Никто ничего не узнает

      Утро. Душная маленькая комната. Часы едва слышно стучат. Сонливо наступает на осколки блик солнца. Разбитая пробирка медленно рассыпается, сияя подтаявшим снегом. Стол будто укрыт сугробом, но его неуклюжее покачивание из стороны в сторону делают зиму до боли короткой.       Под ровным дубовым столом, как под спасительной крышей, сидит Генри Джекилл. Понурив голову и уткнувшись в изгиб колен, доктор вздыхает. — Что, сдаёшься?       Голос идёт изнутри, утыкаясь промеж рёбер, но он не принадлежит доктору. Джекилл предположений не имеет о дальнейших словах. Вздох, резко поднятая голова и утомлённый вид — каждое действие, каждая деталь обращены к мученику его духа. — Нет. Весь груз на Ваших плечах, — голос хрипит и слабеет. Не от пыли — доктор почти что уверен, что осколки его души застряли в горле, перекрывая кислород. — Доктор сам загнал себя в угол. — Но Вы тоже не можете выйти. — Но я свободен. По крайней мере, в этой комнате. — Одна сплошная бессмыслица. Хотите меня запутать? — Напротив. Конечно, прежде было занятно искать границу твоей доверчивости. Но всё приедается рано или поздно. Потому я впервые готов рассказать тебе правду.       Джекилл вздрагивает от собственного истеричного смеха. — Неужели? С чего бы в Вас, вдруг, пробудилась совесть? — Вот ты и сам предложил отличный выход. Сделаем так: правда в обмен на правду. — Как будто я врал Вам, — вздохнул доктор и мысленно добавил: «Если бы…» — Так соври. Что мешает? Всё же по-честному: не лгу в течение часа, а ты, тем временем, врёшь без угрызений совести. Ведь я буду знать. — С чего вы взяли, что я соглашусь? — Желаешь спасти свою жизнь? — Вы шутите? — Час начался, Джекилл. — Тогда нет. В конце концов, мне так отрадно Ваше общество. — Теперь игра действительно началась. — Вы премерзкий тип. — Нет уж, Джекилл, не нарушай правил. — А Вы не принимайте слова за чистую монету… Что же Вы молчите? — Сводишь с ума вслед за собой? Опоздал, доктор. Смертельно опоздал.       Обмен фразами не походил на разговор, то был, скорее, крик двух попугаев, и каждый из них желал быть громче, правее. Они не спорили, но ругались, оставляли поднятую тему, не приходя к заключению. И так могло продолжаться вечно, если бы Хайд не вспомнил о кое-чём: — Твоя формула — блеф. Эффект плацебо, слышал? — Что? — А ещё… Нет, так не пойдёт. Наклонись ближе.       Доктор послушно подался вперёд. — Ещё ближе.       Между ними оставалась пара сантиметров. Огромные светлые глаза пылали, словно утаивая замысел Хайда. Сделав маленький шаг, доктор замер. — Ближе.       Джекилл вопросительно оглядел собеседника. Всегда ехидная ухмылка пропала с лица, и тот смотрел прямо, даже не моргая. Как хищник, выслеживающий добычу, Хайд замер, чтобы приготовиться к выпаду… «Какие глупости! Должно же в нём быть что-то человеческое…» — и Генри наклонился так близко, что услышал взволнованное дыхание. — С прискорбием сообщаю: час только что прошёл, Джекилл.       Доктор раздраженно отвернулся и топнул ногой. Хайд довольно подумал: «Хоть в чём-то он остался собой». — Я подозревал, что обманете. Но украсть последние минуты… — Зато у тебя целая вечность для раздумий. — …Даже в раю мне не будет покоя. — Рая нет. Есть разум. А твой только что обратился в клетку. — Злорадствуешь? Пусть, пусть… Недолго осталось. Но как бы я желал повернуть время вспять и отложить эксперимент! Всё бы отдал. Всё. — Интересное занятие — выставлять себя жертвой в последние минуты жизни… Постой. Ха… Это же идея! — О чём ты? — Перо, и бумага — быстро-о!       Джекилл подскочил на месте от неожиданно громкого приказа. — Не кричи, голова и так раскалывается. К чему такая спешка? — Увидишь…       Получив требуемые принадлежности, мужчина вальяжно раскинулся на кресле и стал записывать что-то крупным, еле разборчивым, почерком. Джекилл заглянул через плечо, украдкой прочитывая всё новые записи. Зря он думал, что сильнее поседеть нельзя. — Вот. Это лично тебе. — Мне? Постой, и ради этого… — Нет, те бумажки для Аттерсона. — Я прочту сейчас? — Не в гробу же. «…Иные не знают покоя всю жизнь, разыскивая его вне своего мира. Тебе повезло больше: лишь загляни внутрь и найдёшь ответ на любой вопрос. Лекарство, что излечит все сомнения души, всегда при тебе. Разве это не благословение? Дорогой Генри, разве это не та свобода, о которой ты мечтал, ради которой жертвовал всем, что представляет для тебя значимость? Глупо бросать всё в конце пути. Ещё глупее отрицать, что ты смог дойти до конца. До самого конца, рука об руку с мечтой. Презирай меня, ненавидь. Бойся власти над твоей душой. Где бы ты ни был, Джекилл. Какой бы замысел ни имел. Ты нуждаешься во мне. Любой ценой Рядом с тобой Навеки». — Вы… Написали это сейчас?! И так Вы потратили наши минуты? — Как всегда шум из ничего. Волнуешься, что час прошёл. Не беспокойся, те слова долгое время крутились в голове, и никак не хотели выйти. Уверяю, мысли мои даже красочнее. Впрочем, ты довольствуешься и этим, не так ли? — Я хотел правды. Не этого, Эдвард. — Какой толк от этой правды? Едва ли она спасёт чью-то жизнь. А вот чести, боюсь, не будет боле. Не этого ли ты хотел, м-м-м? — Покинуть мир лжецом — низко. И где, позволь спросить, ты видел меня в слезах? А на коленях перед Господом? — Пропустим этот момент. Антураж никогда не вредил. — А мои муки? А поиски нужной тинктуры с примесью? — Джекилл, я ведь ни на чём не настаиваю. Запишу наш разговор слово в слово, подчеркну твои мольбы о возвращении да укажу, будто Пул искал как можно более быстродействующий яд. А слёзные мольбы о смерти? — Стой!.. Требуется добавить предисловие, иначе выглядит недостоверно. Н-начну с самого юношества!.. — доктор принялся что-то чиркать, и закончил он письмо совсем не быстро. — Теперь готово.       Хмыкнув, Хайд оглядел протянутую рукопись: — Весьма недурно. Но что ты имел в виду здесь? — «Джекилл испытывал к Хайду более чем отцовский интерес». Что тебя смущает? К слову пришлось, вот и всё. — Говоришь, к слову? Но час твоей лжи давно прошёл. — Это и не ложь. Для учёного эксперименты — дети. — Но ведь «более чем». — Что «более чем»? — Ты сам так написал. — Верно. Потому что ты — исключение из всех проведённых мной опытов. — О, Джекилл, не стоило… — Нечего обольщаться! Самый навязчивый, неисправимый и отвратительный из всех! — А ещё жаловался, что лгать не умеешь… Это всё очень интересно, Джекилл. Однако вспомни: плацебо. Я теперь не более чем пустышка в твоей голове, потому что тебе так легче, а ты считаешь меня не менее чем… — Чем? — Так и думал, что поведёшься. — Невозможен. — Всякий раз, когда ты не оправдываешься, я знаю, что застал тебя врасплох. — Я… Мне нужно побыть одному. — Послушай, Джекилл, ты имеешь право хранить молчание, равно как и право на последнюю волю… — Завещание! Я срочно перепишу его!.. — …но не забывай: я тоже обладаю некоторыми полномочиями. — «…прошу передать всё моё состояние моему другу Джону Аттерсону». О каких полномочиях ты говоришь? Пренебрёг всеми правилами морали, этики. Опозорил высшее общество… Тебе мало этого? — Ещё бы. — Немыслимо… — Наша судьба уже решена, Джекилл. Ну же, самая малость. — Малость, говоришь? — Да. — Что ж… При условии, что мне не придётся выпускать тебя на улицу и дать без того несчастным страдать.       Джекилл обернулся на окно. Люди неспешно прогуливаются, радуясь своим кандалам и едва ли не поклоняясь им. Сейчас доктор был бы готов и на такое, но он не имеет права даже жить. — Значит, по рукам? — спросил Хайд.       Доктор не ответил. Вскрыв пустой конверт, он положил в него завещание и запечатал вновь: — Найти бы место…       Его взгляд жадно охватил комнату. Такое нельзя оставлять у всех на виду. Джекилл приподнялся со стула и спрятал ценнейший документ на книжной полке. Громоздкие тома, казалось, поглотили его, но внимательный глаз адвоката обнаружит странный белый край. Наконец, Джекилл довольно потёр руки друг от друга и обернулся к Хайду со словами: — Наше время на исходе. И твои слова истинны, даже тварь божья достойна исполнения воли, что уж говорить о тебе… Только быстрее. — Как скажешь, — в два счёта очутился рядом с доктором и, схватив накрахмаленный воротник, наклонил усталое лицо к своему. Колебание, волнение возникли в непроницаемых глазах напротив. Но Хайд никуда не спешил. Уткнул нос в тёплую щёку, втягивая сухой запах, который исходит от пожилых людей. Доктор вздрогнул, пытаясь наклонить голову, уйти от бешеного дыхания. Слишком близко. Слишком тепло. Слишком хорошо для правды. — Не забывай: я всего лишь отражение твоих мыслей и тайных желаний. Отыщи избавление во мне, сними тяжёлую ношу с плеч, — показательно разместив другую руку на плече, он резко провёл холодным, точно кинжал, носом по щеке. — Я так люблю Вас…       Слова вырвались непроизвольно — Хайд добился своего. Джекилл замер в страхе, оставив мысли о побеге. Теперь взгляд направлен точно на убийцу, и он не смеет выказать недовольство. Загнан, потерян, но всё так же горд.       Хайд тут же притянул доктора за воротник, сталкиваясь с плотно сжатыми губами. Не без усилий он пробрался за них и коснулся языком самого горла Джекилла. Тот находился в смешанных чувствах, но ни одно не диктовало ему укусить столь настойчивого и наглого гостя. И отпустив ситуацию на краткое мгновение, он не заметил, как поцелуй завершился. Хайд ласково провёл рукой по щеке доктора, хваля того всем взглядом. — Так и должно быть. С самого начала. Ты желал этого изо дня в день, боясь признаться. Стыдясь самого себя. — Вовсе нет, — обнаружив, что он так ничего и не предпринял, Джекилл вспомнил о чувстве собственного достоинства и стал вырываться. — Кажется, я говорил: час закончился, — ухмыльнувшись, Хайд затянул воротник особенно сильно. Никогда прежде он не рассматривал доктора с большим наслаждением, чем теперь. Бледнеющая кожа, лающий кашель, резкие, но такие слабые попытки уйти от чужого тепла. — «Более чем отцовский интерес». Бессердечные много догадливее, чем все думают, мой доктор.       Хайд отпустил воротник и смотрел на кашляющего Джекилла, откровенно любуясь дорожками слёз на лице. Послышался загнанный вздох. — Но тебе не повезло: я не такой. Сердце в наличии. Так что разъясни мне всё, начиная с самой основы всех наук… анатомии, — в голове Хайда промелькнула мысль наскочить и прижать. Так просто. Но гораздо интереснее наступать, давать ложную надежду, притворяться уставшим. — Перестаньте, сюда могут войти! Слегка коснувшись доктора, он нисколько не противился удару по своей ладони. Помахал ей в угоду Джекиллу. Тот позволил себе улыбнуться. Потерял бдительность. И очень скоро пожалел, потому что оказался прижат к книжному шкафу. Затем опущен на пол. Слишком слаб, сопротивление ничем не поможет. В чём Джекилл не уступал роковой ошибке напротив? Разве что в частоте дыхания. — Неужели тебе не всё равно? Ты сошёл с ума, свихнулся, слетел с катушек, провалился в никуда, и твоя жизнь мчится в том же направлении. А тебя заботит авторитет? — Хайд поднялся на ноги, совсем не трогая доктора. — Н-не авторитет… Нет, — Джекилл осторожно приподнимался, однако неведомая сила остановила его. Ещё раз. И ещё.       Убийца зашёлся хохотом. — Что же? Так колки воспоминания о нашей первой встрече? Может, следовало начать знакомство так?       Снова приблизил своё лицо к лицу доктора и коснулся губ, не встретив сопротивления. Послышался стон, и Хайд мгновенно оторвался от Джекилла, заглянул прямо в глаза, наблюдая совсем иной, мягкий взгляд. — Как же я тебя ненавижу, — прошептал Эдвард, выделяя каждое слово. — Зачем тогда? Из мести?       Убийца покачал головой, едва сдерживая рвущийся хохот. — Мой час тоже закончился.       Вместе со смешком прогремел и всхлип. Высохшие дорожки слёз вновь блестели, а доктор настойчиво вертел головой из стороны в сторону. Остальное тело перестало слушаться.       «Чего доброго шею себе свернёт. Не так скоро, доктор», — и Джекилл лишился способности к движению.       Он взвыл, рыдая от безысходности: — Нет. Все слова — ложь. Они служат только для того, чтобы запутать и окончательно унизить. Я чувствовал тебя, как ни один бы не смог. Я был рядом, оберегал, как никто иной. Но ты смеёшься, а мне жизни нет без этого смеха. Что ты наделал?! — так явственно возвести руки к небу ему не хотелось никогда. — Полежал, и будет. Меньше минуты, меньше минуты и всё кончится, — Хайд внезапно протянул ему руку и поднял того на ноги. — Наглая ло-…       Раздался громовой стук. — Джекилл! Открывай, это я, Аттерсон!       Вновь обретя возможность передвигаться по собственной воле, Джекилл в мгновение око приблизился к двери. — Аттерсон, друг. Я в полном порядке, приболел только. — На полу долго лежал! — проговорил Хайд так, чтобы его точно услышали. — Уходи, прошу! — голос предательски сел, Джекилл не был уверен, разобрали ли в его хрипах хоть слово. — Нет. Если не откроешь — я выломаю дверь! — Умоляю, нет! Во имя нашей дружбы, не делай этого! — теперь казалось, будто голос сорвался совсем. — Это голос Хайда… Ломайте! — Что же делать… Что? — шептал доктор. — Генри.       Джекилл вздрогнул от звука своего имени и обернулся на решительный голос. — Взгляни. Страдалец увидел, как в руках Хайда открывается крохотная коробочка. Не музыкальная шкатулка или объект очередной забавы — надрывный стон благородного красного дерева так и подгоняет к спешке даже безрассудных. В недрах столь незначительной теперь вещи блестело золото. «Неужели?» — смелая мысль почти заглушила ужас перед судьбой, но из неё выдернул собственный вздох.       Совсем, совсем не так он мечтал сорвать своё имя с вечно надменных губ. Две позолоченные пилюли* с янтарным ядом протянуты в тёмной коробочке. Какая жестокая ирония. — Спасибо, — поморщившись от звуков вне комнаты, Джекилл взял одну из предложенных пилюль и принял яд. В мгновение прощания он обратил взгляд на стол. Только недавно на столе были бумаги, где же… Ах, да, конверт спрятан. Зачем было запечатывать, вдруг, какая-то оплошность осталась незамеченной?       Чужая голова легла ему на плечо, одна щека потёрлась о другую, сухую. — Никто ничего не узнает, клянусь, — взял следующую пилюлю и поднёс к губам доктора. Тот повиновался и быстро сглотнул. — Знаю. Теперь я тебе верю.       Он обернулся к Хайду. Нагло растрёпанные волосы, едва не сгнившая рубашка — вся эта грязь…       И к ней нестерпимо тянуло, прямо как в детстве, когда юный доктор собирался пускать кораблик в городском парке и наткнулся на лужу. Разумеется, пруд чище. Разумеется, матушка будет расстроена. И, всё же, самый нос кораблика столкнулся с тёмной гладью.       Ладонь Джекилла опустилась на крепкое плечо, и он потянулся к бледным губам. Пошатнуло — упал на колени. Судороги бегали по его лицу, скручивая каждый нерв по отдельности. И тело металось по половицам.       Столько не успел. Не сделал. Не смог открыться. Даже последние секунды перед встречей ада не дают заслуженной передышки. Всё страдание мелко дрожащего тела состояло не в боли, что властно раздирала на части, а в отсутствии ощущений. Ужас терзал без единого звука. В бреду виднелось, как кости отрывались от мяса, выпирая неумолимо прямой линией. Но Джекилл не испытывал ни малейшего дискомфорта. Какая странная беспомощность легла ему на грудь.       Вот милосердие, вот справедливость. Именно для этого момента и рождаются люди. Бесконечное страдание, краткий миг забвения и Ничто. Сильная ладонь прошлась по волосам доктора, а полушёпот ласково укрыл, заглушая треск, издаваемый дверью. — Что-то хочешь сказать?       Схватив леденеющую ладонь обеими руками и сдерживая дрожь, доктор выдавил из себя: — Я прожил жизнь достойную и не вправе жалеть о содеянном. Уйти человеком добровольно. Лишь бы не сидеть привязанным зверем.       Кроткий поцелуй, мучительный выдох в рот: — Наконец встретились, Эдвард… — силуэт господина растворился в ярком свете комнаты.       Когда дверь слетела с петлей, тело доктора перестало дрожать.       Так его и нашли. Мёртвым, в облике Эдварда Хайда. С проблеском надежды в глазах и застывшими руками, приподнятыми в молитвенном жесте.