We don't deal with outsiders very well They say newcomers have a certain smell Yeah, trust issues, not to mention They say they can smell your intentions <…> You're lovin' on the psychopath sitting next to you You're lovin' on the murderer sitting next to you You'll think, «How'd I get here, sitting next to you?» But after all I've said, please don't forget… Twenty One Pilots «Heathens»
Норбу переполняла радость: шесть лет назад он, ещё студент медицинского института, познакомился с прекрасной девушкой, приехавшей в Швецию на конференцию с остальными студентками колледжа. Мягкая и романтичная натура тибетца была покорена красотой и благочестием юной европейки, которая, смущаясь и краснея, почтила его несколькими прогулками по весеннему острову Кунгшольмен, где находилось здание института. После юная Леонор Шварц уехала, горячо заверив будущего врача общей практики Норбу Нгоэнга, что будет писать ему и ожидать их следующей встречи. Тибетец получил одно-единственное письмо, которое хранил по сей день, его же письма остались без ответа. Он быстро перестал писать ей, искренне надеясь, что Леонор попросту нашла любовь своей жизни на родине, и сейчас она жива и счастлива; хотя тоска не унималась, да и временами Норбу казалось, что с кудрявой прелестницей произошло нечто ужасное. Поэтому сейчас тибетец пребывал в превосходном расположении духа: общество европейцев приняло их с братом тепло, Мюнхен оказался очень красивым и гостеприимным городом, да ещё и здесь нашлась его Леонор — та самая Леонор, которая украла его сердце ещё той далекой весной! — Вы стали ещё красивее, — он отвел её в сторону от уже начавших что-то активно обсуждать Зольфа и Свена. — Я так боялся, что с вами случилось что-то, после того, как вы перестали писать мне. — Благодарю вас, — Ласт улыбнулась. — Однако, я прошу прощения, не хочу показаться грубой или бестактной… Не было смысла притворяться. У неё было железное алиби, подтверждавшееся выпиской от врача с неутешительным диагнозом «ретроградная амнезия». Норбу поджал губы — как же так? Теперь ему совершенно необходимо было найти самых лучших специалистов: мало того, что брату по приезду сюда стало значительно хуже, так ещё и это! Он не был готов вновь потерять ту, кого любил беззаветно и всей душой, обретя спустя долгих шесть лет разлуки! Он вернет память Леонор, чего бы это ему не стоило! Тибетец настолько увлекся собственными размышлениями и поддержанием разговора о дороге в Европу, погоде, немного — медицине с так внезапно найденной возлюбленной, что не обратил внимания на холодный взгляд химика, которого им представил Гедин и имени которого Норбу не запомнил. Младший брат никогда не описывал своего палача из снов, поэтому старшему было невдомёк, какие терзания сейчас испытывала душа Чунты и какие кульбиты выделывало его сердце, пытаясь вырваться из груди. Так, Норбу не замечал изучающего неприветливого взгляда Кимбли. Зольф, ничем не выдавший недовольства, продолжал вести беседу со шведом, но в душе у него тяжестью наливались беспокойство и ревность. Кимбли уверял себя, что ему плевать на все, кроме возвращения его способностей и хорошей войны, однако было нечто ещё, что вызывало у него безудержное желание превратить этого выходца с гор — или откуда он там? — в яркий и громкий фейерверк. Желательно по частям — и насладиться ещё и криками невыносимой боли. Как в Ишваре. — Что ты думаешь о них? — указала ещё не подожженной сигаретой в сторону тибетцев Ильзе Прёль. Валькирия Виннифред подобралась, прищурив пронзительные светлые глаза. — Если они и правда носители мудрости древних ариев, это может быть прекрасный союз, — она постучала кончиком крупного сильного пальца по ножке бокала. — Руди придерживается теории, что тибетцы — их наследники. Фрау Вагнер чрезвычайно интересовало, кто будет мерилом истины. Главное было правильно сделать ставку и не попасть впросак — если эти люди окажутся пустышками, лишенными мистической силы, то союз с ними подобен союзу с евреями. Гессу, которому в рот смотрела её подруга, Виннифред не доверяла. Оставалось одно: терпеливо ждать освобождения из заключения фюрера. — Что-то твой Руди не жаждет разделить положенную ему участь, — яд сочился из голоса Виннифред: она недолюбливала Гесса. — Он должен быть убежден в том, что попадет туда же, куда и фюрер, — возразила Ильзе, — иначе это будет пустой потерей времени, промедлением, что подобно смерти. Прёль любила Виннифред за её непоколебимость и верность идеалам, но Рудольфа Гесса она ещё и вожделела, хотя прикрывала это всё теми же идеалами: негоже ей — немке, арийке — испытывать похоть, она же не животное или, того хуже, — не еврейка. Ильзе смотрела на беззастенчиво флиртующую с тибетцем Ласт и испытывала к ней глубочайшее отвращение: уж она-то никогда не опустится до такого! — Хорошо, если так, — голос Вагнер был полон сомнений, — в случае с твоим Руди я бы поставила на банальную трусость и желание жить в комфорте.* * *
Норбу был печален: мало того, что брату опять стало плохо — хорошо, что хотя бы не прямо во время приёма, — так ещё и в конце вечера выяснилось, что его вновь обретенная Леонор опять потеряна для него. У неё была уже назначена дата свадьбы с этим химиком: Кимлер? Кимли? Тибетец никак не мог вспомнить его фамилию — да и не особенно-то хотел. Тот мужчина показался ему слишком холодным и надменным для прекрасной Леонор, впрочем, если она его и правда любила… Конечно, Норбу желал ей счастья, но он предпочел бы разделить это самое счастье с ней сам, а не уступать его какому-то европейскому хлыщу. О снах Чунты пришлось рассказать Гедину, тот, в свою очередь, настоял на разговоре с Хаусхоффером, чтобы подыскать врача, но без последствий вроде жёлтого дома. Карл, выслушав историю кошмаров Чунты, в очередной раз посетовал об отсутствии братьев Элриков. Или той странной цыганки — вот тут-то её способности могли пригодиться. Конечно, можно было бы попробовать ещё потрясти Зольфа — Хаусхоффер упорно не мог отделаться от чувства, что тот все же что-то знает о мире, который они опрометчиво приняли за Шамбалу, — но, скорее всего, это не дало бы никаких результатов. Профессору казалось, что сны тибетца напрямую связаны с алхимией, Вратами и всей этой фантасмагорией. Тем более из рассказа Норбу выходило, что хуже Чунте становилось по мере приближения к месту, где, как для себя определил Хаусхоффер, «завеса особенно тонка». Загадок становилось всё больше, а ответов — всё меньше. Да тут ещё и Рудольф явился из Австрии и скрывался от розыска в доме Хаусхофферов… Разумеется, Карл пообещал оказать содействие, но пока он не представлял, к кому обращаться за помощью.* * *
— Хаусхоффер пригласил какого-то шведа с иностранными гостями, — Анна наматывала светлый локон на палец, задумчиво глядя на пузырьки в бокале игристого. — Ты получал приглашение на этот вечер? Ледяной нахмурился. Его никто не звал, что означало стремительную потерю доверия к его персоне. Конечно, могло быть и так, что доверие теряла Анна, а он вместе с ней, но этой мысли Макдугал допускать не желал. Всё его существо постоянно твердило о какой-то особенности девушки, которую он не мог определить для себя и облечь в слова. Ему казалось, что её холодность и некоторая сварливость — лишь маска, скрывающая благородную душу, идеалом которой могут быть разве что такие прекрасные явления, как свобода и справедливость. Когда во время гражданской войны в Ишваре он примкнул к сопротивлению, ему удавалось вербовать новых сторонников без промахов: он, как зверь, чуял их скрытые мотивы и не ошибался в расчётах. Кроме одного-единственного раза, но это была уже совсем иная история. Поэтому он был уверен, что здесь, в мире, где его алхимия уже казалась сном, развеявшимся словно предрассветный туман при восходе солнца, его чутьё не то, что не исчезло — но обострилось. — Увы, — он посмотрел в её прозрачные глаза. — Впервые слышу о подобном. — Есть ещё кое-что, — она замялась, словно думая, как подобрать слова. — Об этом вечере я услышала от Хельмута Шлезингера. Исаак скривился — то ли брют оказался кисловат, то ли уровень непонимания ситуации достиг критического. Хельмут Шлезингер появился в окрестностях общества ещё до того, как о нём узнал Исаак и, судя по всему, до открытия Врат. Он появлялся только на открытых собраниях и слыл местным шутом, никто не воспринимал его всерьёз. Поэтому ситуация, в которой Шлезингер оказался информирован о встрече, куда вход был только для избранных, казалась чем-то запредельным. Впрочем, было ещё кое-что. Шлезингер работал на одном предприятии с Кимблером, а уж в том, что этого человека пригласили на загадочное мероприятие у Макдугала не было никаких сомнений. — Шлезингер был приглашён? — вскинулся Исаак. Анна пригубила вино и задумалась. — Вряд ли. Я не знаю точно, но вряд ли кто-то бы позвал такого идиота даже для увеселения. Ледяной был готов с ней не согласиться: по его мнению, люди, способные всерьёз рассматривать теорию о превосходстве одних над другими, были наиболее склонны к таким мелочным и жестоким развлечениям, подразумевающим самоутверждение за счёт других. Но куда как больше его сейчас волновало то, почему они с Анной оказались за бортом этого корабля? Всякий раз, когда он об этом думал, его мысли возвращались к Кимбли. Видимо, этот гадёныш боится его, боится разоблачения, вот и использует принцип «отделяй и управляй», как говорили философы Ксеркса. Но теперь появлялось ещё одно неизвестное — Шлезингер. Количество переменных множилось с каждым днем, все больше вопросов оказывалось без ответа. А, главное, было неясно, как и где искать бомбу. По мнению Макдугала, это было первоочередным — такое средоточие силы в чьих-то руках делало эти самые руки почти всемогущими. Значит, эту силу предстояло либо похоронить во веки вечные, либо передать в самые достойные руки. Исаак изучал множество новостей со всего мира и уже выбрал себе фаворита на политической арене, вот только говорить об этом вслух кому-либо было чрезвычайно опасно. Поэтому он выжидал, наблюдал и держал всё в себе.