Никто ничего не узнает

      Бесконечное падение в темень сознания, а затем щемящая пустота. Абсолютное ничто увлекало за собой. Затем появились молнии — вспышка слева, сзади. Две справа. Зов тьмы, если и продолжался, то не был услышан. Наконец, одна молния поразила и голову.       Спасительно зажмурив глаза, Джекилл ощутил свет, пробивающийся через веки: «Мгновение удара молнией явно прошло, так чего же опасаться?» Он приоткрыл левый глаз, продолжая щурить другой. К удивлению доктора, обстановка гостиничной комнаты изменилась до неузнаваемости: дорогие ковры, огромный стол… Но откуда лестница и простор? «Боже мой, да ведь за столом сидит Лэньон!» — подумал он, широко распахнув оба глаза. Это явно не гостиница, а значит он во владениях Лэньона. Доктор не бывал дома у своего друга, имея привычку устраивать приёмы в собственном, и был приятно удивлён интерьером.       Однако ситуация его смущала и ошеломляла — Джекилл решительно ничего не помнил ровно с того момента, как отключился на полу гостиничного номера. «Проклятье, Хайд. Что на этот раз?»       Из сомнительно плодотворных размышлений доктора выудил голос Лэньона: — Господи Боже мой! Джекилл, это Вы? — крайний ужас и бесконечная спешка отражались на лице Хэсти. Тот схватился за голову, глазами вперившись в нечто и вправду напоминающее его друга перед собой. — Лэньон, здравствуйте. Я, право, удивлен своим решением приехать к Вам в столь поздний час. Виноват — не осведомил. И, верно, я что-то говорил Вам? Послушайте, друг мой… — глубоко задумался Джекилл, выискивая наиболее правдоподобную ложь. — Так получилось, что я стал ходить во сне и сегодня вот забрёл к Вам. Могу я как-либо загладить вину?       И в позе, и в тоне голоса Лэньона читалось полное непонимание: — Нет-нет, это Вы прежде в рассудке пребывали, Джекилл, а сейчас речь отдаёт его совершенной потерей. Помните же наш спор о безумцах? Вы так яро защищали их, а я всё яростнее порицал, но куда было мне тягаться со старшим курсом?.. — полуулыбка задержалась на губах Лэньона всего минуту. Он сцепил руки вместе и продолжил со всей серьёзностью. — Что ж, Вы и сегодня меня победили. — Да о чём Вы? Ведь хождения во сне мои безобидны! — Прекратите нести этот лепет, Джекилл. Вы явились с открытыми глазами, в полном сознании. — голос Лэньона дрогнул, как бывает во время приступа. — Друг мой, что с Вами? — И Вы ещё спрашиваете? Лучше ответьте, что с Вами такое. Пришёл незнакомый мне человек, говорил, передать Вам препараты хочет. И что-то смешал в этой колбе, осушил, а потом!.. Джекилл, скажите, что это только ловкость рук и обман зрения. Утешьте мою душу! — Погодите, что случилось потом? — Случилась Ваша игра в амнезию. И, конечно, важно не это — играете Вы отвратительно! — а внешнее преображение того посыльного в Вас! И я охотно верю, что Вы не были собой, а то был кто-то другой, но разве что с психологической точки зрения, друг мой! Как, как недуг души изменил Ваш облик — до неузнаваемости. И походку, и рост и голос. Здесь что-то дурное. — Боюсь, Вы неправы, Лэньон. Это не касается психики. Я пытался отделить злое от доброго и, кажется, у меня получилось создать абсолютное зло. А ведь я не очистил себя, также напугал Вас и, чего доброго, мог убить… Сколько ещё страданий выпало на мою долю, как Вы полагаете? — Множество, Джекилл, бесчисленное множество за такой грех. Впрочем, меня это теперь не касается. Ступайте, я не в силах разговаривать с Вами и видеть его в каждом Вашем жесте… Кажется, Вы ещё жалеете меня? Тогда оставьте крупицу неверия при мне, чтоб я мог греться у неё, как у крохотного огонька. Прощайте, мы более не увидимся. Надеюсь, Вы сойдёте с ума совершенно, и не будете страдать вовсе.       Тяжёлой поступью доктор вышел на незнакомую улицу, где лил беспорядочный дождь, словно торопящий его домой.

***

      Стремительно прокравшись в злополучный дом через чёрный ход, Джекилл вбежал по лестнице и заперся в кабинете. Тепло тяжёлого дыхания будто делало помещение ещё холоднее. — Что это было? Коллега, Вы слышали? Мой друг утверждал, что Вас нет! Но я-то знаю, я знаю. Он не был готов увидеть, понимаете? Зачем только было приводить меня к нему… Что у Вас за шутки! Сначала опаивать моим же снадобьем, а после исчезать!       Доктор властно прохаживался по комнате, ожидая ответа. Стены молчали, пол трещал, и даже зеркало пустовало. — Мистер Хайд? Вы ведь правда здесь, я чувствую. Всегда меня слышите и можете прийти — глаза почти выкатились из орбит от страшного осознания. — В-вас… никто не видит, пока Вы не пожелаете. О Вашем происхождении, жилище — а, может, и настоящем имени — мне известно только с Ваших слов! Боже правый… Вдруг, Хэсти сказал правду о моём безумии? И всё это, верно, было восприятие моего облика со стороны этими слепыми глазами!..       Пустота согласно молчала. Вслед за ней, погрузился в тишину и Джекилл. «Так, так! Всё сделал только я. Его и не существовало! Эксперимент провалился, а я отказывался верить в очевидное… Неужели снадобье коснулось психики, а не души?» — твердил он про себя, тревожно бродя по комнате.       Джекилл опустил взгляд на зеркало и с удивлением обнаружил уставшее, но молодое лицо. Не Хайда и не его самого в молодости, а, скорее, смесь этих обликов. Теперь обращения «молодой человек» имели смысл и сопутствовали безумию.       Однажды бред вырвался из больного сознания в реальность — мысли легли на гладкие стены, разрисовали их воспоминаниями о коллеге. Почти не спавший, живущий непрерывным голодом доктор Генри Джекилл — узник собственного дома — поднялся с кресла и медленно подошёл к одной из стен. Их знакомство: весьма приятный джентельмен с жуткой душой протягивает руку помощи. Едва заметное чёрное пятно на щеке… Постойте, не в тот ли день, через несколько часов, оно разрослось до критического размера? Невозможно…       Доктор идёт далее, мимолётно вглядываясь в каждую минуту, проведённую в компании страннейшего человека. Замирает на том моменте, где коллега дарил ему спокойствие — всего мгновение перед закрытием глаз и совершенным блаженством. «Именно здесь я потерял из-за Вас рассудок… И, увы, ни о чём не жалею», — хмыкнул про себя Джекилл, проводя рукой по распадающемуся миражу.       На удивление, мираж ответил: — Прекрати играть в молчанку! Так и сдохнуть от скуки недолго.       Некая грубость была так чужда его образу, ужасному и прекрасному одновременно. Доктор почти мгновенно отозвался: — За что?! Что я Вам сделал? Боже…       Голос слабел, Джекилл осел на пол и мог упасть в голодный обморок в любой момент. Слуги приносили тарелку с едой к кабинету ежедневно, но он отказывался вот уже четвёртый день. Снова постучали: — Доктор Джекилл, время ужина! Умоляю Вас, поешьте, — несколько сконфуженно просил дворецкий. С полминуты позднее звуки шагов сообщили, что он ушёл.       Иллюзии упали со стен и объединились, непрерывно меняя цвета, пока коллега не предстал перед ним. Господин кивнул на дверь и недовольно произнёс: — Почему медлишь? — Я не заслуживаю жизни, коллега. Позвольте мне хотя бы умереть с достоинством. — Уже галлюцинации начались от голода, учёный ты недоделанный! — А самая большая галлюцинация, как раз, Вы. Хуже уже не будет, — с грустной усмешкой констатировал доктор. — Полагаешь, я тебе кажусь? Но ведь ни один мираж не способен на такое, — с этими словами Хайд схватил Джекилла за рукав и повёл к двери. Отперев её, он взял тарелку и снова запер дверь на щеколду. — Я сам всё это делаю, коллега. Вижу себя со стороны, вот и всё…       Несколько ложек супа, тем не менее, оказались во рту неверующего. После этого Хайд посадил Джекилла обратно в кресло и сообщил: — Снадобье больше не работает. Ты не видел меня столько времени, поскольку носил мой облик. Я могу лишь выкраивать часы для наших встреч, не более. Однако следующая будет последней, — вздох не выражающий ничего, кроме неизбежности, вырвался из груди. — Как — последней?!       Каждый миг, проведённый во сне, так коварно нападавшем на него, Джекилл вспоминал слова гробовщика и в самом деле уезжал с господином как можно дальше. Главным же событием была не поездка — разговор о чувствах, наконец, состоялся между ними. Только и там его мысленное «люблю» оставалось без ответа. — Ну-ну, доктор. Так ли нужно радоваться избавлению от душевного недуга. У тебя всего-то появятся чужое лицо и тело, душа останется какой и была. — Лучше бы мой эксперимент сработал, коллега, — кем бы ни был Хайд, Джекилл успел привыкнуть к его обществу. Если бы они и правда были одним всегда, то доктор бы не страдал. Теперь же мысль о вечной разлуке губила рассудок хуже снадобья. — Благодаря мне опыт и сработал. Неужели ты хотел пройти свой путь в одиночку, а? Собственник, алхимик, безумец — эти элементы разрушили бы друг друга в итоге, не находишь? Требовалось равновесие, особенно, после разрушения твоих кандалов. Потому я и подарил тебе новые, — перевесившись через кресло, Хайд резко схватил Джекилла за запястья. — Знал, что Вы меня опаивали! — играл в разочарование доктор. — Если теперь это так называется… — господин отпустил его руки и обошёл кресло. — Нам отсюда не выбраться, я правильно понимаю? Мистер Хайд, прошу Вас, по крайней мере, показать, чем отравлен мой разум. Желаю знать врага в лицо.       В ту же секунду господин наклонился к серому от страха и безумия Джекиллу, приникая своими губами к рту доктора, явно собравшемуся что-то сказать. — Хочешь возразить? — оторвался от увлекательного отравления Хайд. — Это Вы лишились разума, если так думаете.       Потянувшись к желанному греху, Джекилл наткнулся только на пустоту. Остаток дня прошёл в рыданиях и тихом зове одного-единственного человека. На следующее утро, сидя под столом, он сжал пробирку в руках до крови, раскрошил на осколки и положил обратно к другим приборам. «Мне остаётся только отречься от Вас, мистер Хайд. Я буду молиться об избавлении… Но действительно ль были то не Вы, а я?..»

***

      Лэньона мучила совесть — наврать старому другу так нагло. И из-за чего? Пари со взбалмошным университетским приятелем, о котором он совсем позабыл и не думал, пока тот не явился на его порог прошлым днём. «Эдвард Хайд, будь он проклят, зашёл в дом с улыбкой победителя и осведомил меня обо всём, что будет происходить сейчас. Заверил, что станет наблюдать извне, и, если его безумный рассказ окажется правдой, то я обязан исполнить все указания беспрекословно», — так и срывалось с языка Лэньона, очередной марионетки Хайда.       Оно было так: — Вы, верно, считаете меня преступником? Зря. Я свожу старые счёты с ненавистной мне теорией о невозможности более сильной привязки тела к душе, чтобы те могли слиться и обрести бесплотность. Я могу перемещаться, нарушая все законы физики и мироздания, что радовало первые два дня. Но теперь я жить не способен вне тела — подумать только — подчинённого мне раба. Вы ведь знаете Джекилла? О, я всегда восхищался его идеями, их началом, реализацией, но вот радости от конечного результата я с ним никогда не разделял. И вышло так, что мы разрабатывали полярные друг другу сыворотки едва ли не одновременно. В ночь, когда я обрёл бесплотность и пришёл в дом своего кумира, чтобы удивить и обрадовать его, он не узнал меня! Стал рассказывать о своих формулах и замыслах о разрушении всемирных оков. Как же ему не понять, что жизнь перестанет быть прежней? Напротив, нужно ответственность за эти цепи переложить с религии, науки и морали на другого человека. Старая-добрая система созависимости… Я изучил состав формулы Джекилла, доработал его и начал принимать каждую ночь понемногу. На нас это оказывало разный эффект, однако, я получал безграничную власть над волей и телом, он же шанс развлечься и почувствовать себя живым без угрызений совести — мы будто бы видели друг друга отдельно, вне тел…       Лэньон молчал, заворожённый страшной откровенностью речи. — Я убил человека руками доктора — он же думает, что станут искать только меня. Наивнее Джекилла только херувим. — здесь гость ядовито усмехнулся. — Мне нужна Ваша отплата за моё добро и открытие новой сферы в науке. А именно: соврите Джекиллу о его безумии, сами же старайтесь привыкнуть к мысли, что Вы увидите подобное один в целом мире. Далее, пишите объяснительное письмо для прочтения после смерти доктора. Пусть в нём будет выдуманная щепетильная история о несчастном Лэньоне, жертве обстоятельств, и Джекилле, безумном грешнике… — Продавшем душу дьяволу? — Мне нравится ход Ваших мыслей. Да я вынужден попрощаться — мне в моём теле идти нельзя, сразу уведут на эшафот. Сделайте, как велю, не то пожалеете…       Он и так пожалел: душе будто легче стало от спасительной лжи, но вот совесть разъедала Лэньона изнутри, подобно паразиту. Через две недели Хэсти скончался, так и не проговорившись любопытному Аттерсону об истинной причине размолвки с Джекиллом.