Бездонное небо

зной июльского солнца беспощаден и лёгок. тепло юных тел смешано воедино, и их дыхания становятся одним целым. их единый зуд невыносимого до сведённых судорогой мышц покоя выжигает изнутри огненной лавиной, что превосходит собою любой солнечный зной. Аркадий немного наклоняет голову, хоть ему и лень это делать, чтобы положить её Евгению на колени. тот улыбается, как улыбается лишь одному Аркадию - тепло, почти жарко, солнечно и так по-июльски - и проводит рукой по шёлковым, почти невесомо воздушным волосам. Аркадию лень, так лень открыть рот и сказать, но Базаров сам всё понимает без слов, снова улыбается этой своей невыносимо тёплой улыбкой, тянется вниз, сгибаясь почти пополам, прикасается губами к мягким губам, растянутым в ленивой умиротворённой улыбке. Аркадий весь такой - мягкий-мягкий, ласковый, податливый, понимающий, такой, какой ему - всеобще признанному нигилисту - нужен. Аркадий всё понимает, всё видит, всё, что Евгений не решается сказать вслух. Аркадий и сам молчит об очевидном, он вообще не верит в слова, он за поступки. но сейчас, отрываясь поцелуем от обветренных губ, он чуть хмурится и опускает взгляд. ему нужно это именно сейчас, и июльский зуд просыпается душной жаркой волной с новой, не виданной раньше силой. Евгений тоже не глуп, тоже всё понимает, тоже такой, какой ему, заядлому романтику Аркадию нужен - с его обветренными губами, бесконечными сигаретами и газировкой, любовью к химии и физике, грубоватыми, с двумя маленькими шрамиками возле большого пальца от неудачного эксперимента, руками - именно такой. и он, весь такой нужный и понимающий, закусывает губу, отчаянно осознавая, что это нужно им обоим, именно сейчас, в жаркий, задушенный июльским зноем и парящей над землёй дымкой застывшей пыли, так сильно нужно. Евгений неожиданно волнуется, прикусывает губу снова, отирает вдруг взмокшие ладони о шорты и наклоняется к покрасневшему аккуратному, почти девчачьему ушку. делает маленький выдох, и его губы распахиваются для отчаянно-искренних слов.