Ему было двадцать три

Короткая стрижка, растерянность в карих глазах, насмешка, потерявшаяся в уголках губ, родинки и что-то такое, особое, что не дает ему ее позабыть через секунду после того, как он ее увидел. Когда она ушла, его еще долго преследовал запах молока, мятной жвачки и чего-то ярко-дразнящего, но почти неуловимого. Позже он узнал ее характер, ее ум, ее упрямство, ее невероятное желание докопаться до истины, ее верность друзьям, ее смех, ее суетливые движения, ее пристрастие к аддеролу, ее горчащую язвительность и насмешку, от которой иногда хочется смеяться, а иногда встряхнуть эту девчонку, чтобы она перестала улыбаться с такой болью. Но все это будет позже. В тот миг он видел только странноватую девчонку, в запахе которой скрывалась что-то дразняще-манящее. Ему было двадцать три, когда он увидел ее впервые.        В тот миг, когда он стал подростком, все словно перевернулось. Это как увидеть в чем-то привычном новое и почти невозможное. Ему было семнадцать, он смотрел на нее не как взрослый, а как ровесник. И видел как вспыхивает янтарем смех в ее карих глазах. И как она заправляет волосы за ухо. И как в ее улыбке теряется лукавство — прячется в уголках губ, готовясь вспыхнуть легким ехидством и привычной насмешкой. И какая она, оказывается, красивая. И слишком взрослая для своего возраста. И очень сильная для человека. И слегка уставшая. И готовая, как прежде, биться до конца. И все это просто пылало в ее словах, горело во взгляде. И ему хотелось то ли поцеловать ее, то ли броситься прочь. Потому что с Пейдж он уже это проходил. Повторять такие ошибки нельзя. А люди рядом с ним могут пострадать. И пусть она сильная, но все же человек. Он не совершит той же ошибки, нет. А потом он вдохнул ее запах — притягательно-родной. Ему было семнадцать, когда он влюбился в нее.        Тогда был почти конец света. И адская богиня. И портал. И кровь человека — только человека — могла его закрыть. Она неожиданно сильно потянула его за отвороты куртки, приподнялась на носочки и поцеловала — сначала с силой впечаталась в его губы своими, а после пришла странная, почти неуместная сейчас нежность, на которую он отозвался. И тогда она отстранилась от него, сделала пару шагов назад и спрятала руки за спиной, словно не доверяя им больше, словно именно они виноваты в этом странном поцелуе. Ее губы дрожали, когда она сказала: — На удачу. И он почти понял, почти осознал, что упустил из-за своей нерешительности, из-за своего желания подарить ей нормальную жизнь. А она, шало улыбаясь, сделала один шаг назад и раскинула руки в стороны, падая в портал. Ему было двадцать пять, когда он потерял ее навсегда.