Сладкая смола.

      Ампула падает на пол и катится под мойку. Хосок надеется о ней не забыть и убрать до того, как наступит ногой.       Игла неприятно колет бедро, проходит сквозь кожу, преодолевая напряжённые мышцы. Палец давит на шляпку шприца, пока прозрачной жидкости в нём не остаётся.       Больно. Он, наверное, никогда к этому не сможет привыкнуть.       Эта редкая процедура кажется абсурдной, ненужной. Мозг всякий раз посылает сигнал с глупым вопросом «зачем?», когда парень берёт в руки шприц с уже знакомым содержимым.       Перед глазами маячит календарь и красные круги на нём — обведённые цифры. Сегодня ровно пять месяцев с последней инъекции.       Когда судорога в ноге проходит, парень шумно выдыхает, расслабляясь на стуле. Смотрит в потолок задумчиво, сглатывает. По комнате всё ещё разносится сладковатый запах древесины и только теперь, спустя пару минут, он может его ощутить.       Морщится, сжимая кулаки в накатывающей злости.       Привычный срок в шесть месяцев внезапно сократился до пяти. Хосоку грех жаловаться, ведь у остальных омег период до следующей течки варьируется от двух до четырёх, но он всё равно раздражён и подавлен. Чон думал, что справляется. Но в сумке с каждым месяцем всё больше появляется подавителей запаха и либидо. Аптечка ломится от обезболивающих, а измена привычному и любимому шампуню на такой же подавляющий — заставляет рвать волосы на голове.       Хосок признаёт, — ему страшно. А ещё признаёт, что грядущая течка сравняет его со всеми омегами, над которыми он в душе всегда возвышал себя, повторяя «хорошо, что не я». А теперь вот смотрит на красные губы в отражении, на розовые щёки и блестящие глаза, и улыбается вымученно зеркалу, сжимая бортик раковины до скрежета ногтей. — Не хочу, — полушёпотом раздаётся в маленькой и холодной комнате. Мурашки пробегают по всему телу разрядами, заставляя тяжело дышать, а ноги сгибаться в коленях. Инъекция действует всегда болезненно, не так, как то прописано в инструкции. Не так, как должно быть у омег. — Потому что я не омега, — шепчет своим мыслям вслух. Хватается за саднящий живот, сгибаясь пополам. Больно, да, но улыбки безумной на лице сдержать не может, потому что знает: покуда больно — его тело продолжает сопротивляться.

***

      Хосок не помнит, когда это началось. Зато помнит, что был первым из ребят, кто начал удивлять своих родителей своей подавляющей аурой в столь юном возрасте. Уже к восьми годам мальчику пророчили статус альфы. Ни у кого и мысли не возникало об обратном. Ведь Хосок рос подвижным, выносливым и ловким. Все дети округи пытались его заполучить в свою команду играть. И когда это удавалось, Хосок неизменно становился лидером, ведущим группы, так как внушал не по годам солидную уверенность и силу. Но определяло его заведомо как альфу даже не это. Всегда шумный и весёлый, мог в мгновение ока охладеть и пригвоздить любого, кто шёл против. Даже собственную мать всякий такой раз дрожью обдавало от невидимой силы, на которую был способен её сын. Сведённые брови, по праву острый, как лезвие, взгляд.       Словом — истинный альфа.       Омега.       Как приговор звучит вердикт врача, когда Хосоку двенадцать исполняется. Отец смеётся медицинскому работнику в лицо, а потом мрачнеет на глазах и воздух в комнате густым от гнева становится. Чон старший кричит на персонал о некомпетентности, о глупости и непрофессиональности. Последние же, даже альфы, перед такой сильной волной смиренно головы склоняют и обещают провести повторный тест. Каждый из них чувствует дрожь, потому что лёгкие жжёт и режет от запаха и воли альфы.       Хосок, привыкший к такой силе, совсем никак не реагирует, лишь хмурится в беспокойстве. Отец на сына смотрит и тут же теплеет, обещая во всём разобраться.       Не второй, не третий и даже не пятый тест не даёт желанного результата.       Хосок смотрит на маму не читаемым взглядом, выходя из кабинета. Та сгребает сына в объятья и целует в макушку, уже тогда ощущая сладость в волосах. Мальчик подавлен, расстроен, но не плачет. Он уже исплакал всего себя ещё после третьего теста. И то, тайком: ночью в подушку. Альфы ведь не плачут, как никак.       Отец выходит следом. Вздыхает лишь устало. Чувствует себя подавлено и скверно только потому, что вёл себя, как идиот. Остановиться в глупых попытках оправдать когда-то назревший статус сына-альфы надо было ещё после второго теста. А теперь, Чон старший до ужаса боялся, что подобное непринятие сущности сына со стороны родителей скажется на ребёнке. Потому, с тех пор, он больше ни разу не произнёс при сыне слово «альфа». Просто не мог.       Больше не было речей за семейным столом, что Хосок должен вести себя определённым для альф образом. Не было причитаний из разряда «постоять за себя и за других». Было много-много тёплых улыбок и нежных рук в мягких и сладких волосах на макушке.       Хосок сперва не понимал, чем же таким он теперь отличается от прежнего себя, что отец внезапно воспитание сына возложил на плечи нежной матери. Он ведь не стал каким-то другим, но отныне во взгляде папы видит лишь приторную нежность.       Первое время Хосоку это казалось забавным и глупым, но когда в очередную небольшую ссору привычное наставление отца «отстаивай свою позицию» внезапно сменилось на «не перечь альфе», мальчик чувствовал, как сердце сжимается в обиде. Он не стал другим, он всё такой же, а потому не понимал поведения родителей и бунтовал, кричал, психовал лишь больше, неизменно пародируя подавляющую волю отца.       Вернувшись в школу, Хосок так и не осмелился никому признаться. Наблюдал тогда за взволнованными и возбуждёнными ребятами, сплотившимися в круг альф и бет.       Ком застрявший в горле сглотнул и двинулся навстречу. Поздоровался первым, протянул ладошку с длинными пальцами и сжал руку первому альфе крепко, почти до хруста, смотря прямо в глаза сурово, но с улыбкой доброжелательной. Альфа, безусловно, очарован, и предлагает дружбу новому знакомому, признавая в нём равного себе.       Хосок улыбается победно, но руку за спину после прячет, потому что дрожи сдержать не может. Что происходит с его телом — понимает гораздо позже, давно обжившись в кругу новых знакомых.       Альфы пахнут. Альфы воняют. Альфы давят и подчиняют так, что тело трясёт и ломит до боли, но мальчик держится. Чудом является его слабый, практически незаметный запах древесины, чуждый запахам омег.       Однако спустя какое-то время стало очевидным, что его тело не претерпевает изменений, свойственным омегам. А внутренняя сила и подавляющая воля лишь растут. Школьное окружение легко внушается этим обстоятельством. В шестнадцать Хосоку приходится признаться одноклассникам — он бета. О том, что лжет — думает в последнюю очередь, потому что почти правда. Знакомые и друзья воспринимают подобную новость нейтрально, с пониманием. Ведь, несмотря на все предречения ему в детстве, с возрастом омежья сущность начинала выползать наружу. От былого сильного и крупного мальчишки остался лишь рост. Предназначение огромным бесформенным кофтам отныне — скрывать тонкую, хрупкую талию и острые плечи. Мешковатые брюки и треники топят ноги в попытках сделать их хоть немного крупнее. Лишь низкий голос с лёгкой хрипотцой является отрадой для сердца.       Определенно, бета — скажут его друзья.       Определенно, омега — говорит зеркало.       Хосоку не избавиться от тонких запястий, от аккуратных нежных пальцев и всё более отчётливых с каждым годом черт лица, сменяющих привычную угловатость на мягкие и более аккуратные линии.       Природа, в самом деле, совершила ошибку и Хосок сокрушается всякий раз, не понимая, почему, и за что его тело так жестоко глумилось над ним в детстве, заставляя неокрепшему уму поверить в своего внутреннего альфу. Каждодневные крики и ругань матери о том, что Хосок себя изводит, убивает подавителями, порождает в сердце подростка ещё большую настырность. Хосок вторит её крикам, отказываясь от похода к врачу.       Отец смотрит сердито, напускно-рассерженно, даже не пытаясь использовать силу своего давления, зная заведомо о бесполезности. На Хосока подобное странным образом не действовало никогда. Мальчик лишь зажимал нос маленькими пальчиками и хмурился в ответ так же сердито. Более того, пытался копировать те эмоции, ту оглушающую в своей мощи подачу отца, что у него получалось с попеременным успехом.       Чон старший косился с недоверием на каждый такой выброс, понимая, что так быть не должно, и более того — невозможно. Но вот, подросток понижает голос до холодного гула волны, сжимает кулаки до белых костяшек и смотрит угрожающе и так пронзительно, что мать снова отступает, оставляя последнее слово за сыном.       Следом отец чует едва уловимый сладкий запах, вновь вспоминая, что человек, способный на такое давление — всего лишь омега, и сердце сжимается в тугом беспокойстве. Мама плачет мужу в плечо по ночам, ибо страшно-страшно за сына. Первая течка у омег в лет тринадцать происходит, феромоны хлещут с тех пор, но тело Хосока лишь едва заметно пахнет сладким вперемешку с запахом свежесрубленного дерева.       Чон старший молчит на это задумчиво, пытаясь скрыть за маской суровой тревоги глупую надежду на то, что тесты всё-таки врут.       Тесты, конечно же, врут. С определённой периодичностью и меткостью, но не в этот раз.       В этот раз Хосок чувствует себя никчёмным в свои семнадцать. Первая течка настигла столь поздно и неожиданно, что парень первоначально не понимает, что с ним происходит. Закрылся в тот день после школы в комнате и слёг так в лихорадке на добрые часов шесть. А после мать слышит крик из комнаты сына, затем и запах едкий, разъедающий — сладкая смола, по всему дому.       Хосок не помнит, чем закончился тот день: сирены скорой помощи, белые пятна перед глазами от раздирающей боли всё нутро и отдалённые всхлипы матери.       Уже на следующее утро его отпустили домой. Врачи в негодовании и смятении. Мать в безумном волнении и почти панике. Отец просто зол на всё и вся, ибо не понимает, что происходит.       Течка длилась всего десять часов, в то время как у омег этот период тянется до полутора недель.