Никто ничего не узнает

      Ночь.       Просторную лабораторию освещает одинокий луч из окна. Около него стоит доктор Генри Джекилл. Немногочисленные морщины лба, обрамлённые седыми прядями, становятся всё более различимы. В руках — записная книга, раскрытая ровно наполовину, да перо.       Долго хмурит лоб, всматриваясь в каждое слово, разыскивает подвох в мелочах. Снадобье давно вскипело и уже остыло. Быть ошибки не может, ничто не пойдёт не так.       Оставляет записи на рабочем столе, но всё ещё держит перо в руке, слегка приподняв его. Крутит против часовой стрелки, то сдавливая со всей силы, то едва придерживая. Вглядывается в капиллярную прорезь долго и упорно, наблюдает за медленным движением чернил.       Поворот на Север. Вот он, совсем юный, обращается к коллегам за помощью. Его вышвыривают за дверь, как надоевшего кота, только вместо помоев Джекилла встречают смешки омерзения и едкие замечания о том, что детей гениев природа обделила талантом.       Перо указывает на Юг. Первый месяц затворничества. Крики боли, жалкий плач оставили последнюю надежду на то, что такому господину будут служить люди. Имение покинули многие, но Пул, почтенный дворецкий отца, остался верен. Добрый нрав и стойкость позволили выдержать множество трудностей, о которых слуга осмелился вздыхать лишь рядом с кривым фонарём возле дома.       Наклон влево. Подготовка к эксперименту. Краткие минуты озарения спустя долгие недели отчаяния: «…Ингредиенты готовы, смешаны, снадобье тщательно подогрето. Двадцать миллилитров формулы ждут своего часа. Как раз столько, сколько нужно. От большего количества мне придётся избавиться в случае неудачи, меньшее, напротив, приведёт меня в бешенство, если десяти миллилитров окажется недостаточно. Дальнейшее исследование будет записано мною в журнал для удобства».       Вдруг, случайно роняет перо и не успевает закрыться от чернильных брызгов.       Вздыхает.       — Не лучшее начало.       Вынимает носовой платок вслепую, прикладывает к потемневшей коже, поднимает перо и обходит рабочий стол по кругу. Выверенными движениями укладывает письменные принадлежности.       — Вот и настал момент, которого так ждал. Сегодня… Это должно случится сегодня, я знаю!.. Тогда почему так трудно дышать? Просчитан каждый шаг, ошибки быть не может. Но что скребётся здесь, под самой кожей? Быть может, это трепет? Волнение?       Поправляет воротник.       — Какая нелепость! И начало было таким же… Несколько месяцев назад я никак не мог побороть бессонницу, измерял комнату ломанными линиями шагов. И тут стало душно. Отворив окно, я открыл для себя необыкновенную прелесть ночи. Никто не прятался, как обычно бывало днём: кто под котелком, кто за чужими спинами. В темноте все будто становятся невидимками, притворяются, что не видят других путников. И как интересно видеть их с самой что ни на есть высоты. Маленьких и беззащитных. К тому времени родилась моя теория, что подтвердила каждое слово.       «Весь секрет — в страхе. Люди боятся. Они так боятся смотреть в глаза подолгу. Отворачиваются прежде, чем увидят в дверях темницы связанных насмерть близнецов. В них источник терзаний души. Один внемлет ласке, похвалам, тяготеет к гармонии и совершенству. Никогда не бывает доволен и спокоен, ведь его цель — идеал. Кажется, жизнь длинная, в ней можно успеть всё. Однако забытый и лишённый всех радостей, доступных другому близнецу, второй чувствует его успехи. И в самый ответственный момент толкает того в небытие, занимая место добродетеля’’.       — И сегодня я говорю вам — довольно. Довольно прятаться и дрожать! Каждая ипостась обретёт заслуженную свободу.       Джекилл наклоняется к столу, берёт пробирку с ярко-алым содержимым. Вдыхает горечь эфира, зажмуривается и пьёт. Один глоток — и вот сосуд пустует, смиренно лежит на рабочем столе. Доктор вдыхает полной грудью, многозначительно поднимает вверх указательный палец и говорит следующее, как молитву, которую он твердил каждую ночь эксперимента: «Бросайте горе и нищету, от тягот избавьтесь душевных. Лишь мгновение отделяет нас от поры, когда исчезнет и след забот бренных! Миг проживите, — лжи настанет конец, ведь я боле ждать не намерен. Ждите, терпите, скоро рассвет, в мироздании грозят измене—!»       Его пошатнуло. Лицо исказил крик ужаса. Пальцы вцепились в ворот рубашки, едва не отрывая его. Доктор упал на пол и схватился за голову, точно дрожа в эпилептическом припадке. Мечутся по половицам руки, бесцельно хватаясь за трещину от каблука Генри. Она появилась в особенно тяжёлую ночь шестого провала. Но отчаянный вопль того дня не сравним с криком, рвущим глотку сейчас: «Боже! Помоги—и мне вынести пытку преображения! Очисть душу от зла—а—а!»       К концу стола катится пробирка, жидкость каплет на пол, от неё исходит алый пар. Доктор кашляет, покрасневшее лицо касается жёсткой половицы. Перед глазами расплываются круги, в которых едва можно узнать лабораторию.       — Это только темнота… Сейчас всё станет видно… — шептал доктор, часто сглатывая. Спазмы пронзали тело крайне неравномерно. И тут, в такт жуткой боли, раздался скрипучий голос.       — Тело изнутри будто рвёт… Сердце дрейфует как шхуна! Яд по венам пусть течёт, на пределе душевные струны!       Док застыл. То был не его голос. Слишком низкий и хриплый. И не Пула, единственного слуги в доме. За неимением других жильцов или родственников, доктору было о чём побеспокоиться.       — Очнулся, поди, — снова чужой голос.       Доктор вздрогнул.       — Кто здесь? Как вы сюда попали? — Генри приподнялся, зашипел, схватив чугунную голову руками. Кто-то тяжело шагнул в его сторону.       — Вам помочь? — Невесомая ладонь в перчатке примостилась на плече.       Джекилл боязливо поднял голову. С удивлением обнаружив, что боль исчезла совсем, он сощурился, вглядываясь в тёмный силуэт. Лицо не выражало ничего и говорило обо всём одновременно. Младые черты искажались звериным оскалом; светлые глаза были полны, если не нарциссизма, то надменности, а рука, так деликатно коснувшаяся плеча, неожиданно впилась в него с жадностью уличного вора.       Сбросив руку, доктор подскочил и громко вскрикнул:       — Пул! Посторонние в доме! Как это понимать?! Пул! — Вопил он, позабыв о расстоянии между лабораторией во внутреннем дворе и комнатой слуги, что располагалась чуть ли не в самом сердце дома.       Совершенно растерявшись, он, к счастью, вспомнил о колокольчике у двери. Набравшись смелости, доктор пробежал мимо незнакомца. Впрочем, весьма безуспешно приземлившись недалёко от его ног. Подлая подножка.       Не сдерживаемый, по-юношески наглый и жуткий смех разлетелся по комнате.       — Что вы себе позволяете? Мне хотелось позвать дворецкого и расправиться с вами устной договорённостью, но, видит Бог, вы предпочитаете иной исход.       Джекилл медленно приподнялся, отряхнулся со всем своим достоинством и устремил взор на колокольчик. Вот он оказался так близко к цели, что почти увидел своё отражение. Руки схватились за верёвку, но были остановлены всё тем же скрипучим голосом.       — Доктор Джекилл, вы не выглядите глупым человеком. Зачем же будить слугу, лично позвавшего меня сюда?       Доктор приподнял плечи, желая спрятаться за ними.       — Пул не мог пустить ко мне незнакомцев, — он обернулся, не выпуская драгоценный шнурок из пальцев.       — Мог, даже не сомневайтесь. Вы жутко кричали, уважаемый. И ваш вопль разбудил слугу, он заглянул в лабораторию, застал вас в странном припадке. По его словам, вы извивались, как поганый уж. Прислали за мной. Вот я и здесь.       Джекилл собирался заявить, что всё это ложь; что Аттерсон, его адвокат, знает Пула, и может подтвердить уход от привлечения к ответственности в суде.       Однако незнакомец вышел на лунный свет, и доктор, наконец, разглядел его облачение. Цилиндр, пальто, перчатки — всё опрятное, как и у каждого джентельмена. Облачение совершенно не шло ему, но, всё же, придавало бледному лицу более человеческий вид. Иначе его едва ли отличишь от трупа.       — Кто вы такой? — Доктор сжал верёвку сильнее, сдвинув брови.       Ухмылка скользнула на тонких губах незнакомца, — он явно сознавал своё превосходство. Снял шляпу с золотистой головы и поклонился, точно заведённый механизм:       — Мои извинения, я совсем забыл о манерах. Позвольте представиться, доктор Эдвард Хайд, — когда гость оказался в прежнем положении, искра озорства мелькнула в его холодных глазах. Но только лишь на мгновение.       Джекилл стоял в оцепенении. Он выпустил верёвку из рук, завороженный таинственной аурой, что исходила от гостя. Сделав несколько шагов вперёд, он оглядел того с головы до ног. Оценивал мастерство опытным взглядом, так как терпеть не мог выскочек.       — Вы доктор? — Держа себя в руках, вежливо спросил он.       Грубый смех разлетелся по комнате.       — А разве не видно?       — Но вы так молоды!       — Разве в нашем обществе всё определяет возраст?       Джекилл недовольно сложил руки на груди.       — Отнюдь нет, главное — врачебный о-…       Лёгкое касание плеча прервало его.       — Единственное, что является главным в нашей профессии — умение вовремя угодить нужному лицу. Не так ли, доктор Джекилл? — Короткая усмешка, попытка проявить обаяние. «Даже орангутанг вызовет больше доверия», — заключил про себя Джекилл.       Он снова стряхнул руку, затем посмотрел на гостя, будто впервые осознал, что тот реален, и продолжил:       — Не могу с вами согласиться. Опыт превыше всего. Практика, практика, годы практики — и вот результат…       Доктор молчал с минуту. Он всматривался в гостя, не замечая, как жалко выглядит его собственное лицо. Джекилл продолжил:       — Да, результат. Вернее, его отсутствие. Сперва жуткая боль, странный озноб. Теперь и голос… Ваш голос, — он рассмеялся, — простите, это со мной бывает. Вообразите: я думал, что вы мне чудитесь!       Гость заложил руки за спину, неестественно выпрямляя её. Тем не менее, низкий рост остался при нём.       — Разочарование застилает глаза. Вам в самом деле не стоит перебарщивать с солями. И осторожнее примешиваете эфир.       Взгляд Джекилла превратился из насмешливо-поучительного в заинтересованный, почти гордый. Руки свободно повисли вдоль тела.       — Как? Вы знакомы с алхимией?       — Да. Несомненно, менее, чем вы, доктор Джекилл, и всё же…       На этот раз Джекилл прервал его речь и взял коллегу под руку, подводя к рабочему столу. Во всех его движениях возникла лёгкость, плавность, а глаза заискрились жаждой изучения неопознанного объекта.       — Очень, очень рад знакомству! Как-как, говорите, ваше имя? Эдвард Хайд? Совершенное чудо, что я встретил вас сегодня! Вижу, мне нет нужды представляться. Поэтому позвольте мне спросить. Давно ли вас занимают реактивы?       Второй доктор дотронулся рукой до подбородка и думал с минуту, прежде чем ответить.       — Всю мою жизнь.       Джекилл придвинул к рабочему столу табуретку, использованную им для достижения реактивов на верхних полках. Взглянув на гостя ещё раз, он устроился на табуретке, жестом приглашая того на удобный стул.       — Отчего же столь долгий срок?       Сев, коллега придвинул опрокинутую пробирку с алыми каплями к себе, коснулся пальцем, попробовал на вкус. Затем оглядел рабочий стол и без труда отыскал ингредиенты для новой партии снадобья, перечислив их вслух без единой запинки. На поражённый взгляд доктора он спокойно ответил:       — Я жив ради кислот, солей и белых порошков.       — Так-так! Вижу перед собой человека, прожжённого химией в самое сердце, если позволите, — тон доктора приобрёл необыкновенную мягкость, которой он не позволял являться и в часы дружеской беседы.       — Позволяю, вы безумно догадливы. Однако я вынужден прервать вас. Я пришёл к вам по долгу службы, осмотрел…       — Вы даже не проверили пульс, — голос Джекилла дрогнул и необыкновенно повысился.       — О, это лишнее. Я могу заключить, что вы в добром здравии. Но данный препарат может угрожать вашей жизни… — сделав паузу, мужчина подался вперёд, заговорщицки прошептав, — если мы не примем меры.       — Меры? — отозвался эхом Джекилл.       — Незачем шептать. Необходимо совершить прогулку, дабы избавиться от всех пренеприятных последствий снадобья.       Второй доктор приподнялся, и Джекилл сделал то же самое.       — С огромным удовольствием! Странно, но я в жизни не чувствовал себя лучше. Будто все лишения, сожаления покинули меня. Мой крест раскололся, тревог стало меньше. Свершилось!       — Ваш энтузиазм, несомненно, радует. Однако впредь испивайте снадобье с открытым окном. Чего только не случается в душном помещении. Вам ли не знать?       Произносил всё просто, избегая приказного тона. Точно бедняк заговорил со случайным прохожим и начал давать ему советы о жизни. Тем лучше, совет всегда может быть забыт.       — Ваша формула — настоящая находка, — неожиданно произнёс гость. — Это открытие определённо перевернёт мир с ног на голову.       Джекилл задержал дыхание, ожидая продолжения.       — В первую очередь, ваш.       — Что вы имеете в виду?       — Коллега, перейдём на ты?       Доктор вопросительно поднял глаза на собеседника. Неслыханная дерзость, к которой не позволялось прибегать даже в общении с отцом и матерью. Так неправильно — гость смотрел с нетерпением, и, вместе с тем, без единого укора — но так заманчиво; с бликом безмолвной просьбы во взоре.       — Давайте, если угодно.       — На улице тишина. Только ночью в Лондоне совершаются изящные действа. Да и прогулка определённо поможет тебе достичь совершенства в науке.       Мышцы ныли от странной усталости, интуиция издавала отвратительный писк. И всё вокруг твердило: «Не надо». Доктор отчётливо понимал, что последнее слово остаётся за ним. Но, если подумать, что его останавливает? Разве будет лучше остаться в четырёх стенах и размышлять о причине неудавшегося эксперимента?       — Безусловно, — решительно воскликнул Джекилл. В тот же момент он странно приободрился и был готов обойти весь Лондон пешком. Демонстративно выпрямил спину, глядя на гостя сверху вниз.       Хайд одобрительно кивнул и открыл дверь на улицу.       — И вот ещё что. Захвати-ка трость. Она тебе крайне к лицу.       — Что?       — Говорю, захвати трость. В крайнем случае, всегда лучше дать отпор подлецу.       — Но ведь слово весомее кулака.       Хайд не ответил. Джекилл накинул пальто на плечи, задумчиво оглядел трость. Положил её под мышку и подошёл к чёрному ходу.       — Только после тебя, — смиренно опустив голову и открыв дверь, Хайд пропустил доктора вперёд.       — Право, не стоило. Ведь это вы гость, — признательно кивнул он и прошёл за порог.       Второй доктор замер, прошептав:       — Ошибаешься, Джекилл. Стоило. Стоило каждой капли снадобья.       Дверь закрылась за ними с тяжёлым, как последний вздох, стуком.