Ратленд, чтобы навестить единственного человека, которого он считал своей семьей. Старенькая бабушка уже давным-давно обитала в доме престарелых. Судя по всему, кроме него ее никто больше не навещал, да она и не просила. По крайней мере, он так отвечал, когда его знакомые – своим другом за три года вольной жизни еще ни разу никого не назвал – пытались выпытать у него хоть какую-нибудь информацию о его семье. Никто не знал даже ее имени, а уж тем более как она выглядит и сколько ей лет, и их очень удивляло, что у него нет даже ее фото. Парень всегда отнекивался и отвечал, что он и так все помнит – каждую ее морщинку и каждый прожитый ею год, так, будто бы он сам прожил эту жизнь. И его словам почему-то верили и спрашивали уже, скорее, по привычке, нежели надеясь на ответ. Порою его знакомым казалось, что в его глазах цвета темного кофе отражалось слишком много мудрости и жизненного опыта. Это было более странным, чем его пританцовывающая походка по утрам и совсем не вязалось с его подростковым возрастом, недавно перешедшим черту полного совершеннолетия. Все в округе считали его слишком замкнутым и тихим и многие даже избегали его. Золотая молодежь завидовала его утонченной внешности и стройной гибкой фигуре, но предпочитала не трогать его. Они не боялись его, вовсе нет. Просто он был странным, как и для всех других, а местная элита не любит странностей непонятных им и, возможно, потому они предпочитали обходить его стороной. Они говорили, что он заразный, даже не смотря на то, что он был жителем Америки с рождения и всегда носил с собой американский паспорт. В ответ на их оскорбления он обычно пожимал плечами и молча продолжал свой путь, привычно щелкнув пальцами и отбросив каштановую челку с глаз. В Бёрлингтоне не любили азиатов, тем более азиатов, которые таковыми не выглядели, но являлись ими. Людей его национальности местные обычно представляли узкоглазыми коротышками с темной грубой кожей, кривыми ногами и противной беззубой улыбкой. Он же был другим. Изящная стройная фигура и рост под метр восемьдесят шли в разрез со всеми их представлениями о китайцах. А его нежная, слегка смуглая кожа, казалось, никогда не знала, что такое юношеские прыщи, угри и все остальные проблемы с кожей в его-то возрасте. Глаза его ближе к вечеру казались совсем черными, и лишь блики ночных огней города, отражавшихся в них, когда он изящным взмахом головы отбрасывал густую челку назад, позволяли особо наблюдательным узреть его кофейный взгляд. «Кофейный мальчик» – так прозвали его местные девчонки за его цвет глаз и волос, и каждый выходной они не забывали ему напоминать об этом. Обычно он не обращал на это внимание, и он вообще редко обращал внимание на то, что о нем говорят. Не заморачивался он и над тем, что некоторые поговаривали, будто бы он вовсе не интересуется девочками. Его, действительно, никто ни разу не видел идущим под ручку с девушкой. А желающих было немало. Некоторые девицы даже готовы были поклясться, что спали с ним и что в постели он даст фору любому богу любви. Он же привычно пожимал плечами, когда они втолковывали ему, что он должен бы отблагодарить их за защиту его чести, окружив его у барной стойки, и молча заказывал кофе. Всегда только кофе со взбитыми сливками. И водрузив горячую чашку на свой стол, он долго и тщательно размешивал сливки, то по часовой стрелке, то против. Когда кофе уже почти остывал, он медленно подносил чашку ко рту, едва смачивал губы, чтобы затем облизнуть их и ощутить тот самый, любимый с детства вкус, потом ставил чашку на стол и доставал из сумки черный ободок, чтобы убрать на время непослушную челку. И только после, спустя почти двадцать минут, он выпивал свой остывший кофе всего лишь в несколько глотков, сам относил чашку на кухню и уходил, ни с кем не прощаясь. Девицы обиженно вздыхали, а потом, подбадривая друг друга и убеждая, что в следующий раз хоть одной из них непременно повезет, отправлялись выискивать более доступных парней. А знакомые парня закатывали глаза, одаряя бестолковых девиц недовольным взглядом, до сих пор не понявших, что этот парень – орешек, который им не по зубам, и отправлялись заказывать точно такой же кофе. Им всем очень хотелось понять его и узнать, но поводов он давал слишком мало, чтобы суметь составить хоть мало-мальски сносное представление о нем. То, что кофе он пьет только со сливками, и дав напитку остыть, потому что такой кофе готовила для него бабушка, когда он был маленьким, было одним из немногих фактов из его биографии. Он действительно не любил рассказывать ни о своей юности, ни тем более о своем детстве. Не рассказывал он и шрамах на обеих руках, располагавшихся чуть выше локтя, хотя давно уже не скрывал их. Хозяин самого популярного клуба, в котором парень чаще всего танцевал, и вовсе подозревал, что шрамы у танцора не только на руках, и потому он так категорически отказывается зарабатывать больше денег. Стриптиз всегда был и будет одним из самых популярных видов танца и все лучшие танцоры мира просто мечтают хоть раз в жизни это сделать, но убедить в этом этого парня никак не удавалось. После двух лет уговоров от парня отстали почти все, и если кто-то предлагал ему, то в основном это были новички. Например, новые владельцы клубов или новые менеджеры тех же клубов. Но согласия не дожидались и они. Некоторые из них даже подшучивали над ним, вроде бы случайно интересуясь, нет ли у него проблем с мужским достоинством и не жалуется ли он его размер. Пребывая в хорошем настроении, парень иногда позволял себе ухмыльнуться и задать встречный вопрос о том, не волнует ли эта проблема их самих. Некоторые порывались дать ему за это в челюсть, ну или хотя бы под дых, но чаще всего он уворачивался. Плохому танцору мешают не ноги, а плохая реакция, на что он, конечно же, не жаловался. Пару раз ему все же досталось, но, несмотря на разбитые губы и фингалы под глазами, он опять-таки не жаловался, а молча отправлялся в свой любимый бар. Там он получал от бармена, одного из его знакомых, немного льда в льняном мешочке и занимал свободный столик, не забыв при этом заказать свой любимый кофе, и тоже не жаловался. Этот парень вообще никогда ни на что не жаловался, что заставляло людей еще больше сторониться его, ведь даже самый сильный и счастливый человек хоть раз в жизни, но на что-нибудь да пожалуется, но он этого ни делал никогда. По крайней мере, на памяти местных жителей за все три года, как он переехал из Ратленда в Бёрлингтон, такого не происходило. Правда, переехал – это громко сказано. Никто из местных жителей, ни его знакомые, ни коллеги, не знали о том, где он живет – в квартире ли или частном доме, а может в гостинице. Его долго допытывали, не в прямом смысле, конечно, вопросом, где же он ночует, если с шести утра он разносит корреспонденцию и все остальное, а с десяти вечера до двух ночи танцует, либо сидит в излюбленном баре. На что он с ироничной улыбкой отвечал, что он здесь только проездом, оставляя всех в еще большем недоумении. Попытки девиц-поклонниц проследить за ним ни разу так и не увенчались успехом. Каждый раз он словно шестым чувством обнаруживал слежку и тут же скрывался, не стремительно, конечно, а как-то чересчур вальяжно и лениво, средь деревьев парка, через который он, вроде бы как, уходил домой. Новоиспеченные поклонницы сбивались с ног меньше чем через неделю почти каждодневной слежки и отказывались от этой затеи. Знакомых парня это забавляло еще сильнее, чем надежда девиц соблазнить их таинственного друга, и частенько они сами следили, только вовсе не за ним, а за девицами, и куда более аккуратно и незаметно, чем они. А когда сыщики-неудачники возвращались домой, парни, выскочив из ближайших кустов, заставляли их бежать без оглядки до самого дома. Возможно, кому-то эта забава могла показаться жестокой, но на самом деле они не причиняли никому вреда. А когда парни рассказывали о ночных слежках и догонялках Кофейному мальчику, тот, похлопав ближайшего по плечу, наигранно печально сообщал им, что такими темпами им и до женитьбы на этих девицах не далеко. Парни, конечно, отплевывались и отнекивались, но в глубине души все же сомневались, что будет иначе. Городок их не такой большой, как может показаться с первого взгляда, так что выбирать особо не из кого. Почти все знакомые парней были либо их ровесниками, либо немногим старше, не считая хозяев клубов в которых они танцевали. Иными словами они были еще совсем юнцами и потому о женитьбе им было еще рановато задумываться, и они и не задумывались всерьез, а просто весело проводили свою юность. А он тем более, по крайней мере, так думали его знакомые. И они были правы. *** Совершеннолетие для граждан большинства штатов Америки наступает в 18 лет. А полное совершеннолетие наступает в 21 год.