Waking up from this dream Got a feeling that something is wrong There's blood in the bodies everywhere What the hell have I done Was I walking in my sleep or is it just a conspiracy All I know that I'm in too deep Save me Please wake me up from this dream Save me How am I supposed leave Pain «Save Me»
…Он стоит в окружении родни, а вдали грохочет канонада. Он не понимает, почему сухой пустынный ветер оставляет на языке приторную сладость гнили, а воздух пропах кровью, почему место, которое является его домом — не высокие горы Тибета, а эта выжженная равнина. Он видит бегущего к нему Норбу, его любимого старшего брата, в руках которого потрепанная тетрадь — он всегда такой, не от мира сего, и даже сейчас… А что сейчас? Всё наполненно страхом и агонией ожидания смерти, сейчас кровь впитывается в серую землю, отовсюду слышны крики боли и отчаяния. Но на этот раз, кажется, всё отступает — они вместе, вся его семья, и нет людей в странной синей военной форме. Только Норбу смущенно улыбается и, поправляя очки, за стёклами которых глаза отчего-то не карие, а красные, передаёт ему тетрадь, что-то говоря. Но Чунта, словно загнанный зверь, чувствует ледяной взгляд, словно это взгляд самой смерти; он видит человека на крыше и понимает, что это не человек — чудовище, чья безумная улыбка похожа на хищный оскал, оно втягивает воздух длинным носом с наслаждением, принюхиваясь к добыче и жадно вбирая в себя запах войны и смерти. На его ладонях татуировки, и неясно, как оно одним движением вырывает землю у них всех из-под ног, перемалывая их жизни в кровавое месиво… — Норбу! Брат! — Чунта проснулся в холодном поту от собственного крика. Рубаха облепила словно вырезанный из камня рельефный торс, сердце билось где-то в висках, горло сжимал спазм, будто бы он долго силился закричать во сне, но не мог издать ни звука. На него из-за толстых стёкол очков смотрели сонные глаза брата. — Опять сны? — обеспокоенно спросил тот, в очках. По сравнению с только что проснувшимся Чунтой, Норбу был ниже, не настолько атлетически сложен и производил ошибочное впечатление более младшего. Несмотря на то, что их лица, казалось, были высечены из камня одним и тем же скульптором, старшего будто долго полировали, привнося в его черты плавность, мягкость и тонкость, младший же больше напоминал грубую глыбу камня, эскиз умелого творца. Дверь купе приоткрылась, и на пороге показался мужчина с усами и в очках: — Какие-то проблемы? — обеспокоенно спросил он. — Не переживайте, господин Гедин, — с улыбкой ответил Норбу, — брат впервые так далеко от дома, видимо, акклиматизация, приснилось что-то. Сейчас поздний час, не тревожьтесь, положитесь на меня — я все-таки врач. Свен Гедин оценивающе оглядел обстановку и ретировался в свое купе. Его крайне занимали исследования Тибета, и общение с двумя братьями из одного из аристократических родов помогало узнать больше о предмете своего научного интереса. — Брат, это снова те же сны? — нахмурившись, поинтересовался старший. — Про серую равнину, войну и человека с ледяным взглядом? Эти сны начали сниться его младшему брату, когда тот в четырнадцать лет сорвался со скалы и неделю пролежал, не приходя в сознание. Тогда-то им и оказал поддержку шведский учёный Гедин, находившийся в Тибете в очередной экспедиции. А потом он же помог Норбу поступить в Каролинский университет, отметив талант молодого человека в медицине. Но Чунта после комы стал странным: твердил про какую-то алхимию и страну с незнакомым названием. Старший брат по мере учёбы в университете осторожно пытался выяснить у специалистов о таких случаях, но большая их часть разводила руками и говорила что-то о необратимых повреждениях мозга. Постепенно сны стали тревожить брата реже и реже, и он стал забывать об этом, хотя Норбу все ещё лелеял надежду показать его одному уважаемому профессору. А теперь ещё и господин Гедин пригласил их в Европу, так что в целом всё складывалось как нельзя лучше. — Да, опять всё то же, — вздохнув и пригладив широкими ладонями встрепанные и мокрые от пота седые волосы (после травмы мальчишка в одночасье поседел как лунь) проговорил Чунта. — Только… …Человек, смеясь, идет сквозь завесу дыма, пыли и смерти, поднятую взрывной волной, его холодная изящная ладонь ложится на лоб Чунты, который видит происходящее словно сквозь пелену, в ушах все ещё грохочет эхо взрыва; а после, под неистовый смех своего палача, он ощущает, как кожа на его лице вздувается, причиняя ужасные страдания, как она взрывается: на лбу, вокруг глаз, кажется, острыми осколками разлетается вся голова и вся жизнь; мир становится красным от яркой, жидкой крови, обильно заливающей глаза. Чунта видит отливающую багрянцем фигуру человека с ледяным взглядом — он стоит напротив него и оценивающе смотрит. Багровый человек существенно ниже и уже в плечах своей жертвы, но сейчас он смотрит свысока, ему остаётся только протянуть руку, и… — Сейчас я снова видел его совсем близко, — прошептал пересохшими губами Чунта, нахмурившись: он совсем не хотел показаться старшему слабаком, но животный липкий страх вынудил его на откровенность, — как раньше. Как тогда. — Чунта, — Норбу отечески прижал младшего к себе. Тому было уже двадцать пять, а он все словно четырнадцатилетний мальчишка, живший неделю в иллюзорном мире со страшной войной, или бойней, — всё пройдет. Свен найдет нам врача, и сны постепенно уйдут. — Я не умалишенный! — почти крикнул седой юноша, но тут же, устыдившись своего порыва, замолчал. В повисшей тишине, за мерным стуком колёс их поезда, казалось, можно было услышать, как бьётся сердце Чунты. Он смотрел на брата и не мог заставить себя рассказать, как видел, что тот закрыл его собственным телом после того, как Багровый человек всё тем же изуверским способом, которым изуродовал ему лицо, лишил ещё и правой руки.* * *
Когда Кимбли и Хаусхоффер встретились перед одним из грядущих собраний общества Туле, Зольф отметил, что Карл особенно чем-то увлечён и обрадован, и, словно бы невзначай, вежливо поинтересовался, все ли в порядке у его визави. Оказалось, Карл с нетерпением ждал прибытия одного из своих давних приятелей, шведа Свена Гедина, который должен был уже вернуться из экспедиции в Тибет. Хаусхоффер не оставлял надежд найти мифическую Шамбалу, и теперь фокус его исследований сместился с Врат на Восток. Особенно, как поведал Карл благодарному слушателю в лице Кимбли, его интересовало намерение Гедина прийти не одному, если не возникнет тому препон. И ныне Карл пребывал в состоянии восторженного ожидания, как истинный учёный и преданный своему делу человек. Зольф же, в свою очередь, планировал в ближайшее время представить друг другу Леонор и Хаусхоффера. Он не сомневался, что дьявольского обаяния его невесты с лихвой хватит, чтобы вскоре оказаться в числе приглашённых на собрания оккультного общества. А уж впоследствии вытянуть нужную информацию в частной беседе у неё получится куда как быстрее, нежели у него самого. И, разумеется, Гедин и гости с Востока занимали его не меньше, чем Хаусхоффера — Кимбли был наслышан о мистических способностях и умениях тибетских монахов, и он не оставлял надежд найти лазейку для своих впавших в анабиоз талантов. Потому-то опять же стоило поторопиться с вводом Ласт в это змеиное логово — те, кто не захочет распространяться о чём-то ему, наверняка не устоят перед её очарованием. Очередное собрание общества Туле было организовано в загородном особняке одного из его членов, неподалеку от замка, разрушенного братьями Элриками. Особую пышность антуража данной встречи Хаусхоффер и вернувшийся в Германию инкогнито, находящийся в розыске Рудольф Гесс объясняли визитом шведского ученого Свена Гедина и его особенных гостей из Тибета. Взволнованный, и оттого подобревший по отношению к помогавшему ему Кимблеру, Хаусхоффер дал добро на визит благонадёжного Зольфа вместе с его невестой. Поэтому в этот вечер Ласт скромно блистала собственной неповторимой красотой, оттеняемой мягко мерцающими в свечном пламени кровавыми осколками сотен тысяч жизней и их подобиями, именуемыми в этом мире гранатами(1). Все достопочтенное антисемитское сообщество, глядя на саму похоть в человеческом обличье, разом забыло, что лицезреет дочь известнейшего еврейского врача. Они были готовы простить Леонор Шварц её происхождение, глядя в омут фиалковых глаз, на обтянутый бархатом изящный стан и молочный фарфор плеч, на котором непринужденно расположилось норковое манто. Женщины восхищались её красотой, мужчины были томимы жаждой обладать с лёгким оттенком зависти к молодому химику, пришедшему в этот вечер с ней. Впрочем, среди гостей были две особы, не разделявшие всеобщего великодушного желания «простить» будущей фрау Кимблер её анти-человеческое(2) происхождение. Одна из них, Винифред Вагнер, светловолосая валькирия, отобравшая превосходный камерный оркестр на этот волшебный вечер — разумеется, в оркестре не было и не могло быть ни одного еврея, — и вторая, её подруга и соратница Рудольфа Гесса, Ильзе Прёль. Обе женщины крайне редко посещали собрания общества Туле и сейчас стояли в стороне, откровенно обсуждая каждого гостя и гостью. Они, как и прочие, были заинтересованы в визите именитого шведа и ждали новостей, которые тот должен был привезти из далёкого Тибета. Появление Гедина и двух его спутников произвело фурор. Стоявшие в стороне Леонор и Зольф решили немного переждать. От Ласт не укрылся тот факт, что две женщины, производившие впечатление давних подруг, которым её персона была что кость в горле, тоже остались в стороне. С ними ей предстояло держать ухо востро — вряд ли её чарам достичь этих ледяных сердец, а такие идейные только что носом землю не роют… Лучше было бы, конечно, войти с ними в прочный союз, но Ласт была готова побиться об заклад, что та, что попышнее и повыше, мертвой хваткой вцепится в глотку тому, кто хотя бы посмотрит на еврея, как на человека, пусть этим несчастным оступившимся будет хотя бы и её собственный ребенок. Оставалась вторая. И, если они будут продолжать появляться на собраниях, Леонор Шварц сделает всё, чтобы ни одно живое существо никогда не встало на её пути к тому миру, который был так мил её отсутствующему сердцу. — О, я чрезвычайно рад, — до Кимбли донесся голос Хаусхоффера. — Проходите, я представлю вас моему хорошему знакомому, он отличный химик! Прежде, чем Зольф повернулся на источник голоса, Ласт успела рассмотреть всех троих, подходивших к ним в компании профессора. Усатый мужчина в очках, с серьёзным взглядом, безукоризненно одетый, и двое его гостей. Один повыше, молодой, но седой как лунь, на смуглой коже под глазами залегли темные круги, словно он не спал уже не одну ночь кряду — она прекрасно знала это лицо. Только сейчас его не украшал оставленный безжалостной алхимией её нынешнего любовника шрам. Второй похож на него, но пониже, в очках. — Херр Зольф Кимблер, — указал Хаусхоффер на повернувшегося Кимбли, прищурившего ледяные глаза при виде новых знакомых, — фройляйн Леонор Шварц, это доктор Свен Гедин и двое достопочтенных гостей из Тибета, простите, у меня чудовищная память на имена, — он развел руками и обезоруживающе улыбнулся. В горле Чунты поднималась волна тошноты: он узнал это лицо, узнал этот взгляд. В последнюю неделю проклятый кошмар мучил его еженощно, а сейчас, похоже, становился явью. — Леонор, здравствуйте! — подал голос тибетец в очках. — Я искал вас, но вы перестали выходить на связь… Я безмерно рад видеть вас здесь! Он по-европейски учтиво наклонился, чтобы поцеловать руку Ласт, и, что не укрылось от внимательного взгляда Кимбли, слишком долго вдыхал аромат её кожи. — Весьма рад знакомству, — глаза Зольфа были холоднее льда, когда он пожимал руку старшему, запоминая его непривычное как для аместрийца, так и для европейца имя. Но они стали ещё более колючими, когда он протянул ладонь второму, так и не представившемуся, а лишь буравившему глазами злосчастную татуировку так, что если бы взгляд мог сжигать или взрывать, бывший подрывник бы лишился правой руки. — Простите, я, кажется, не расслышал вашего имени, — бархатным голосом почти пропел Кимбли, пожимая слегка влажную ладонь мужчины, которого в родном мире он, к своему вящему сожалению, так и не убил.