***
Болтовня Дазай-сана, уже не столь пространная, а вполне себе конкретная, все так же текла мимо ушей, едва откладываясь в памяти. С горем пополам, но Ацуши усвоил, что этот особняк со звучным, но как-то не особо оправдывающим себя названием, является местом проживания для связанных с некой службой людей, в основном — членов именитых древних кланов. Здесь же, в особняке, находится штаб этой самой службы, суть которой заключается в частной охране и помощи полиции города в «особенных» делах. Что это за дела и для чего к одним сотрудникам приставлять других сотрудников в качестве телохранителей, Ацуши даже не пытался понять. Сознание застопорилось еще на том месте, в котором выяснялось, что крохотная Кека действительно телохранитель, а не официантка со странным чувством юмора, своими способностями лишь местами уступавшая Куникиде, а в иных сферах и вовсе превосходя его, в каких — не уточнялось. Сейчас, больше внимания уделяя перевариванию пищи, чем усваиванию информации, Ацуши мучался, откровенно не понимая, зачем его, мальчишку с улицы, взялись посвящать в тонкости работы такой странной организации. Не то чтобы у него возникали особые сомнения по поводу рациональности Дазай-сана, который, сменив одежду и высушив волосы, присоединился к нему за столом и теперь самозабвенно вещал о сути существования Аякаши, но даже Куникида-сан, севший по другую сторону, казалось бы, абсолютно спокойно принимал тот факт, что его коллега выбалтывает едва ли не секретную информацию первому встречному. Йосано так и не появилась, кажется, вовсе ушедшая из особняка по какому-то делу, зато выпал шанс познакомиться с Танидзаки — барменом-студентом, подошедшим сменить опустевшую тарелку на полную. Ацуши, внезапно искренне тут всех полюбивший и столь же искренне боявшийся даже тех, чьи имена звучали лишь в обрывках разговоров, все же не окончательно продался за еду и, доев, страдал от неопределенности по поводу дальнейшей своей судьбы — что-то же должны они с ним сделать? «Да», — просто поддакнуло воображение; Ацуши и без его помощи прекрасно ощущал весь спектр возможностей этого «чего-то». — …и работа тут, поверь, не из легких. К слову сказать, прямо сейчас мы параллельно с полицией ведем одно удивительное дело, — Дазай-сан пялился в сторону, Куникида-сан пялился на Дазай-сана, потеряв напускное спокойствие. Складывалось впечатление, будто бы они не обо всем успели договориться за то время, что Ацуши спал, удивлялся и набивал желудок. — Вот ты, Ацуши-кун, ничего не слышал о тигре, преследующем людей в этом и ближайших районах? Чай пошел не в то горло. Кека тут же протянула ему салфетку, в которую Ацуши вцепился обеими руками и прижал, удушаемый кашлем и паникой, ко рту. Надо было бежать. Прям сразу, прям тогда, когда решил проверить, труп это несет неспешное течение или живого человека. Живой человек теперь смотрел ему в глаза каким-то новым, прямым взглядом, и вместо уютного тепла и мягкости дивана Ацуши почувствовал себя на допросе, привязанным к сваренному с полом стулу, а вся удобно улегшаяся в животе еда отчаянно попросилась наружу. Бежать было поздно, а потому Ацуши сделал все, что мог: всхлипнув, заплакал и принялся с жаром и горючими слезами рассказывать о том самом тигре, превращающем его жизнь из просто кошмара в кошмар, претендующий на кинематографичность. Иссякнув, Ацуши затих, ожидая, что вот сейчас его либо утешат и спасут, либо выпрут на ночь глядя тигру в жертву (потому как бездомная и никому ненужная приманка — это очень удобная приманка). Чего Ацуши точно не мог ожидать, так это того, что Дазай-сан, необычайно воодушевившись, хлопнет в ладоши и воскликнет: — Прекрасно! У тебя часов пять на отдых, а затем мы с тобой его поймаем! — Кого?! — в унисон, словив момент духовного единения, взревели и пискнули Куникида-сан и Ацуши соответственно. — Bad trip, — безразлично прошептала Кека, быстро стуча пальцами по клавишам телефона. — Тигра, конечно, — пожал плечами Дазай-сан. Вот теперь Ацуши немного начал понимать Дазай-сана: утопиться здесь и сейчас, без лишних тревог, хотелось очень, но вряд ли бы кто из взявшихся помогать и кормить бесплатно людей позволил ему подобное неуважение к потраченным на не стоящего того ребенка ресурсам. «А чего ты ждал? За все приходится платить однажды». — Мы тебе заплатим, конечно. За содействие. После такого заявления Ацуши на минутку выпал из реальности, поглощенный перспективами безбедной жизни. Тем временем, быстро оставив пару ценных указаний, Дазай-сан, став на короткое мгновение серьезным, увлек Куникиду из-за стола к дальнему дивану, что-то старательно ему втолковывая. Куникида-сан, судя по лицу, все еще мало что понимал и от этого зверел еще сильнее, а затем как-то внезапно подобрался, кивнул едва улыбающемуся Дазай-сану и поспешил к выходу, чеканя широкий шаг. Дазай-сан помахал Ацуши рукой и скрылся за лестницей. — Я провожу тебя в комнату, — кивнула Кека, следуя словам Дазай-сана. Ацуши, испытав небольшую трудность с тем, чтобы просто встать из-за стола, почувствовал нечто схожее с благоговением, когда увидел, что Кека, игнорируя лестницу, направилась к лифту, и ринулся (как мог, по шажочку) ее догонять. С дальнейшей его судьбой все было довольно просто, а сил сопротивляться обстоятельствам в лице Дазай-сана как не было, так и не появилось. В лифте что-то мягко звенело и гудело, приятно горела циферка «7» в металлическом кружке. Кека, отстраненно стоя ближе к выходу, молчала. Ацуши, подумав, что вот он — сытый, едет высыпаться в прекрасном особняке, а провожает его красивая девушка, и что еще для счастливого завершения жизни нужно (жаль, что у тигра в желудке, зато у белого — такая редкость!), покраснел до корней волос и тоже решил помалкивать. Пройдя по длинному коридору, они зашли в 704-ую комнату, дверь которой Кека открыла магнитной картой, коротко объяснив Ацуши, что это за магия и как она работает. — Располагайся. Сейчас я принесу тебе сменную одежду. Эта странная манера озвучивать каждое из своих намерений наводила Ацуши на мысль о роботах (ту единственную мысль о роботах, что обреталась в его далекой от любого вида техники голове), но он усиленно прогонял ее, больше озабоченный необходимостью каким-то образом «расположиться» в этой большой комнате, состоящей, по сути, из нескольких, — почти квартире. В окна поглазеть он толком не успел, только зачем-то изучить ванную комнату, трепеща от восторга, и наткнуться на настоящую кухню с настоящим холодильником. Кека пришла — дверь откликнулась тихим дилиньканьем — и принесла с собой аккуратную стопку вещей, будто только из чистки. Ацуши резко застыдился своей грязной детдомовской одежки, но голым он явно был бы не лучше. — Ты можешь принять душ, — подсказала Кека. — Я… я не совсем уверен… — застрадал Ацуши еще сильнее. — В чем? — Не уверен, что умею им пользоваться… в смысле, конечно, я знаю, что такое душ и как им… то есть… — Я поняла, — проявила милосердие эта чудесная девушка и, кажется, слегка улыбнулась. Даже так, выставив себя посмешищем, Ацуши понравилось быть причиной намека на эту улыбку. — Сейчас я покажу, как им пользоваться. Ничего сложного. Ничего сложного в том, чтобы управиться с многофункциональным душем, действительно не было. Сложно было вылезти из-под упоительно теплых струй и уберечь себя от постыдных мыслей о целой набранной ванне и совсем уж непристойных, от которых рука то и дело проскальзывала между ног и тут же пугливо отдергивалась. Рукоблудие в детском доме каралось и каралось жестоко. Кара эта почему-то не распространялась на некоторых воспитателей, не стесняющихся щупать и мять мальчишек, а порой и уводить их с собой на час-другой и возвращать дрожащих и зареваных или пугающе тихих. Ацуши подобной участи избежал лишь потому, что прослыл больным, и его попросту били, не обращаясь к более изощренным методам наказания. Вспомнив о детдоме, Ацуши резко и бесповоротно устал, будто разом лишившись и без того еле теплящихся в нем сил, и потому, уже абсолютно лишенный какого бы то ни было желания, кроме желания уснуть (до тех пор, пока не вернется Кека, на прощание сказавшая «Я приду через четыре часа и разбужу тебя, постарайся не пугаться и не кричать»), он выволокся из душа, кое-как обтерся, замотал мокрые волосы полотенцем и, путаясь в руках и ногах, оделся в то, что Кека оставила на широком крае ванной. Одежда была роскошной. Белье, заметно новое и неизвестно кем и где в столь короткий срок найденное, Ацуши надевал, зажмурившись от стыда за все в мире и за себя самого в первую очередь — в детском доме трусов среди казенной одежды не существовало в принципе. Мягкие темные брюки, отутюженные, малость длинноватые и слегка сползающие с бедер, умудрялись быть красивыми как отдельно от Ацуши, так и на нем, что шло вразрез с его неоспоримым мнением насчет собственной уникальной способности уродовать все, что только возможно. Бежевая рубашка с мелкой вышивкой на манжетах и вовсе казалась достойной какой-нибудь знаменитости (собственно, для Ацуши все чистое, целое и хоть малость красивое казалось таковым). Обувь — темные ботинки на два размера больше — остались в прихожей вместе с носками. А в руках у одетого в новое, свежее, идеальное каждой ниточкой (не исключая даже намотанного на голову полотенца) Ацуши остался последний предмет малопонятного назначения. Кажется, это был шарф, довольно длинный и теплый, явно чей-то. Ткань словно хранила свою принадлежность хозяину и тонко пахла мужским одеколоном. Не особо сдерживаясь, Ацуши зарылся в нее носом, впитывая чье-то фантомное тепло. Этот шарф мог принадлежать Дазай-сану — аромат намекал на неявную опасность носящего его человека. Ацуши, имеющий довольно простую и честную душу, уже успел немного влюбиться в него, сумасшедшего альтруиста (пусть даже и собиравшегося ловить на спасенного озверевшего тигра-убийцу). Надо сказать, что влюбился он в них во всех безоговорочно, даже в Куникиду, и только при мысли о Кеке слегка становилось стыдно, — остальные же будто были созданы для того, чтобы в той или иной мере восхищаться ими или хотеть их. Путаясь в тяжелых, сложных мыслях, сплетающихся в узлы, Ацуши обмотался шарфом до самых глаз и, еле выключив свет, пошлепал в полумрак комнаты. Слепо сев на кровать, он неверяще растекся по ней и, сжавшись под одеялом, наконец-то по-человечески расплакался, находя утешение в чистых простынях и кем-то тепло пахнущем шарфе, плотно укутавших его, игнорирующего влажное полотенце и накрывшую от нехватки кислорода духоту. Натянув одеяло до горла, Ацуши плакал, сначала горько, затем беззвучно, немыми горячими слезами, стекавшими по носу до шарфа и в нем же остающимися, и, плача, уснул спокойным сном, не успев подумать как следует ни о тигре, ни об Аякаши, ни о Дазай-сане — только о том, что жить, кажется, вдруг стало очень, очень хорошо.***
«Все очень плохо», — тоскливо подумал Ацуши, крепко обнимая себя за колени. Сидеть на ящике было холодно и неудобно, но Дазай-сан сидел на точно таком же, умудряясь при этом выглядеть комфортно расположившимся человеком, и даже не думал жаловаться, потому Ацуши молчал. Томление поедало изнутри, а Дазай-сан не спешил делиться планами. Где-то по дороге до огромного склада он растерял всю свою восторженную радость и теперь и сам малость пугал отрешенным настроем. Сидя в ночном полумраке, он молча читал какую-то «хорошую книгу» и, видимо, ждал появления тигра. На обложке «хорошей книги» был крупно начертан гроб, что слабо утешало, как ни глянь. Ацуши вздрагивал от малейшего шороха, кутался носом в шарф и твердил себе, что лучше уж просидит тут всю ночь, а затем сбежит куда-нибудь подальше, чем закончит наживкой для тигра-людоеда свои и без того безрадостные дни. — Уже скоро, — не отрываясь от чтения, бросил Дазай-сан, и тут же, будто повинуясь его словам, что-то с силой грохнуло в глубинах склада. Ацуши не заметил, как слетел со своего ящика, сотрясаемый животным страхом. — Это он! — завопил он истеричным шепотом. — Дазай-сан! Это тигр! Он!.. — Нет, — махнул рукой Дазай-сан, уткнувшись в книгу. — Скорее просто ветер. Не паникуй. — Да как!.. Вы не понимаете — он преследует меня! Он же убьет нас! — Ацуши! — повысил голос Дазай-сан и, захлопнув книгу, спрыгнул с ящика. — Успокойся. Здесь никого нет, кроме нас с тобой. — Но тигр!.. — Да, тигр. Тигр, выбравший себе в жертвы простого, ничем не примечательного ребенка… Слушать Дазай-сана, который в очередной раз завел что-то долгое и непонятное, стало просто невыносимо, — до того зашумело в ушах, то ли от панического страха, то ли от вскипевшей на взрослого, но ничего не желающего понимать человека злости. — Ты появился в этом городе… Странно запульсировали руки, судорожно напряглись пальцы. Никогда прежде не замечавший за собой подобного Ацуши вдруг лениво, смакуя мысль, подумал о том, как хорошо бы было Дазай-сана убить. Прямо сейчас. Ведь он так этого жаждет, да? Стоит один против него, что-то говорит и никуда не спешит убегать. Да, он говорил о своей причастности к службе… детективной службе… любят же люди эти дурацкие сложные названия. Дазай-сан вовлек его неизвестно во что, вот, что было по-настоящему важно. Посулил золотые горы, но сейчас — сейчас Ацуши чувствовал, как никогда прежде, — от него за версту несет прожженным лжецом. Дазай-сан закутан в слои тряпок и напускных эмоций. И как же хорошо будет добраться до горячего, конвульсивно дрожащего нутра, честного и простого… вспороть живот, выесть… стряхнуть наносное, вытащить наружу молящего о пощаде слабака… чтобы хотел жить и трепыхался… чтобы плакал как… — …а вот и подтверждение, — холодно улыбнулся Дазай-сан и отпрыгнул в сторону — прежде, чем Ацуши понял, что бросился на него. Одним рывком высвободившаяся, облекшая человеческие кости в звериные, человеческую одежду — в густую шерсть сущность Накаджимой Ацуши уже не была. С первобытной яростью тигр метался по складу, путаясь в лапах и врезаясь во все подряд, не умея обращаться с внезапно нахлынувшей на него силой. Человечек же уходил от препятствий издевательски легко, напоминая тень высоко парящей птицы: не давался, ускользал и по сути своей ничего не стоил, но поймать его было нужно, и нужно — сейчас. Он что-то говорил — тигр не разбирал слов, чувствуя лишь насквозь лживые интонации, и кипел желанием выдрать их из человеческого горла. Тигр знал, что здесь, в этом странном холодном месте, кровь человека будет черной от грязи и гнили, горячей и пузырящейся. Тигр никогда не искал лучшего для себя. Тигр очень хотел убить, только и всего. Человечек сам загнал себя в угол, прижался к стене и замер. Следуя своей природе, тигр медленно приближался, растягивая момент перед решающим броском. Туго натянулись мышцы, дрожь предвкушения пробила нутро. Человечек не трясся от страха, но это было легко поправимым обстоятельством. Прыжок — и не видя перед собой ничего, кроме разочарованной улыбки, тигр оскалил клыки — и умер. Резко и навсегда, оглушенный вспышкой яркого, чистого света.***
В сознание ввинтился смутно знакомый голос, и Ацуши, подавившись судорожным всхлипом, рывком поднялся и вновь бухнулся вниз, сев себе на пятки. — Ты ничего не помнишь, да? — спросил стоящий рядом Дазай-сан. Справа от него высился Куникида, поодаль стояли Йосано, Кека и незнакомая девушка. Сбоку скучающе подпирал стену Танидзаки, а прямо под боком внезапно обнаружился какой-то пацан со светлым деревенским лицом. Все они смотрели на Ацуши так, словно в глубине души ожидали, что он вот-вот помрет, и не собирались этому особенно препятствовать. Стало очень неуютно — на страх уже попросту не хватало моральных сил. Может, он успел натворить что-то? Вспомнить недавние события помимо тех, что произошли в Аякаши, получалось с трудом или не получалось вовсе. — Не помню… что… — Лапа-то осталась, — указал Дазай-сан куда-то вниз и отвлекся на что-то тихо прорычавшего Куникиду. Ацуши послушно глянул вниз и понял, что Дазай-сан — очень честный человек. Ни словом не обманул — действительно, лапа. Большая, белая. Секундочку. Как любой нормальный человек, Ацуши, вымотанный и выжатый досуха, заорал не своим голосом и отпрыгнул от лапы как можно дальше. Лапа, увы, отпрыгнула вместе с ним, как поступила бы на ее месте любая приличная конечность, имеющая хозяина. — Ацуши! — рявкнул Дазай-сан, перекрыв беспорядочный поток заполошных «Что это?!» — Успокойся. Тебе нечего бояться. Дежурные фразы не действовали от слова «совсем», и Дазай-сан понимал это не хуже прочих. — Как я уже пытался объяснить: дело было странным с самого начала… — завел он по новой. — …не многим известно, но среди людей остались те, в ком течет кровь йокаев, — подошел Дазай-сан к сути спустя минуты три безостановочной речи. Пока он говорил, лапа медленно обретала человеческий облик давно привычной взгляду руки. Ацуши стоял с приоткрытым ртом и готов был поверить во все, что угодно. — Ты — как и многие из здесь присутствующих — один из них. Во все, что угодно, — но не в это. — Лекции — это очень хорошо, — подала голос придерживающая скрипящего зубами Куникиду за локоть Йосано-сан, — но можем мы сделать это в другом месте? — Можем мы хотя бы решить, что теперь делать с этим тигром?! Что говорить полиции?! — Расслабься, Куникида-кун, — бросил резко поскучневший от того, что его перебили, Дазай-сан. — У меня есть полное право на вербовку новых кадров… — А?! — Накаджима Ацуши! — провозгласил Дазай-сан, нездорово поблескивая глазами. — Отныне ты — член Детективной Секретной Службы Одаренных! Накаджима Ацуши, еще не успевший примириться с мыслью о том, что он, кажется, тигр-йокай, задушено икнул в ответ, закатил глаза и с чистой совестью умер. Но, как уже можно было догадаться по всему произошедшему, — ненадолго.