Шестнадцатилетние мальчики

      Обнаружить Пятого, что-то пьяно нашептывающего своему манекену, которого он упорно продолжал называть Делорес, не входило в планы Клауса Харгривза. Собственно, не то чтобы у него действительно были планы. Выпивка, наркотики и перепихон с каким-нибудь красавчиком в перспективе уж точно нельзя было назвать так высокопарно. Скорее это список неблаговидных целей на вечер любого порядочного непорядочного. Однако изрядно подвыпивший брат-психопат-параноик в этот список не попадал явно.       К сожалению, последние крохи сознания ещё не утонули в бренди окончательно, бултыхаясь сверху и крича о спасении. И они были свято уверены, что оставлять в таком состоянии Пятого было неблагоразумным решением. Когда Клаус к ним прислушивался? Да, никогда. Но именно сейчас разум почему-то решил взять верх, и номер Четыре, вместо того чтобы выйти за дверь, круто свернул прямо в столовую.       — Не надо осуждать меня, Делорес. Мы уже это обсуждали. Я всего лишь пытаюсь, ну знаешь, адаптироваться, — Пятый неловко махнул рукой в попытке удержать равновесие, когда Клаус намеренно резко наклонил стул, на котором тот сидел, или, вернее сказать, развалился всей своей шестнадцатилетней тушкой. Его возмущения хватило только на краткое и лаконичное, насколько это возможно с заплетающимся языком:       — Какого хрена?       Клаусу остаётся только пожать плечами. Он не особо заботится об ответе и занимается больше разглядыванием своего братца. А выглядит тот весьма печально, если этим словом можно описать мечту маньяка-педофила, потому что Пятый, блять. Всегда идеально заправленная рубашка помялась и вылезла из шорт, узел на шерстяном галстуке заметно ослаб, повисая на шее неаккуратной петлёй. Правый гольф сполз вниз, оголяя худую мальчишечью щиколотку. Лихорадочно блестящий в полумраке взгляд говорит, что мальчишке хватит.       Клаусу приходится наклониться ниже, чтобы вытащить из расслабленных пальцев на две трети пустую бутылку уже не отцовского виски, весьма неплохого кстати. Это Четвёртый отмечает, когда глотает прямо из горла, потому что если он не прекратит пялиться на своего брата так пристально и не отвлечётся на что-нибудь другое, то непременно заедет себе по лицу.       — А не рановато ли тебе, мелкий, спиваться?       — Я тебя старше, придурок, — Пятый разворачивается к нему лицом, для опоры положив руки на спинку деревянного стула, и смотрит в упор, нетрезво и задумчиво, как минутой раньше — на Делорес.       — Не физически, — напевает Клаус и со вздохом усаживается за соседний стул. Кажется, о походе в клуб можно забыть окончательно. Как и о здравомыслии, если он не возьмёт себя в руки. — Колись, давай, по какому поводу веселье?       Пятый либо очень долго думает, либо отвечать не собирается вовсе. Только переводит взгляд на почти пустую бутылку в руках брата и выдаёт неожиданно повеселевшим голосом:       — Выпьем?       «Пиздец. Приехали», — думает Клаус, залпом выпивая остатки виски и игнорируя почти обиженное возмущение в глазах напротив. Одно дело, когда выпиваешь пару глотков чего-нибудь крепкого, чтобы взбодриться, привнести в день капельку ярких красок, так сказать, и другое — методично напиваться в обществе верхней половины манекена и кучи старой мебели второй день подряд без объяснения причин. Четвёртый, конечно, похлеще отрывался. Ему ли осуждать. Но это же Пятый. Пятый, блять. Который пропал на семнадцать лет, а потом объявился, как ни в чём не бывало, украл из супермаркета манекен, угнал чей-то фургон и в принципе продолжал вести себя, как мудак-алкоголик со стажем.       — Тебе, кажись, хватит, — говорит он, — вали-ка ты спать.       — И упустить хоть одну секунду своего замечательного пребывания в этом времени? — Пятый пьяно и развязно ухмыляется, наклоняясь вперёд. — К чёрту.       Клаусу кажется, что это какая-то глупая шутка. Скажи ему кто-нибудь пару недель назад, что он, почти трезвый, будет уговаривать своего давно пропавшего брата не пить, он бы подумал, что этот человек последних мозгов в кумарах лишился. Но вот же ирония. Хочется курить. Или закинуться чем потяжелее.       Пятый услужливо протягивает ему сигарету, продолжая тянуть лыбу. Хер знает, откуда они у него взялись, но это как нельзя кстати. Голова приятно кружится от дыма. Клаус прикрывает глаза, затягиваясь глубже. Охуенно. Даже жаль, что бутыль пуста, а Четвёртый не собирается спонсировать алкоголизм брата. Когда он моргает пару раз слишком медленно, вновь пытаясь сфокусировать взгляд на чём-то определённом, Пятый прикуривает от свечи в канделябре.       Клаус не считает себя педофилом, но это выглядит горячо. Он пялится на то, как чужие губы обхватывают фильтр, как слегка напрягается шея, подрагивает кадык. Пятый кашляет с непривычки, когда дым забивается в лёгкие. Блять. Лучше бы Клаус и правда свалил. Залипать на шестнадцатилетнего пацана кажется не очень правильным. Залипать на шестнадцатилетнего пацана, который является твоим братом, пусть и сводным, и вовсе преступление. Против морали. Ага, и нравственности заодно.       Клаус, ты себя слышишь? Клаус, ты эти слова знаешь хоть? Сознание почему-то говорит с ним елейным голоском Пятого, словно издевается ещё больше. Клаус, ты не только печень пропил, но и мозги. Клаус, Клаус, Клаус…       — А знаешь, что хуже всего? — мальчишка обращается не то к Делорес, не то всё-таки к брату. Только тот его всё равно безбожно прослушал. — У меня половое созревание. Опять.       Пятый коротко усмехается. И Клаус не выдерживает. Тянет брата за почти развязавшийся галстук, прижимаясь собственными губами к чужому рту. Это провал, полный. Его дыхание тёплое, отдаёт терпким запахом табака, и привкус виски ощущается на языке сильнее.       Пятый выдыхает со смешком, мягко. От этого у Клауса мурашки по коже и пальцы дрожат так, будто он уже вколол себе дозу. Блять. Шестнадцатилетние мальчики не должны целоваться так охрененно, не должны выглядеть так адски горячо, и им не должно быть так на всё похуй, даже если их ментальный возраст пятьдесят восемь лет.       Трезвая часть сознания всё еще продолжает бултыхаться где-то на поверхности, но Клаус кладёт на неё большой и здоровый, когда Пятый немного неуклюже забирается к нему на колени. Он не тяжёлый, но чужой вес на бёдрах ощутимо давит. Господи, Клаус попадёт за это в Ад, он уверен.       Четвёртый склоняется ниже, зубами ведёт у основания шеи. Ужасно хочется укусить и услышать чужой голос. Пятый шумно выдыхает сквозь зубы, запрокидывая голову назад, крепче сжимая свои маленькие блядские пальчики на чужих плечах. Его форменный пиджак как-то незаметно оказывается на полу. У Четвёртого в паху ноет, тянет. Он гладит чужие колени, забирается горячей ладонью под рубашку.       «Клаус, опомнись. Клаус, это твой брат. Клаус, ему шестнадцать пятьдесят восемь», — настойчиво бьётся в голове десятками, сотнями голосов, когда Пятый спешно расстёгивает молнию на его джинсах, дотрагиваясь до напряжённого члена. Четвёртый замирает с дрожью и ощущением собственной никчёмности в груди.       Брат чувствует его заминку. Он до последнего надеялся, что это не станет проблемой.       — Клаус, я пьян в хламину, я сорок пять лет торчал в грёбаном будущем, где не было ничего. Только попробуй, блять, сейчас свалить, — он пытается избавиться от шорт, не слезая с чужих колен. Хочется заскулить от чужой медлительности. Ну твою же мать, Клаус, почему твоя совесть проснулась так не вовремя? Переходный возраст отстой.       Клаус наконец сдаётся, проигрывая собственной безбашенности, помогает мальчишке стянуть с себя эти идиотские шорты вместе с боксерами. И, нет, он не будет снимать с него гольфы. Они слишком охуенно смотрятся на ногах этого мудака. Четвёртый жалеет, что смазка осталась в его комнате наверху, поэтому приходится довольствоваться слюной.       Внутри Пятого чертовски узко, и палец проходит с трудом. Клаус обхватывает свободной ладонью его вставший член, влажный от возбуждения. Только ради того, какой взгляд бросает на него брат, когда он медленно скользит по стволу от головки до основания, стоит потерпеть. К тому же, ну блять, это, вероятно, первый его опыт с мужчиной, если не первый опыт вообще. Он часто дышит, непроизвольно толкаясь в чужую руку, старается сдержать тихий стон. Клаус наблюдал бы за этим часами. У него у самого стоит просто каменно. Кажется, Четвёртый всё-таки педофил.       Второй палец скользит легче, и Клаус слегка сгибает их внутри, надавливая на гладкие стенки. Пятый кусает его за шею и слегка царапает живот. Это всё ещё неловко, но слишком хорошо. В голове шумит, как от алкоголя, а Клауса ведёт от прикосновений не хуже чем от первитина.       Клаус нетерпеливо вытаскивает пальцы из Пятого, губами ловя его разочарованный выдох, толкается языком в чужой рот, оглаживает нёбо, приставляя головку к отверстию. В мыслях мелькает, как бы не порвать, это последнее, чего он хочет добиться. Член идёт туго. Брат болезненно жмурится, прокусывает ему губу до крови, непроизвольно пытаясь отодвинуться, избавиться от неприятных ощущений, но Клаус не даёт ему этого сделать, крепко держа мальчишку за тазовые кости. Он ждёт с минуту, на пробу пытаясь сделать толчок, но Пятый шипит, тихо ругнувшись. Он привыкает мучительно медленно, пытаясь расслабиться.       Вот поэтому, Клаус, взрослым дядям запрещено трахаться с детьми. Это болезненно для обоих. Клаус посылает нахуй свой внутренний голос и делает наконец первый толчок. Стенки кишечника плотно обхватывают его член. Внутри брата тепло, мокро и узко.       — Блять, — вырывается из горла вибрирующим полустоном. Пятому приходится сжать зубами собственное запястье. Ему всё ещё больно, но когда он из какого-то противоречивого, противоестественного чувства пытается насадиться сам, сквозь это жжение внизу живота прорывается острое чувство непонятного довольства. Не говоря уже о том, что наблюдать за тем, как темнеют при этом глаза Четвёртого, чертовски возбуждающе.       Клаус пытается не сорваться и не причинить брату ещё больше неудобства, но когда тот неумело пытается толкнуться навстречу, сдерживаться становится сложнее, отчего толчки получаются более резкими и рваными. Пятый не то хрипит, не то стонет, глядя на него блестящими глазами из-под полуприкрытых век. Клаус тянется к его члену, большим пальцем размазывая предэякулят по головке. У Пятого пальцы на ногах поджимаются. Он не уверен, что способен различить, от боли или от удовольствия.       Клаус чувствует, что надолго его не хватит, поэтому выходит с тихим хлюпающим звуком из чужого тела, надрачивая им обоим, и кончает с гортанным стоном. Пятый запаздывает ненамного. Блять. Блять. И ещё раз блять. Перед глазами всё ещё цветные пятна и картина того, как брат жмурит глаза, сидя у него на коленях.       — За такое и сесть можно, — усмехается Пятый всё ещё дрожащим голосом.       — Завались, — Клаус хочет провалиться под землю от осознания того, что только что трахнул своего брата, и более того, ему это понравилось. — Молчащим ты нравился мне больше.