***
— Что? — Жаклин изогнула бровь, слушая Нанабу. — Да нет, быть такого не может. — Но это звучит резонно, — заметила та, наблюдая за тем, как Уолкер вытирала пыль с полок. — Может, Майк ошибся. — Не в этом. Жаклин, ты же это знаешь. Майк же сразу тебе сказал, каким гелем для душа ты пользуешься, едва ты появилась на пороге. — Да, но мы так часто проводим время вместе, что уже не разберешься, кто чем предпочитает пользоваться. — Но некоторые не изменяют своим любимым ароматам, — Нанаба принялась загибать пальцы. — Петра, например, с ума сходит от клубники. Мне кажется, будь её воля, то она бы душу продала за то, чтобы всегда ею пахнуть. Ты любишь абрикосовый запах. От Эрвина, по словам Майка, «несёт еловыми ветками». Моблит пахнет книгами, причём очень древними, у него, походу, и гель для душа такой же древний. Ханджи… А я забыла, какой у неё любимый аромат. Майк называл, а у меня из головы вылетело. Вроде бы ей миндаль нравится, но… Суть не в этом. В последнее время от неё пахнет явно не миндалём. — И? Майк думает, что у Ханджи кто-то появился, исходя из того, что она стала пользоваться другим гелем для душа? Он не думал о том, что Ханджи просто решила поменять что-нибудь в жизни? — Думал, — честно призналась Нанаба, — но сразу отмёл эту мысль, потому что Ханджи не меняет то, что так сильно ей нравится. — Понятно, — Жаклин отложила в сторону тряпку и посмотрела на Нанабу. — Я так понимаю, Майк за неделю так и не нашёл того, кого искал? Всех проверил? — Всех, вроде бы. Хотя, подожди, он ничего не сказал мне про Ривая. — А что там с Риваем? Сзади раздался грохот. Жаклин и Нанаба, синхронно обернувшись, увидели, как Петра, почему-то зло сверкнув глазами, подхватив упавшие со стола вёдра, пулей выскочила из комнаты. — Что это с ней? — удивилась Нанаба. Уолкер хмыкнула и вернулась к протиранию полок. — Она уже несколько дней ходит, нахохлившись, как воробей. Кто знает, что у неё на уме, я, вроде бы, не её подружка. — Ага, — рассеянно ответила возлюбленная Майка, погрузившись в свои мысли. Она думала.***
— Тебя искала Марлен, — бросила ей Петра через плечо. — Просила зайти и что-то с собой прихватить. Сказала, что ты поймёшь, о чём речь. — Спасибо, Пе… Но Петры уже и след простыл. Жаклин вздохнула, заглянула в комнату за мазью, которая здорово помогала, когда продувало шею, взяла баночку и вышла из комнаты. И в тот самый момент, когда она выходила, в коридоре появилась Ханджи, в которую она и врезалась. — Не ушиблась? — Зоэ наклонилась, протягивая оказавшейся на полу Жаклин ладонь. Она приняла помощь Ханджи, и в нос ударил чуть резковатый запах. В голове тут же появился дедушка, который рассказывал ей о травах и цветах. — Простите, я не заметила… — Ничего, всё в порядке. Будь аккуратнее, — Ханджи лукаво улыбнулась, — а то не думаю, что Эрвину понравится, если ты сломаешь себе что-нибудь. И, подмигнув ей, скрылась за поворотом так же быстро, как появилась. А Жаклин лихорадочно пыталась вспомнить, что могло пахнуть так терпко.***
— Это что? — Это? — удивилась Жаклин, пытаясь найти глазами место, которое не устроило Ривая в документе. Он, цокнув языком, облегчил ей задачу и ткнул пальцем куда-то в середину. — А, это! Это буква «и» в слове «сопротивление». — Ты, вроде бы, не дочь врачей. — Прошу прощения, — Жаклин прикусила внутреннюю сторону щеки, коря себя за то, что не проверила документы перед тем, как относить их на подпись к Аккерману. Всегда же проверяла! — А это что? Было написано очень уж мелко, поэтому Уолкер пришлось наклониться к листку так, что они чуть не соприкоснулись макушками. Она вздохнула (взгляд Ривая, когда она наклонялась, красноречиво говорил о том, что ей придётся переписывать эти документы ещё раз, и в её интересах писать чуть ли не печатными буквами, чтобы он остался доволен), как уловила носом уже знакомый запах.***
— Жасмин, — негромко произнесла Жаклин, обращаясь к Нанабе. Та, повернув голову, вопросительно посмотрела на неё. — Ханджи пахнет жасмином, если Майку всё ещё интересно. Нанаба вертевшийся на языке вопрос: «А Ривай?» не смогла задать, но это было и не нужно, так как Уолкер добавила: — Поэтому Петра такая хмурая. — Только Майку не говори.