Хлорка

11 декабря, воскресенье Личный дневник на то и личный, что я могу писать хоть свой план захвата мира и кого при этом я бы с удовольствием прикончил, и не париться о том, что это вообще кого-то заденет. Но почему-то о том, что случилось со мной там, я даже думать не хочу. Но думаю. Парадокс. Меня уже до чёртиков достал этот сон. И каждый раз в нем этот проклятый бункер, та, что меня похитила, ее подружка, рыжая такая… Рыжие, их на один квадратный километр оказалось слишком много. И не удивительно, что это обернулось бедой именно на мою пятую точку. Не так я себе это представлял. Я видел этот первый раз в своей жизни минимум, как в дешёвых подростковых драмах, в которых какая-нибудь школьная дурнушка отдастся мне на первом свидании и я смогу потом ходить по школе гордый, рассказывать друзьям, как обескрылил очередную бабочку… Дурацкое сравнение. Даже какое-то мерзкое. Вообще это произошло настолько же внезапно, как если бы я был муравьем и какой-нибудь злой мальчик решил бы растоптать мой муравейник. Полагаете, что бы по этому поводу подумали муравьи: «ура, ещё больше работы» или «проклятые люди, как же мы вас ненавидим»? А мне кажется, что у них на тот момент была бы только одна мысль — КАКОГО ЧЕРТА?! Я не знаю, как это описать, чтобы было понятно, но я не чувствую себя жертвой. Я ведь дрался с ним. Так что по сути то, что со мной произошло — итог моего проигрыша. А ведь у меня и правда был шанс врезать ему, да с такой силой, чтобы из глаз звёзды вылетели. Но посмотрев на его лицо, которое пережило явно больше бед, чем могло бы, я решил пожалеть его. И вот тут-то я и попался. Таких, как Джером, нельзя жалеть. Не потому что они какие-то особо ужасные люди, нет, обычный молодой мужчина, немного не в себе, со странным вкусом и чувством юмора, но… Знаете, у некоторых просто такой пункт «не жалей меня, иначе тебе придется пожалеть об этом». И теперь я понимаю, почему. Прямо-таки прочувствовал истину на своей шкуре. Дальше хуже. Если на тот момент мой мозг в тумане мог полагать, что его беды закончились, то он был не прав. В который раз я убеждаюсь, что, возможно, отчим был прав и я тупой и неспособный ни к чему идиот. Возможно. На тот момент я был способен только надеяться, что этого Джерома и вправду отвезли в другое место, и желательно на другую планету, в другую галактику, подальше от моей измученной тушки. Именно тушкой я на тот момент и являлся. Знаете, как выглядит полуживая рыба, когда вы ее только вытащили из воды и ударили электричеством? Именно так я и выглядел. Мой мозг, словно по щелчку системы безопасности решил отключиться на сон. Во сне безопасно и нет никаких маньяков, посягающих на твою сохранность и личное пространство. Но это был не конец, и где-то в глубине души я понимал это. Я спал несколько часов, а когда очнулся, заметил, что мне положили еду. Стоп. Еду? Когда я спросил, что стряслось с моей одеждой, та самая женщина, которая занесла мне еду, ничего не ответила. Она молча посмотрела на меня и вышла. Хотя бы приятного аппетита пожелала бы! 12 декабря, понедельник Знаете, кого я видел во сне? Ту девушку. Черт бы ее побрал, это ведь она виновата во всем. И ее подруга. Но я не могу держать на нее зла, потому что во сне она была добра ко мне. А вот то, что случилось потом, словно насильно вернуло меня в реальность. Я вспомнил, что живу не в каком-то сказочном штате на берегу моря, не в Нью-Йорке, а в сраном Готэме. Но до этого меня ещё ждало несколько нудных дней в этом бункере. Вообще, я удивлен, что не умер со скуки. Мистер Уайльд (так он представился, черт знает, как его зовут на самом деле) - самый ужасный человек на свете. Я знаю, есть маленькие дети, которые забывают кормить рыбок, в итоге их несчастные питомцы погибают от голода. В этот день я был именно таким. Опять. Я лежал на спине, животом кверху и «держался на плаву», пытаясь притвориться, что уже сыт. Да, я был сыт по горло этим помещением, этим человеком, который меня держал там! Неужели этого недостаточно? 13 декабря, вторник Мистер Уайльд, как бы я не устал его так называть, ладно, назову его условно Очкариком (слишком много почестей для Мистера), решил сделать мне одолжение. Ведь скоро, по его словам, Рождество, а я вел себя хорошо и тихо. Вы слышали? Никогда не было такого в фильмах про заложников и опять. Либо фильмы и правда перевирают реальность, либо он не знает, что такое держать кого-то в плену. Я вел себя никак с тех самых пор, как оказался один в этой камере смертника. Я умирал со скуки. И лучше бы продолжал скучать, потому что он отвёл меня в другое место. К Джерому. Опять. Ему что, прошлого раза было недостаточно? — Выпустите меня отсюда, не для этого меня мать рожала парнем! — я стал молить бога, чтобы мать родила меня обратно и желательно девушкой, возможно, это бы кое-как компенсировало мои будущие мучения. Но Джером, кажется, не собирался предпринимать чего-то сверхзлодейского. — Это довольно смешно, — я до сих пор слышу этот голос в голове. Смешно. Очень. Знаете, так бывает смешно только с одной стороны. Точно не с той, в которой ты — жертва. — Парень, лучше помоги мне, подержи ноги. Нашел время и место, где можно подкачать пресс. Стоп, если у него есть энергия заниматься физкультурой прямо здесь, в плену, то… — Тебя тоже морили голодом? — Нет, с чего бы это? Я так и знал, что здесь являюсь козлом отпущения. Но только за что? Нельзя терять бдительность, когда находишься в одной камере с потенциальным маньяком, который уже успел посягнуть на твое личное пространство. Но ведь никто не говорил, что разговоры с таким, как Джером запрещены. Во-первых, безумие, склонность к насилию и маниакальные склонности не передаются воздушно-капельным. Во-вторых, он мой единственный возможный собеседник. И надо заметить, что он интересный, если найти к нему подход. Осторожный и обдуманный подход. По сути он как цирковое животное. Сразу залезать в душу к нему было бы так же необдуманно, как лезть к тигру в клетку, лишь бы погладить большого котика по голове. Какой идиот так вообще думает? Вот если бы я знал его с детства, это было бы другое дело. — Что за Фредди, о котором ты говоришь, пока пытаешься не уснуть? — Джером проявлял интерес к моим словам. Это уже звучит странно, учитывая то, что я для него какое-то время был простым куском человеческой тушки. Но, видимо, у него у самого не было выбора — либо этот дохлый старшеклассник, либо пустота. И, очевидно, я приглянулся ему больше, чем разговор со стеной. — Такой же маньяк, правда, на одной руке у него на месте пальцев есть острые длинные лезвия, похожие на когти. Ими он режет детишек. Ещё у него лицо пострадало от пожара, который устроили родители этих детишек. — Звучит любопытно, — я заметил, как в его зелёных глазах зажглась искорка интереса. К счастью, это выглядело не так устрашающе, как весь его вид. Вообще, по мере разговора с ним, единственное, что в нем пугало — его маниакальный смех с хрипотцой в голосе и вообще улыбка. Но улыбался он по-разному. Иногда просто потому что ему было весело, а иногда так, словно он сожрет тебя. Ну либо изнасилует, что, по-вашему, лучше? — И он тоже пристает к таким подросткам, как ты? Я настороженно посмотрел на него. — Шучу, шучу, не пугайся. Я не трону тебя, иначе нас опять рассадят, а одному здесь можно помереть со скуки. — Фредди Крюгер выдуманный персонаж, — почему-то добавил я, спустя время, тайком поглядывая в сторону Джерома, который все это время сидел рядом. — А я уж подумал, — он как-то разочарованно вздохнул. Что, хотел себе нового друга? А вот обломись! Как хорошо, что он не читает мои мысли, иногда кажется, что достаточно одного его взгляда тебе в глаза и все. Считай, тебе конец. — А он своих родителей не убивал? — С чего ему, взрослому мужику, вообще своих родителей трогать. Да и зачем? — Ну, я тоже по-своему взрослый мужик, — Джером произнес это как-то гордо. Он хотел задеть меня? Типа, ха-ха, мелкий засранец, вот ты даже не дорос до меня — это он хотел сказать? — Тебе от силы можно дать двадцать пять. А Фредди скорее всего лет тридцать-сорок, не меньше. — Ладно, малой, ты прав, мне всего двадцать четыре. Интересный, а главное, какой информативный разговор. Только вот что мне даст его возраст? — Хорошо, что двадцать четыре, и ты не Джон Уэйн Гейси, тоже хорошо, — опять Кайл ляпнул что-то лишнее, привлекая внимание Джерома. Зачем, кто тебя тянул за язык, тупая ты скотина? Ощущение, словно мое подсознание диктовало мне это правило — делай все, что угодно, но отвлекай Джерома. Почему? Он мне что, понравился? Честно: он интересный собеседник, и я впервые с кем-то смог так… Разговориться за все это время. Это звучит странно, но ведь он человек разумный, а значит ничего страшного, подумаешь, убийца, псих. У всех свои недостатки! — Что ещё за Джон Уэйн Гейси? — Маньяк. В основном его жертвами были молодые парни, как я. — Чем же он хуже меня, — Джером снова обнажил свои зубы, улыбаясь, как акула, — и откуда у тебя такие познания в сфере маньяков, которым нравятся мальчики? — Знаешь, не думаю, что мне было бы приятно оказаться в числе его жертв, которых он сначала насиловал, а потом убивал, хороня у себя под домом, в подвале. И не смотри на меня так! Джером задумался. Надо же, я смог вызвать у него на лице недоумение. На минуту мне даже показалось, что ему стало не по себе от этой истории. — Надо же, какой, это даже для меня жестоко… Хотя… — и он снова как-то подозрительно улыбнулся. — Что? — Это был комплимент в мою сторону, да, мелкий? Ты не считаешь меня ужасным, да? — Чушь. Какой больной… Какой человек вообще посчитает такое сравнение — комплиментом?! И вообще, по-моему, для тебя же лучше, если тебя считают ужасным. — Думаешь? — он по-прежнему смотрел на меня с хитрой ухмылкой на губах. Мне было больно смотреть на них. И вообще на его лицо. Не потому, что оно было ужасно. Но я представлял, какую боль ему причиняло каждое поедание, к примеру, ананасов или апельсинов, и мне становилось не по себе. 14 декабря, среда Знаете, как бывает, когда учитель сажает вас рядом с тем, кого вы изначально либо ненавидите, либо недолюбливаете и избегаете всяческого контакта с этим человеком, но учитель именно поэтому так поступает с вами, хотя вы имеете право сесть туда, куда захотите. Он просто сажает вас поблизости друг от друга, стараясь повлиять на ваши взаимоотношения, а вместе с тем наказать каждого. И иногда бывает так, что вот вы разболтались с этим человеком и в процессе поняли, что он не такой противный. В общем, организм (точнее разум) начинает операцию «выжить с невыносимым объектом» и вы в конечном итоге привыкаете друг к другу. Однажды так ко мне посадили одну девушку, которая боялась и на дух меня не переносила. Я, признаться, не был божьим одуванчиком, мне всегда нравилось задевать тех, кого легко подколоть. Знаете, один раз взбесишь человека и не можешь остановиться. У нее все лицо покрылось краской, но далеко не от смущения, а потому, что она была готова в любой момент ринуться на меня с кулаками. Но… В конечном итоге она стала относиться ко мне лучше. Мы не стали друзьями, но она перестала зеленеть, а потом краснеть при моем появлении. Сейчас с Джеромом было почти тоже самое. Почти, потому что моя осторожность впервые включилась и не хотела отключаться. Я уже не был таким дерганным и пугливым, но и особо не расходился в словах, потому что ляпни что-то не то и, возможно, тебе не жить больше. В лучшем случае не жить. В худшем — жить с большой психологической травмой. — Так он твой брат? — столько дней я проторчал в этом гребаном бункере, чуя нутром, что Уайльда зовут не так и он не тот, за кого себя выдает, но не додумался до этого. Они с Джеромом оказались братьями. — Какой ты догадливый! — Саркастично заметил Джером. — Но вы не очень похожи для братьев-близнецов, — и правда, с чего бы, оба рыжие, оба чокнутые. Что же в них ещё схожего? — Тут ты прав, — Джером усмехнулся, — мой братец лучше меня сохранился. Я фыркнул. Это вызвало у него удивление. Видимо, это задело его гордость за брата. Откуда вообще такая любовь к этому огромному живому куску ледышки? — Он выглядит как червяк-ботан в костюме и очках. А оправа у них дурацкая и некрасивая. Джером после моих слов разразился коротким смехом. Тем самым, от которого мне было слегка не по себе. — Ну ты и додумался, назвать моего братца червяком. Забавно. Но лучше не стоит, — он потряс перед моим лицом указательным пальцем и снова разразился вспышкой чокнутого смеха. — А на что я, по-твоему, похож? — Я бы не стал рисковать, кто знает, чем это для меня обернется. Джером посмотрел на меня, уже нахмурив свои рыжие брови, недовольно похлопал веками и заулыбался. — Боишься опять сделать мне комплимент? — Хм, ну если так посмотреть, то плохое о тебе сказать мне нельзя по определённым рациональным причинам. А хорошего… — я уставился на него, пытаясь оценить его расположение духа. Джером зевнул. — Логично и скучно. Как жаль, что я не могу тебя тронуть! И слава богу! Впервые я благодарен за то, что вместе с Джеромом на этот свет появился его брат Очкарик. Возможно, по некоторым весомым причинам его существование не такое уж и полезное, но на данный момент, какой бы противоречивой фигурой он ни являлся, мне он всё-таки ещё был нужен. — Если вы братья, то какого черта ты вообще тут делаешь? — вот эта мысль довольно долго переваривалась в моей голове, пока я, наконец, не озвучил ее. Мой вопрос прозвучал несколько странно, будто я негодовал. Какое мне вообще дело до их семейных проблем. Может, не поделили что-то? У каждого ведь свои методы решения конфликта. Например, мой отчим либо отбирал у меня силой мои вещи (компьютер, интернет, доступ к телевизору и пр.), либо применял старую добрую физическую силу. — Потому что мой братец боится меня. Он считает, что я его убью, — с этими словами он повернулся в сторону и, сложив пальцами «сердечко», словно смотрел куда-то с целью показать это, будто бы Очкарик мог его увидеть, добавил, — но как я могу убить того, кого люблю. Этот долбанный недоучёный следил за нами все это время! Все, мать его, время он отсиживал свою задницу по ту сторону стен и смотрел на нас. Удобно устроился! Я вдруг задумался не на шутку. Знаете, никогда не горел желанием иметь сестер или братьев. Да, конечно, это так круто, бесплатный друг, которого хочешь, не хочешь, а любить надо. Но вот и обратная сторона. Джером ведь сбежал из психушки. Казалось бы, обычный брат, по принятым нормам семейного поведения, должен обрадоваться, устроить теплый прием, угостить брата всякими вкусными вещами, которых нет в психушке или в тюрьме. А что он делает в итоге? Запирает его! И после всего этого Джером все еще не боится признаться себе (и не только, правда, мне от этого что?), что до сих пор любит его. Глупо и наивно со стороны такого опасного человека! — Я все ещё рад, что моя мать не успела завести детей от ублюдочного отчима. Мало ли что потом взбредёт этим маленьким копиям ужасного человека? — Как хорошо, что я успел его вовремя прикончить. Если бы у меня был рейтинг в числе знакомых Джерома, то судя по его взгляду, который тут же поменялся, стал что ли яснее, заинтересованнее, я бы сейчас взлетел на пару строчек вверх. — Я сказал убить? Нет, конечно, тебе послышалось. Я имел в виду, как хорошо, что отчим сам случайно траванулся хлоркой. Джером расплылся в довольной улыбке, впервые за все это время рассмеявшись не так устрашающе, как раньше, и потрепал меня по голове. А рука у него была сильная, моя голова пережила мини-землетрясение. — Даже и не пытайся, мелкий, я знаю этот взгляд, меня не проведешь. Отчим тебя сильно доставал, да? Я нахмурился. Уж про кого я точно не хотел вспоминать. И коротко кивнул. — А мамашу ты тоже вместе с ним прикончил? — этого вопроса стоило ожидать. Я отрицательно повертел головой. — Ещё чего! Зачем убивать единственного человека, который заботится и любит меня. — О, так твоя мамаша тебя любит, — Джером произнес это с какой-то ноткой презрения или ещё чего-то, я так и не понял, — а вот моя мать была ещё той шлю… Тут Очкастый червь подал первые признаки жизни по ту сторону камеры. — Не смей так говорить про маму! Какой же у них всё-таки разный голос. Серьезно! У одного он был скрипучий и немного ботанский, то есть это значит, что если бы меня по утрам будил мистер Очкарик, то я бы нагрубил ему и послал ко всем чертям. У второго он был как у заядлого курильщика, кряхтел Джером как один большой пароход. Но я лучше соглашусь слышать вариант заядлого курильщика, чем занудного зазнайки, который еще и забывал меня кормить. — Братец, тебя разве не учили, что вмешиваться в разговор и подслушивать нехорошо? А перебивать — вообще невежливо! Где-то там, на другой стороне, за стенами Очкастый червь явно с особым усилием закатил глаза, наверное, так, что они заболели. Да, мистер Уайлд, неудобно как-то вышло и некультурно! — Так ваша мать была… женщиной древней профессии? — проще говоря шлюхой, что я церемонюсь с чувствами второго брата? Меня просто с детства учили, что нельзя трогать тему матери. Что угодно, обсирай хоть внешность и качества человека, но только никогда, ни при каких обстоятельствах не трогай святую святых — родную мать. Тут ситуация обстояла несколько иначе — шлюхой ее уже назвал Джером. И, кажется, произнес это с таким особым «энтузиазмом», словно ждал от меня этого вопроса. — Нельзя так говорить про родную мать! — Боже, какой же ты зануда, братик. Будь у меня возможность, я бы этого братика уже в утробе матери прикончил бы. Но, видимо, Джером тогда питал особые надежды, что на свет появится его верный друг и соратник. А вот не вышло, планы сорвались. Вот и живи теперь с этим. А он ведь прожил двадцать четыре года и терпел этого брата. И любил. Я все еще удивляюсь человеческому терпению. Как хорошо, что бог намеренно забрал у меня это удивительное качество! 15 декабря, четверг Мистер Уайльд вместе с едой подкинул мне пару листочков. Сначала я обрадовался — будет чем занять руки, ведь недавно я показал Джерому, как из бумаги делать хлопушку. К счастью для себя я обнаружил у себя в кармане брюк листок со списком покупок, которые я не успел сделать, потому что в тот же день меня и похитили. Бедная мама! Надеюсь, она не умерла там с голоду и не стала паниковать зря. Я ведь жив. Может, и не до конца цел, черт их знает, что со мной произойдет до конца недели, но жив. В общем, я научил Джерома (очень надеюсь на это, потому что я впервые показал что-то полезное) делать эту хлопушку. По всей видимости, ему она показалась забавной вещью, но не больше. Нет, а что он хотел от шестнадцатилетнего парня, которого заперли, отобрав единственное возможное оружие — канцелярский нож. Я всегда его носил вместо ножниц, потому что никогда не знаешь, когда понадобится нож. В моих мыслях иногда проскальзывали мысли попугать одноклассников. Но бумаги были вместе с ручкой, и на них был тест. Боже, чего я ожидал от такого зануды. Он еще и айкью своего заложника решил проверить. У меня аллергия на тесты. Конечно, жаль, что я не начинаю при их виде задыхаться, пускать пену изо рта и терять сознание, но зато я нервничаю. Вспоминаю школу и пристальный взгляд учительницы из-под ее огромной оправы, потому что зрение у учителей почему-то всегда на минусе, но вот слух, с точностью наоборот, на плюсе. И нюх. Они чуют твой страх. И твое нежелание учиться. У меня страх очень слабо развитое чувство, вместо него я вырабатываю чувство безответственности и лени. А эти вещи «пахнут» куда сильнее и нос учителей реагирует моментально. К счастью, тесты не были такими трудными. Они были скучными, поэтому я по привычке загрыз ручку до дыр в колпачке и, когда обнаружил, какой она мокрой была, с гадкой усмешкой представил омерзение на лице мистера Уайлда. Это было основной причиной, почему никто в классе не просил у меня ручек или карандашей. Все они были в следах от моих зубов. Зато ластики я терял с завидной скоростью. Довольный собой, я сложил листик в форме самолета и, когда он вернулся за ним, отправил этот несчастный исписанный вдоль и поперек, весь в помарках и каракулях кусок бумаги прямо мистеру Уайлду в лицо. Острый конец самолета ударился о его оправу, и он с особой грубостью скомкал аккуратные крылышки моего творения. Фу, ну ты и зануда, Очкастый червь! — Одна рисует на бумаге, другой фигурки из нее делает, за что мне это! — пробормотав это себе под нос, он с недовольным лицом быстренько удалился. — За все хорошее, и особенно за еду! — крикнул я ему вслед, заметив, что ручку мне оставили. Забыл, наверное. Ну и черт с ним. Интересно, получится ли здесь исписать стены? Джером в этот день был подозрительно тихим. Я вспомнил правило, которому должен был следовать в неволе, пока находился в одном помещении с ним — не давать этому человеку уединиться с собственными мыслями. Они у него вообще есть? Иногда мне кажется, что в его голове такой же цирк, что и был у него при жизни, в реальности. Вообще, не мне говорить, потому что в моей голове примерно такая картина: комната, в которой пожар, по середине ее сидит какое-то существо, отвечающее за меня и мой разум, с чашкой кофе и в его глазах тревога, но все, что он может произнести это «все в порядке». — А как тебя звать, мелкий? — вдруг после долгой и подозрительной тишины произнес Джером. Я мысленно облегченно вздохнул. Он, наверное, все это время пытался понять, почему не задал этот вопрос до этого. Ничего, быть тормознутым не так уж плохо, надо только иногда включать вентиляцию, чтобы освежить голову и мозги заработают, как новенькие. — Кайл, — я впервые попытался понять, как звучит мое имя со стороны. А подходит ли оно мне вообще? Интересно, о чем думала мать, когда давала мне его и думала ли она вообще, или за нее решал мой родной отец? Может, у них были особые планы на меня. Джером довольно улыбнулся. Определенно, он не собирался звать меня по имени. — Какое короткое имя, — насмешливо заметил он. — Ну да, моя мать определенно не обладает такой богатой фантазией, как ваша, — я заметил это с особой иронией. — Кстати, как зовут твоего брата? Уж больно пафосно называть такого зануду мистер Уайльд. — Зовут его Джеремайя, и ты верно подметил, никогда прежде не задумывался о том, как наши имена схожи. — Его, наверное, это очень бесит, — я сделал для себя заметку вслух, при этом мой голос прозвучал неожиданно довольно, словно я готовил коварный план по тому, как вывести из себя Джеремайю. А я ведь мог, если бы не знал, что от него в ближайшее время зависит моя еда. Ужасно. Мы были как два пса на привязи. И если ты укусишь хозяина, то просидишь день без вкусняшки. От такого сравнения мне стало еще хуже. — Тебе нравится выводить людей из себя? — Очень, это мое второе хобби. Первое — попадать в передряги, — снова сарказм с моей стороны, но отчасти в моих словах крылась правда. Злые люди готовы на необдуманные поступки. Необдуманные поступки склонны быть опасными и нелепыми. К счастью, чаще всего они опасны для самих же злых людей. Обычно. Но не всегда. Например, в тот момент я не должен был злить или бесить Джерома, иначе это было чревато… — Почему же ты не бесишь меня? — Потому что тогда мне крышка, конец моим веселым дням. Был парень и не стало парня. Как-то так. Джером разразился громким жутким смехом. Со стороны камеры послышался недовольный голос его брата. — Вы там все еще надо мной смеетесь? — Тебе надо провериться, — недовольно заметил я, тут же отреагировав на голос. Я вспомнил разговор мамы с подругами, и как-то раз одна из них заявила, что мужчины любят ушами. Не знаю, насколько верным было ее предположение, которое она выложила с такой уверенностью, словно повидала на свете всех мужиков, но определенно, мои уши были особенно чувствительны к внешним раздражителям. — У него паранойя? — Джером на мой вопрос отрицательно покачал головой, не прекращая улыбаться. Еще бы, даже если бы он прекратит, улыбка уже давно застыла на его губах. Неудобно, однако! Это как проглотить диктофон со смехом зрительского зала в ситкомах. Представляете, как идете на похороны родственника и тут случайно поскальзываетесь, падаете и прямо в этот момент из вашего рта раздается чужой смех. И он не прекратится, пока вам не ударят по животу. — Если вы будете и дальше меня обсуждать, игнорируя мои вопросы, я разлучу вас, голубки. — Он что, только что назвал нас голубями? — пришло время удивляться Джерому. — Искренне тебе завидую, потому что твой брат нас завуалированно оскорбил. — А, очередной трюк от умного братика. И как на этот раз? — Наверное, это была отсылка к тому, что у голубей самцы иногда не отличают самок от пацанов и… — я заткнулся, потому что понял — так можно было оскорбить лишь меня. Джерома же это лишний раз позабавило. — Это не смешно, получается, твой брат следит за нами круглые сутки. Это, как минимум, ненормально. — Ты видишь здесь хотя бы одного нормального человека? Я отрицательно покачал головой, потому что даже меня назвать таким человеком нельзя было. Уж точно не с тем диагнозом, который поставил мне давно еще, когда мне было от силы пять лет, врач. — Спасибо за сравнение, братец, ты еще не потерял чувство юмора, и это радует. — В твоем случае сюда подходят дельфины! — обиженно заметил я, словно меня это вообще волнует. Мы тут с Джеремайей ведь не соревнуемся, кто остроумнее пошутит. А ведь похоже на то! И так оно и было. Я не люблю, когда моя основная публика, пусть даже в лице Джерома, отвлекается на каких-то ботанов. Джеремайя не может шутить смешнее меня, он ведь такой скучный. И мерзкий. Ну уж нет, черта с два! — Давай, поведай нам ещё интересных фактов, малой! — Джером похлопал руками, с довольной миной на лице уставившись на меня. — Дельфины убивают детёнышей, чтобы опять спариваться с самкой. В некоторых случаях они насилуют детей. Правда, я не уверен в достоверности последнего утверждения. Удивительное сходство, правда? — я бы добавил про их улыбку, потому что всегда казалось, словно эти млекопитающие улыбаются, но не буду. — Зачем убивать детишек, чтобы трахнуть их мамашу? — столь грубое замечание со стороны того, с кем я их сравнил, было на удивление уместно и даже логично. — Никогда об этом не задумывался. Может, дети вырастут и, в силу психологической травмы, отомстят за мать? — Надо спросить у братца, возможно, он знает их язык и сможет нам ответить! — Джером после этого громко рассмеялся и снова потрепал мои волосы с особой силой, так что у меня перед глазами все на какое-то время расплылось. Очевидно, с его стороны этот грубый жест означал одобрение. Прогресс на лицо. Кстати, о лице. Интересно все-таки, что же с ним произошло! 16 декабря, пятница Я не могу сказать, что проникся чувствами к Джерому. Ни в коем разе. В нем все еще было что-то пугающее, помимо неудачного первого впечатления, конечно же. Даже не пугающее, а отталкивающее. По сути своей я не умел доверять людям. Я привык, что люди уставали от меня спустя пару дней нашего знакомства. В школе на это потребовалось пару часов, чтобы настроить почти весь класс, в том числе и женский состав. Единственное, что я умел — смешить. Это получалось даже с Джеромом, хотя, очевидно, тут задача была проще — я был младше него. Знаете, это как смотреть на маленьких животных, которые тщетно пытаются справиться с жизненной трудностью. Девушки обычно начинают сюсюкаться с ними и умиляться, а у парней это вызывает смех, да и только. Этот смех не от хорошей шутки или анекдота, этот смех унижающий. Но когда меня в очередной раз перевели в другое помещение, я сильно расстроился. Мне хотелось верить, что это по той причине, что у меня не будет собеседника. Но дело было не только в этом. Дело заключалось в самом Джероме. Пробудь я с ним еще неделю и, возможно, смог бы завести с ним дружбу. Впервые в моей жизни. Но Джеремайя, кажется, думал иначе. Может, он завидовал тому, что я поладил с его братом быстрее. Представляете, как он, наверное, бесился — жил себе двадцать четыре года, уверенный, что с Джеромом невозможно поладить. А тут пришел я и поладил. Да еще и не пожаловался на него. Я уже слышу звук кипящего чайника, если его поместить на горячую голову Джеремайи. Забавно, ведь у них волосы рыжие, прямо как огонь. Перед этим Джеремайя объявил в своем фирменном тоне, больше подходящем для какого-нибудь священника, который читает молитву для покойника, результаты тестов. Он был сильно удивлен, хотя по его роже не скажешь, что она может выражать что-то кроме презрения и вечного недовольства, когда выяснил, что у меня целых сто двадцать пять баллов. Вау! Наверное, по его мнению, я даже до пяти-то еле досчитаю. Да, потому что терпения не хватит. — Мистер Уайлд, — я успел догадаться раньше, чем он шмыгнул обратно, в свое логово, где он следил за нами, — не забудьте меня покормить! — при этом я постарался произнести это без наглой ухмылки и не в саркастичном тоне. Джеремайя посмотрел на меня сквозь свои дурацкие очки, но ничего не произнес. Чтоб у тебя там масло закончилось, робот недоделанный! Уверен, что мои слова пролетели мимо его ушей. 17 декабря, суббота Он специально игнорирует меня. Особой эмпатией я не отличаюсь, но у меня есть привычка чуять нутром, когда я кому-то не угодил или не понравился. Естественно, а что мне, собственно, хотелось ещё видеть, кроме как холода и лёгкого презрения в его взгляде. Мне никогда не нравились люди, которые носят очки. Понимаете ли, глаза - это особый вид коммуникации с человеком. Когда ты смотришь на человека и видишь его глаза, ты можешь быть уверен в том, что у него творится в голове. По сути, его глаза – идеальная маленькая замочная скважина в его внутренний мир. Конечно, ты не увидишь всего, что захочешь, но маленький фрагмент его мыслей тебе всё-таки откроется. Мама всегда заставляла смотреть ей прямо в глаза, когда она не верила моим словам или когда замечала, что я что-то скрываю от нее. И как бы я не уворачивался от ответов перед ней, она сама догадывалась, в чем дело. Ей помогал взгляд на мое лицо, в мои глаза. У Джеремайи они были перекрыты стеклом. Изображение его мыслей, какими бы они холодными, занудными и ботанскими ни были, находились под надёжной защитой. Я не хочу говорить абсолютно за всех очкариков, но даже те, что учились со мной в классе, отличались особым видом: они были как комнатные растения. Как кактусы. У них был острый язык и противный характер. Наверное, на это ещё и влиял тот факт, что их часто дразнили. Проще говоря, я успел придраться ко всему, к чему можно было придраться, и добрался до внешности Джеремайи. До того мне было скучно, что уж тут поделаешь. Он ведь разлучил меня с единственным живым человеком - Джеромом, - и теперь я сидел, варился в собственных раздумьях. Моя голова не могла остановиться ни на секунду и мысли сыпались на нее градом, одна за другой. Я так устал, что вскоре уснул. Во сне мне приснилась мама. Она очень сильно переживала и плакала, а рядом сидел Гордон и что-то старательно писал в блокноте. Потом я вдруг увидел ту женщину, которая приносила мне еду. Я так и не узнал ее имя, но почему-то казалось, что она была не просто коллегой или одним из работников Джеремайи, секретарем или ещё кем-то. Она больше походила на его телохранителя. В общем, я увидел ее. И только тогда вспомнил: а ведь до этого меня кормила именно она. Что же с ней случилось, что она вдруг забыла про меня? А куда делась ее подруга? Конечно, они не обязаны работать на одного очкастого гада, но складывалось ощущение, что они, подобно типичным подружкам из моей школы, вечно ходили вместе. Вечно что-то обсуждали, веселились вместе, а потом вместе шли по делам. Когда сон закончился, я очнулся снова в пустой комнате и к своему сожалению осознал, что спал всего ничего. Время в этом помещении словно застыло и растеклось, как часы на картине Сальвадора Дали. Кстати о картинах. Когда заперт один в четырех стенах и постепенно крыша начинает съезжать, память вдруг внезапно просыпается и выдает целую серию всяких трюков. Например, я никогда бы не подумал, что где-то там внутри моего подсознания записано на "жесткий диск" тексты песен, которые я слушал каждый день, будучи младше. И до меня стало доходить, что если моя память непроизвольно записала тексты, в то время как я не мог справиться с прочтением стихотворения наизусть в школе, то и кое-что в этом проклятом подземном царстве Аида моя голова запомнила. А это очень невыгодно для местной Снежной королевы, если он не собирается торопиться с моей казнью. Он вообще собирается меня убивать? Потому что Гордон, как бы ему ни было плевать на жизнь какого-то никчемного подростка, у которого отключен режим "самосохранение" в голове, так или иначе начнет меня искать. Если даже не намеренно, то случайно. Знаете, как бывает с полицейскими собаками. У них очень острый нюх. А Джеремайя в данной ситуации как кот, которому кажется, что пес не может прорыть путь под забором, чтобы добраться до проклятого усатого паразита. Да, кстати, у Джеремайи идеально выбритое лицо. У него что, обсессивно-компульсивное расстройство, или он просто такой шибанутый на гигиене и прочих навязчивых идеях? Кстати, о гигиене. Я уже успел расстроиться, что опять сбился с ежедневного режима чистить зубы. У меня была привычка забывать всячески о них, за что меня ругала мать и порой даже зубной врач. А здесь... Этот ненормальный явно не слышал, в каких условиях держат пленников. Я будто оказался в трехзвездочном отеле, причем первые две звёзды я убрал, потому что в пятизвёздочных отелях ты живёшь по своей воле. Хотя я сомневаюсь, что в трехзвездочных не так, но в остальном пища (но не ее частота) и комната, в которую меня поместили, вполне совпадала по своему уровню. Меня даже заставили помыться. Но далеко уходить не пришлось. Этот горе-архитектор явно насмотрелся схем всяких замков или египетских пирамид, раз в одной такой комнате уместилась ещё одна поменьше, с ванной и туалетом. Скорее всего моя толстовка тоже где-то в этом "отеле". Он опять подкинул мне тест. Складывалось ощущение, что я сижу не в плену, а просто у нас в школе опять по причине отсутствия какого-то преподавателя поставили на замену психолога, который решил разузнать о нас чуточку больше. Зачем? А черт их знает, мне всегда казалось, что делают они это просто, чтобы занять нас, особенно таких, как я, которые с начальной школы предпочитают нестись по коридору, врезаться в дверные косяки и рушить все на пути. В тесте было 187 вопросов. Клянусь, сиди я на стуле, той силы, с которой я бы вертелся на нем, было бы достаточно, чтобы проделать в нем дыру и в итоге упасть. Когда мне задавали подобного рода тесты, спустя уже пятьдесят, даже меньше, двадцать вопросов у меня начиналась ломка. Я не мог сидеть так долго над однообразной работой. Моя сосредоточенность сводилась к нулю, и я мог отвлечься на что угодно, в лучшем случае начать петь и стучать по поверхности. В самом худшем - уснуть. Но последнее наблюдалось лишь тогда, когда я был слишком утомлен. А здесь моя энергия уходила в никуда. Поэтому утомиться можно было лишь от безделья.