И отрёт Бог всякую слезу с очей их

Terror — in a dead end finds its way out In the ecstasy of destruction Samael «Of War»

      Тишина наступила в одночасье. Все звуки, исходившие от потока стенающих душ, просто растворились, оставив за собой абсолютно оглушающее ощущение пустоты, пугающее и вызывающее эйфорию единомоментно. Дистиллированная пустота, звенящий тишиной вакуум — вот что билось вместо мыслей в недрах моего разума, и это наконец-то было прекрасно, гармонично и как-то… правильно?..       Я привык измерять красоту происходящего в единении звука, цвета, запаха и вкуса. Ошеломляющий, оглушительный, ярчайший фейерверк, чью результативность возвещает шлейф из запаха крови и термически обработанной органики — попросту говоря, горелой плоти, — оставляющий солено-сладкое послевкусие. Называющие себя нормальными люди считают это сочетание тошнотворным. Ханжи и лицемеры.       Но здесь не было ни звука, ни цвета, ни запаха, ни вкуса. Впрочем, никаких тактильных ощущений тоже не было. Пока. Хотя казалось, что вакуум, поглотивший меня, дышит, разрастается, — живёт. А я…        — Я умер?       Я почти услышал эти слова, произнесённые моим собственным голосом. Эта мысль заняла все безграничное пространство моего разума, наполняя собой самые потаённые его уголки.       — А сам ты как думаешь? — вопрос прозвучал извне, голос, его произнёсший, шёл отовсюду и ниоткуда одновременно. Он был бесплотным и прекрасным, низменным и безобразным, он мог принадлежать и мужчине, и женщине, и старому, и молодому, но более всего он напоминал мой собственный.       Я почувствовал на себе взгляд, но не мог проследить, откуда он исходит. Я закрыл глаза, потёр веки и снова открыл. Чернота. Неужели я ослеп?.. Не веря происходящему, я всмотрелся в черноту туда, откуда на меня смотрели беззастенчиво и испытующе. Резко и ослепительно ярко, до того, что могло бы ощущаться болью, но её здесь не было и быть не могло — так счёл я сам, — передо мной появился огромный раскрытый глаз. Казалось, он видит все: от первого до последнего шага, от скрытых мотивов и сокровенных чаяний до сиюминутных страстей.       — Где я?       Мой голос отдался гулким эхом от несуществующих стен, отозвался чудовищным смехом откуда-то издалека.        — Неужели ты не понимаешь? — вокруг меня распахнулись мириады и мириады глаз, они взирали удивленно, а мне казалось, что меня препарируют, рассматривают под микроскопом, задевая что-то внутри меня, но это не имело значения. Хотят — пусть изучают. Я был честен сам с собой, верен выбранному пути — разве этого не довольно?       — Зольф! Зо-ольф!       Пронзительный женский голос звучал издалека, надломленный, истеричный, вызывающий желание заткнуть уши. Но я понимал, что это не поможет: он шёл изнутри.       Она появилась передо мной. Красноглазая смуглая тварь, прятавшая за спину двух детей, которые смотрели на меня, как загнанные в ловушку волчата. Я помнил их лица — я никогда не забываю их. Они очень некстати выбежали из дома, который рассыпался, словно был составлен из игральных карт, в снопе ярко-алых искр, в совершенном грохоте, разорвавшем скучную тишину, повисшую над пустыней. Тогда мне пришлось подойти к вопросу творчески: из двоих сыновей она могла бы собрать одного. Как мозаику. Если бы не отправилась вслед за своими детьми.       — Зольф! — хрипела она, протягивая ко мне беспалые руки, а позади неё теперь стоял собранный из кусков ребёнок, которому могло бы быть и шесть, и восемь одновременно — Связующий жизни бы оценил, не будь он таким трусом!       — Ты не знаешь моего имени, — холодно возразил я.       Отступать не хотелось, прикасаться к этой мерзости даже, чтобы оттолкнуть — тем более, но она наступала на меня. С трудом пересилив отвращение, я с силой оттолкнул ее, она упала на своё чудовищное дитя и рассыпалась в прах. Отвратительный ребёнок надрывно заплакал.       Я отряхнул руки и хлопнул в ладоши — ничто не должно было более терзать мой слух!       — Неужели ты думаешь, что это поможет? — издевательски вопросил голос.       — Всегда помогало, — пожав плечами, бесцветно отозвался я.       В груди, отливая багрянцем, распускался цветок первозданной ненависти. Я прекрасно понимал, за что ненавижу обладателя этого голоса. Я слишком хорошо знал эти интонации, это построение фраз. Я ненавидел его за попытку быть мной.       — Наступает миг, когда привычная система даёт сбой, — сардонически проговорил голос, ещё более напоминая мне самого себя.       — К черту твою риторику! — я понимал, что позволяю себе лишнего, но, быть может, это в последний раз.       Смех сумасшедшего был мне ответом. «Но ведь это твоя риторика, Багровый, твоя!» — отчаянно кричал уже внутренний голос.       Ничего не произошло… ничего не произошло — но как?!       Глаза прищурились. Омерзительный ребёнок-мозаика протянул ко мне свои грязные ручонки, я отпрянул, но из темноты протянулись десятки, сотни, тысячи рук и схватили меня, не давая пошевелиться. Двойной уродец впился руками в мою шею, я с трудом боролся с тошнотой — менее всего мне хотелось, чтобы к моему телу прикасалась такая мерзость.       Перед глазами проносились лица. Тысячи и тысячи лиц, крайне возмущённые тем, что я подарил им билет в один конец на свидание: кому с праотцами, а кому с их самодуром-богом. Время остановилось, забылось, захлебнулось в этом пестром потоке, вечность застыла, замерла и впала в анабиоз.       — Довольно. Вы мне надоели.       Если бы я знал, что всё исчезнет, я бы сказал это раньше. На круг или на два? Или на половину? Я сбился со счета, сколько раз я увидел их всех.       Пальцы протянутых из темноты рук разжались, только ныне сиамские братцы продолжали цепляться за меня.       — Убери свои поганые руки, — я пнул носком ботинка чудовище, потёр шею и наблюдал за тем, как оно поднимается на ноги, скуля от боли и пытается кинуться на меня ещё раз.       — Ты убил мою маму и моего братика!        Голос был отвратителен. У всех ишварцев мерзкие голоса, но это был голос маленького мертвого ившарца. Теперь я знал, чем он отличается.        — И убью ещё и тебя. Снова, — я отправил его в новый полет ударом в голову.        Оно опять поднималось. Какая удивительная воля к жизни и мести! Можно было бы даже посчитать это достойным человеку если бы не два но: это были два человека, точнее, ребёнка. И второе но, более весомое — речь шла о шакалах ишварской крови. На моей памяти лишь один был достаточно достойным признания как соперник, но жить ему всё равно не полагалось.       — Тебе давно пора к маме, — почти ласково проговорил я, перехватывая зомби-химеру за волосы и сворачивая ей шею.       Как же это грязно и неэстетично!       Вакуум, окружающий меня шумно вздохнул и, жадно чавкнув, поглотил уродца, валявшегося у моих ног как испачканная сломанная игрушка.       — И здесь всё тоже, — мне казалось, обладатель этого голоса покачал головой. — Что же ты будешь делать дальше?       Я пожал плечами. Какая разница, что я отвечу? Они и так знали всё, не проще ли молчать? Я умею и люблю воевать, но разве они смогут и захотят дать мне это?       — А что дальше? — это было больше похоже на риторический вопрос.       Казалось, глаза смеялись. Интересно, сколько подобных аудиенций они проводят одновременно? И кто их вообще удостаивается?       — Сам-то ты как думаешь, чего достоин?        В моей памяти всплыло лицо ишварского старика с последней зачистки. Он закрывал собой девушку, кутавшуюся в лохмотья, явно недавно бывшие платьем. Отряд военных вдохновенно обшаривал дом, один из солдат оттолкнул старика и схватил девушку за волосы. Старик поднял на меня взгляд и молил отдать приказ о расстреле. Я помню, как меня раздражали его жалкие мольбы и как мерзко всхлипывала эта девчонка, ещё и не попадая в четкий ритм скрипа половиц. Один хлопок в ладоши — и всхлипывать ей стало нечем. Фонтан крови обрызгал рядового, от чего тот так и потерял сознание прямо со спущенными штанами — должен заметить, крайне неэстетичное зрелище!       — Вот уж не думал, что это тебе помешает, — съязвил я, презрительно глядя на распластавшегося на полу солдата.       — Вы… вы… Дьявол! — срываясь на визг, проверещал старик, подползая ко мне и тыча в мою сторону отвратительным узловатым пальцем, покрытым мозолями и пигментными пятнами. — Место тебе в Аду, будь ты проклят, будь ты…       Оглушительный взрыв — и он заткнулся навсегда. Ещё нескольким стало плохо, но, к их чести, они хотя бы держались на ногах.       — За мной, — скомандовал я.       Мы покинули дом, и он тут же был пожран красивейшим снопом искр, хоть немного затмевающим безобразие тех, кто был внутри.       — Ма… майор… н-но, — один мальчишка переминался с ноги на ногу.       — Что такое, рядовой? Или мои действия вызвали у вас вопросы? — мой голос стал опасно бархатным.       — Но там остался…       — Война подразумевает жертвы, — холодно ответил я, медленно разведя руки в стороны. — Глупо идти на войну, научившись мародёрствовать, но не умея убивать.       — Неужели Ад? — я сам удивился, что сказал это.       Да нет же, бред, полный бред!       Не знаю, сколько прошло времени — то ли миг, то ли вечность — в этой оглушающей тишине.       — Нет, быть того не может! — я набрался наглости и ответил на вопрос сам.       — Отчего же? — голос звучал так, будто его обладателя крайне забавляло происходящее.       — Я не верю в Ад. И в Бога не верю. А если бы и верил — я выполнял бы свой долг рьяно и ревностно и не сошёл бы с пути. Я сделал свой выбор и в ответе за него.       И вновь повисла звенящая тишина. Я снова не выдержал:       — Если и есть Ад — то мы сами его создаём.       Всё кануло во мрак.