Звёзды над Парижем

Ты — никотин у меня в груди. Ты — все виды алкоголя и пропасти, Не веди меня по всем своим демонам — Отпусти, отпусти. Мы оба таем, и сердце в такт. Но я то знаю — мне с тобой не светит никак, Нет сил удержаться, нет сил так прощаться, Вновь о тебе вспоминать… (Монада)

Что такое женская глупость? Как часто женщины их совершают? Совершают, а после — думают? Почти всегда. Но, всегда ли, именно женские глупости совершаются на пустом месте? Всегда ли возникают вопросы там, где не может быть сомнений? Нет. Редко. Переоценить свои силы и потом, осознавая это, прятаться от того, кому и старался вдолбить, что «бояться отношений не нужно» — это нормально? Нет. Колетт знала это. Она знала это тогда, когда торопливо одевалась, стараясь не смотреть на Эго, даже не говорить с ним. И вообще, пыталась сделать вид, будто всё, что у них произошло, — это случайность и ошибка. Она знала это и тогда, когда он предпринял попытку остановить её на выходе, но она убежала. Знала, что проклянет себя за это. Но убежала. Не ответила ни на один его телефонный звонок. Плакала в подушку дома, прячась и от отца, который не находил себе места. Она знала, что сама сейчас сжигает тот мост, который они с Эго едва возвели совсем недавно. Но — что сделано, то сделано. Если бы её спросили, чего она испугалась, то Колетт бы надолго задумалась. И правда — а чего? Раз уж Эго не отступил, то почему она ретировалась от него, будто он был монстром? Колетт понимала, насколько глупо всё выглядит, но внутри у неё засела крепкая заноза неуверенности в себе, ещё в тот момент, когда она уговаривала Антуана не сомневаться. Да, она уговаривала его не сомневаться, а сама, черт дери, засомневалась. «Вдруг» — чёртово слово. Чертов предлог. Чертов барьер. Вдруг ей в голову полезла всякая чушь: про то, что скажут люди, узнав о том, что у них с Эго начались отношения; о том, как будет трудно пробивать эти «стены» из стереотипов; и ещё — червячок сомнения, как и у всякой женщины, заполз ей в душу в тот момент, когда Эго отказался от шанса удовлетворить свои мужские потребности. Нет, конечно, он мог нервничать и того пуще, но… Колетт ещё никогда не сталкивалась с подобным. Это выводило из равновесия. Злило. Получается, что он хотел её не до конца. Если вообще хотел. Когда заболела голова от слез, Колетт смутно поняла, чего она на самом деле испугалась: того, что «вдруг» слухи о его ориентации — правдивы. Колетт не так часто сталкивалась с гомосексуалистами, чтобы знать наверняка, предпочитают ли они исключительно мужчин или могут быть и с женщинами. Ради интереса. А, вспоминая давний разговор с Байо, Колетт пришла к выводу, что, скорее всего, что и тот говорил ей правду — Антуан Эго может подстраиваться под ситуацию. Лишь бы ему было удобно. Он жутко не любит выходить из зоны своего комфорта — она худо-бедно успела изучить его повадки. Колетт вскочила с кровати и едва не пнула ту. Внутри клокотала злоба. И обида. Ну, какого, спрашивается, черта, она решила, что раз они с Эго сблизились, то можно пойти дальше — нужно было подождать. Проклятые импульсы. Женские импульсы. И ведь Колетт — давно не девочка, у которой гормоны с ума сходят по понравившемуся мальчику… Но вышло именно так — через задницу. — Колли, что случилось? — отец постучал по стенке шкафа, за которым устроилась Колетт. Ему она любезно уступила большой диван. Там же спали и дети. — Ты плакала? — Нет, пап. — Тату пришлось валиться на кровать и зарываться в подушку. — Всё в порядке. — Да знаю, как в порядке, — буркнул мужчина. — Я полночи слушал, как ты всхлипываешь, будто конец света наступил! Что случилось, отвечай! — Не сыпь мне соль на рану! — огрызнулась Колетт. Отец горестно вздохнул. Колетт всегда благодарила его за то, что он проявлял максимум такта в любых вопросах. И не лез к ней в душу. Но сегодня, видимо, был не тот случай. — Он обидел тебя? Твой Эго? Колетт захотелось снова разреветься — от бессилия. И от этого словосочетания «твой Эго». Как бы ей хотелось, чтобы он на самом деле был… её. Нет, не только как человек, как личность, но и как мужчина, к которому её тянет. К которому она испытывает нечто такое, чего раньше никогда не было. Ни к одному из тех, с кем она встречалась. — Нет, это я виновата. — Очень интересно, — пробубнил отец. — Колли, лисенок, я, если не сильно отстал от жизни, то мужчина в отношениях всегда должен быть на своем месте, а женщина… — Пап. Не надо, — морща нос, сказала Колетт. — Я поняла, о чем ты. Но тут всё несколько сложнее — Эго, не такой, как другие мужчины. Колетт сама не поверила, что произнесла это. На самом деле — она же знала, что будет так. Что Эго — не такой как другие мужчины. Так, зачем, мать её, она обижается? И, может, все куда проще? Может, это она — полная дура, и накрутила себе бездну, хоть на самом деле всё не так? — Я лишь хотел сказать, что, будь он настоящим мужиком, то не позволил бы тебе всю ночь прореветь. Позвонил бы и… — Он звонил — я скидывала… Какого черта она так сделала? Зачем она не дала ему даже шанса поговорить?! Колетт всю трясло — осознанная собственная глупость может пробрать и довести почище всякого стресса. — Ах, вот так? — мужчина почесал седеющий затылок. — Ну, значит, есть причины… Колли, я ж просил тебя — не кидайся ты, очертя голову… — Папа, закроем тему. Ладно? — Колетт отбросила все сомнения и попыталась даже улыбнуться. Но вышло откровенно слабо. — Всё утрясется. Как-нибудь. — Точно поговорить не хочешь? Колетт покачала головой, но в глубине души она понимала, что выговориться ей нужно. Вопрос — кому можно такое доверить? Близких подруг у неё в Париже не было. Кроме Лоры. Да и с той у них были слишком разные взгляды на вещи. И тогда Колетт выбрала самый лучший, по её мнению, способ забыться. Она в недавнем времени забрала из ремонта свою «Ямаху». И теперь, выглянув в окно, и увидев мотоцикл на своем законном месте, поняла, что сильно скучала по нему — по его тяжести, неповоротливости, порой, но и, конечно, скорости. Разве может быть что-то лучше, чем прокатиться по новому шоссе, где ещё не успели наследить большегрузы и отвратительного вида сельские тарантайки? Однако ближе к полудню и это шоссе становилось одной гудящей массой. Лавировать там было невозможно. Поэтому пришлось перебираться в более уединенное место. А таких было, увы, не так много. Во дворах домов кататься — себе дороже. Бабки из окон так пасут, что мама не горюй. Да и к тому же, во дворе всегда были дети. В том числе, и дети Байо. С которыми гулял отец. Колетт бывало стыдно, что она повесила их на него, но предлагать детишкам другие развлечения было пока опасно. И хоть Колетт убедилась, что за ней не следят — грязные руки Макса Де-Троя могли дотянуться куда угодно. Стадион, что давно был заброшен по причине ветхости трибун и увольнению футбольной команды, стал отличной альтернативой дворам. Вот только добираться туда пришлось окольными путями. Здесь хотя бы было место. Пусть не так много, но, всё же, можно было покататься. Не боясь нарваться на неприятности. Или, всё-таки, стоило бояться? Колетт обнаружила также, что некоторые вещи в вождении мотоцикла, после длительного перерыва, особенно, стали забываться. Например, нахрапом войти в крутой поворот, не снижая скорости, она теперь не могла — было страшно. Или дело в тонком слое льда, покрывавшем всю стадионную дорожку? Пытаясь снова научиться уверенно сидеть на мотоцикле, Колетт немного отвлеклась от утренних переживаний. Немного — потому, что мысли все равно крутились в голове. Особенно мысли об Эго. И когда он стал для неё таким важным? Она всячески пыталась выбросить мысли из головы, но не получалось. Едва она думала о том, что рано или поздно им придется выяснять, что же случилось, — становилось дурно. Паршиво. Хотелось вывернуться наизнанку. Конечно, она знала, что виновата. Конечно, она думала над тем, чтобы набрать ему и поговорить, но в итоге отмахивалась от этих идей, ссылаясь на гордость. Хотя, Колетт поняла — давно она эту гордость послала. И теперь выпячивала заменитель. Колетт не считала, сколько кругов она навернула, пока пыталась придумать, как ей теперь быть. И как вести себя с Эго, который не сегодня-завтра начнет её поиски. Звук мотора чуть привел мысли в порядок, и когда впереди показывался очередной поворот, Колетт казалось, что она вот-вот и войдет в него плавно, также, как и раньше. Но — нет. Заносило её, будь здоров. Пару раз она вообще рисковала вылететь, к чертовой матери, на ограждение. Злясь на саму себя и на мотоцикл, который, к слову, был совершенно, ни при чем, она не заметила, чужого присутствия. Колетт пронзило страхом лишь в тот момент, когда она, чисто случайно, повернула голову в сторону трибун. И увидела там человеческий силуэт. Он двигался. Двигался хаотично, явно занимая место поудобнее… И приближался. Колетт снова испугалась, и на миг позволила панике завладеть разумом. А там — понеслось. Всё, что она слышала — это визг тормозов, но было поздно. Мотоцикл занесло, справиться с ним уже было нельзя. Дальше — глухой удар и темнота…  — Вы как?! — кто-то осторожно приподнял её голову и стащил шлем. Из-за него, собственно, она и осталась жива. В ушах стоял гул. Открыть глаза Колетт не решилась. Было больно. — Что с вами?! Говорить можете? Не шевелитесь! Колетт чувствовала себя сломанной куклой. Все тело заныло так, будто по нему проехались. Она чуть приоткрыла глаза. Свет больно резанул по ним. — Что ж вы, мадмуазель, так не бережете себя? — Колетт с трудом удалось сфокусировать взгляд. Перед ней на корточках сидел мужчина. — Лежите. Я вам говорю — не шевелитесь! Может, поломали чего! — Вы кто? — едва шевеля губами, произнесла Колетт. Боль снова дала о себе знать. И захотелось плакать. От страха, что всё может быть куда серьезнее простых ушибов. — Что вы… здесь… — Ну, хоть пошевелиться можете, — вздохнул незнакомец, явно обрадованный. — Меня зовут Жан Сорель. Колетт поняла, что она сумела отползти от него подальше. — Вы меня напугали… — Я напугала? — Колетт попробовала сжать руку в кулак, но из-за перчаток не получилось. Пальцы затекли или замерзли. — Вы за мной следили?! — Нет, вы что — я увидал, что вы лежите — и подбежал. Больше тут никого… Мужчина выглядел, по меньшей мере, не местным. Смуглокожий, моложавый, в хорошей дорогой одежде и со смазливой мордашкой. Он явно бы привлек к себе повышенное внимание, будь на побегушках у Де-Троя. К тому шли работать, разве что, верзилы, вроде Клауса. — На трибунах кто-то был, — сказала Колетт. — Я никого не видел, — повторил Сорель. — Вы как? — Нормально, — качнула головой Колетт. — И, по-моему, я схожу с ума… там точно кто-то был! — У вас от удара… наверное, помутилось… Но Колетт теперь была уверена — нет. Ничего подобного. Она точно видела человека. За ней следили. И от этой мысли крохотные волоски на шее встали дыбом. — Откуда вы? — Колетт попробовала сесть, и, надо признать, не без помощи Сореля, ей это удалось. — Я вас никогда не видела в нашем районе… — Я приехал сюда в командировку, — ответил Сорель. — Последний раз был больше трех лет назад. Колетт ещё раз оглянулась на трибуны — никого. Вообще, про этот стадион знали немногие. В их спальном районе, довольно далеко от Парижа, стадион и в лучшие времена испытывал кризис с посетителями. А теперь и подавно — только летом был наплыв. Бесплатное футбольное поле — кто бы отказался? — Можете встать? — Да, могу. — Вы могли расшибиться, — качнул головой Сорель. — Кошмар. Я всегда боялся подобной техники. — Дело не в ней. Не в технике, — Колетт смущенно оперлась на руку, протянутую мужчиной. — Я сама не уследила за дорогой. Скользко. Пора резину менять. — Я всё гадаю — откуда мне ваше лицо так знакомо, — заговорил Сорель куда более бодро. — Кажется… точно — я вспомнил! Это вы были участницей любительского мотофристайла? — Ну, да, было дело, — ещё больше смутилась Колетт. — Только… — А у Гюсто вы не работали? — Откуда вы… — Я фотограф, — сказал Сорель и лучезарно улыбнулся. — И я делал фотосессию Огюсту Гюсто. Незадолго до его смерти. Кажется, вы работали у него поваром? Колетт прищурилась, снова разглядывая его. — Вряд ли вы меня припомните — я не свечусь, — ответил Сорель. — Такая у меня работа, знаете ли. Колетт подошла к «Ямахе». Мотоцикл благополучно заглох, и теперь вообще было неясно, что делать. Сорель оказался галантным, и предложил помощь. Правда, Колетт отказалась от услуг проводника. Не хотела светить свой двор. Также, как и тогда — при первой встрече с Де-Троем. Кстати, это возможно не такой и глупый поступок — он не узнал, где именно она живет. Хоть это хорошо. Колетт решилась спросить, что же, всё-таки, делал здесь такой человек, как Сорель, на что он ответил, что пришел поискать красивые ракурсы Эйфелевой башни и дальнего Парижа, огни которого с верхнего яруса трибун было очень хорошо видно…  — Колли! Да ты издеваешься?! — Франсуа, который приехал побыть с детьми, буквально смел её с ног, едва она перешагнула порог дома. — Где тебя носит? Одну! — Франс, — простонала Тату. — Не мог бы ты быть так любезен… и свалить с глаз долой! Байо застыл с обескураженным видом. — В смысле? — Байо оглянулся на отца Колетт, который тоже смотрел на дочь с неодобрением. — Я тут волнуюсь за неё, а она мне… — Ты за меня? — Колетт качнула головой, будто не веря. — Франс, если ты находишь столько времени, чтобы просиживать тут, то почему бы тебе не забрать спино… то есть — детей к себе? — Колли, ты не с той ноги встала? — Байо в удивлении приподнял брови. Тату только закатила глаза. — А что у тебя с одеждой? — заметил неладное отец. — Колли? — Я упала, — Колетт нахмурилась. — Так. Всё. Ничего не сломала. Просто… слегка свалилась. Это бывает. Да, пап, я пытаюсь набрать форму. А то ведь скоро ни в одни двери не пройду… — Ты каталась на… — Да, Франс, — раздраженно прервала друга Колетт. — И закроем тему. — Колли, я вообще-то хотел… — Давай всё потом, — она скинула одежду, морщась от боли. — Я устала. — Можно я за тобой поухаживаю? — тут же вызвался Байо. — Франс, не до шуток… правда… — А кто шутит? — Байо, на удивление ловко перехватив инициативу у её отца, нацепил на себя фартук и принялся раскладывать по тарелкам обед. Колетт подумала, что не будь всё так паршиво, ей была бы даже приятна его забота. — Я только хочу напомнить, дорогая, моя, что находиться в одиночестве продолжительное время тебе, особенно, противопоказано! Ты можешь начать творить херню! — Франс, можешь говорить тише? — шикнула Колетт. Благо, отец ушел звать детей. — Не хватало мне ещё причитаний по поводу… — Что тебе в башку стукнуло?! Ты хоть представляешь, что если за тобой следят… — Следят, — сконфузилась Колетт. — Я видела. Байо едва поварёшку не уронил. — Что? — он обернулся к ней и ожидал увидеть улыбку. Мол, пошутила — неудачно, с кем не бывает. Но — нет. Колетт не улыбалась. — Ты серьезно?! — Угу. — Колетт прислонилась к стене, потирая ушибленное предплечье. — Я из-за этого и свалилась — занесло. Черт побери — ведь про стадион никто почти не знает. Как туда попасть… — Как ты… в смысле, что… — Меня в отключке нашел какой-то Сорель. — Кто? — не понял Байо. — Фотограф. Жан Сорель, — Колетт взялась за ложку. Без аппетита. — Первый раз его видела. Но… он мне помог. И, если бы не он, кто знает — может, меня бы уже… — Ты уверена, что его так зовут? — прищурился вдруг Байо. — Да, он так представился. А что? Байо отвлекся от разговора, принимаясь резвиться с детьми и кормить их. Но Колетт явно уловила в его голосе насторожённость. Ещё большую, чем после слов о слежке. А потому, после обеда, за которым Колетт не съела почти ни ложки, она под предлогом «обсудить меню на ужин», уволокла его в свой закуток, служивший теперь и спальней, и кабинетом, и бог знает чем ещё. И набросилась с вопросами. Байо попытался было темнить, но Колетт умела припирать его к стенке. И, в конце концов, он сдался: — Жан Сорель — некогда фотограф-легенда. Первый фотограф, который выиграл престижную мировую премию в номинации «Объектив года». — И всё? — Колетт внимательно посмотрела на Байо. — Франс? — Ну, все знают его снимки, но вот его лично — мало кто. Всё. — Точно? — переспросила Колетт. — Байо, я же всё равно узнаю. От тебя или не от тебя. Да? Так что — рассказывай. Байо помолчал. А потом с явной озабоченностью начал тираду: — Ты мне скажи — ты этого мудака разглядела? Который за тобой следил? Колли, это серьёзно. Как ты не понимаешь! — Франс, не уходи от темы. — Колетт уже нутром чувствовал, что что-то здесь не так. Она сразу заметила, как занервничал Байо. — Кто такой этот Сорель, и почему ты так… испугался, что я его видела здесь? Он сказал, что приехал в командировку, а последний раз гостил три года назад… Байо присел на край кровати и потер глаза. — Я расскажу тебе, если ты мне тоже кое-что скажешь, Колли. Правда за правду. Идет? Колетт напряглась. Но потом всё же кивнула. — Я спрошу первым, ты не против? — Байо встал и подошел к Колетт почти вплотную. — Ты только не обижайся и вообще… — Франс, мне не девятнадцать лет. Сомневаюсь, что ты сможешь меня смутить. Каким-то личным вопросом. И, слава богу, я умею держать себя в руках. — Твой отец сказал, что ты… вернулась домой… в расстроенных чувствах. От Эго? Так? — Франс, это не имеет отношения к делу. Колетт захотелось дать Байо по голове — ну почему он начал сразу об этом? Мужчины. И чего они жалуются на то, что женщины всегда всё знают наперед, — а сами не хуже экстрасенсов работают! — А-а-а! — протянул Байо, погрозив пальцем. — Колли, мы договорились… — В наших отношениях с Эго мы разберемся сами. — Значит, у вас всё же есть отношения? — Байо снова стал каким-то подавленным. — Да? Серьезные? — Франс, не наглей. Да, я обещала ответить честно. На один вопрос. А ты сыплешь уже второй. — Колетт потянулась к своему телефону, и щелкая по экрану, увидела несколько пропущенных. Слава всевышнему, что не от Эго. От Байо и от отца. — Какое отношение к Антуану имеет… — Жан Сорель? — усмехнулся вдруг Байо. — Прямое, Колли. У Колетт сразу всё внутри похолодело. Так, словно она все ещё лежала на холодном асфальте. Когда до кончиков пальцев, ты чувствуешь только накатывающую волнами боль. — Прости меня, за то, что я тебе сейчас, возможно, порушу все планы… — Франс, — Колетт готова была даже заткнуть ему рот, уже понимая, к чему он клонит. — Нет… — Да, Колли, — кивнул Байо. — Сорель — любовник Антуана Эго. Колетт почувствовала, как резко перехватило дыхание. И боль от недавнего падения только усилилась. Дёрнуть плечом теперь было также больно, как вырвать зуб. — Врешь! — она не могла бы по-другому. Уязвленная, как жертва, прижатая аргументами в бою, она должна была броситься в ответную атаку. — Ха! Любовник! Так я и поверила! Франс, если ты сейчас хочешь мне сделать… больно, то… — Не хочу, но придется, — без тени иронии или злорадства сказал Байо. — Лучше ты узнаешь от меня, а не от кого другого. Колетт испепеляла друга взглядом, а потом бросила телефон на покрывало и улеглась на кровать, отворачиваясь к стенке. Байо долго молчал. И Колетт уже было подумала, что он передумал, но потом она услышала его тихий и надломленный голос: — Тот Антуан Эго, которого мы все знаем… его создал не кто иной, как Жан Сорель. Да, Колли. — Байо присел на край кровати. — После того, как Антуан переехал в Париж и начал работать… долгое время его никто не воспринимал всерьез. Никто. Это был забитый и закомплексованный мальчик-гений, который без чьей-то помощи не мог даже… — Хватит, Франс, — голос Колетт задрожал. Она снова готова была плакать. — Мне неинтересно. Что было — то прошло. — Одним словом, Эго несказанно повезло, что он случайно попался в объектив Сорелю. Тот смог его раскрутить. Ещё как. И все его недостатки, даже во внешности, обернул плюсами. А затем, когда на Эго стали обращать внимание, — его статьи стоили в разы дороже новейших брендов в мировой кулинарии. Можешь себе представить? Сорель даже выставил Антуана на аукцион… в смысле — его суждения. — И что было потом? — Колетт не шевелилась. — Они встречались восемь лет, — Байо сглотнул и вздохнул, словно этот рассказ был для него таким же шоковым, как и для Колетт. — Если не считать того времени, пока были просто партнерами и друзьями. — Встречались? — Колетт повернулась к Байо. — Ты откуда знаешь? — Колли, я много чего знаю. — Франсуа смотрел на неё с жалостью. С искренней. От этого Колетт становилось ещё хуже. — Они жили вместе в пентхаусе, где сейчас Эго обитает в одиночестве, больше года. Сперва просто обходились ночевками… и да: именно я, в итоге, стал тем, кто развел их по углам. — Ты?! — Колетт думала, что уже ничему не сможет удивится. — Почему? Как? — Три года назад… от Сореля залетела его фанатка. В общем, ничего нового. Девка, наверняка, солгала, но… Антуан не мог смириться с этим. Он велел Сорелю жениться. А, поскольку, тот отказывался, то Эго придумал план… решил бить по больному… и втянул меня… якобы, за должок… — Ты притворился любовником Эго? — Колетт наконец-то поняла, откуда пошли все эти слухи про Байо и Эго. — Франс! Почему… ты молчал?! Чёрт возьми?! Зачем? — Да, я сказал ему, что план — дерьмо, но… сработало. Сорель, который боготворил Эго, поверил в наш романчик и… ушел. Сделал всё, как тот велел — женился. Теперь, думаю, сильно жалеет. — А сам Антуан…. любил… его? — еле выговорила Колетт, смахивая слезы. — Сореля? — Колли, я не знаю, — сказал Байо. — Правда. Но, если люди в течение почти пятнадцати лет остаются рядом, то, наверное, чувства у них есть. Да? Хотя, я им свечку не держал никогда. Боже упаси — мне не сильно интересно, как это бывает. Я больше по девочкам. Ты ж знаешь… — После расставания с Сорелем… Антуан встретил эту идиотку-Люси? Так? — Ну да, в общем, так и было. — Байо качнул головой. — Штормило его тогда не по-детски. Надо признать, я боялся за него. И тут он уцепился за Люси. Я был рад. Честно. Сперва. Пока не понял, какая она овца. — Получается, что Антуан — гомосексуалист? — Колетт не могла поверить, что после всего, что она узнала, может произнести только это. — Франс? — Колли, мы это обсуждали. Я не склонен думать о нем, как о гомике. Это даже противно. Да, он — бисексуал. Однозначно, не чистый гетеросексуал. Но для него не имеет значения пол. Если он любит, то, неважно — мужчина ты или женщина… — Ты хочешь сказать, что, если бы… Сорель не попал в переплет с беременностью той девчонки, то Антуан был бы с ним до сих пор? — Наверное, — пожал плечами растерявшийся Байо. — Колли? — И если бы я… была… мужчиной, вдруг, так случилось бы… то… — Колли? — Франсуа уловил всё по её взгляду. — Вы с Эго… переспали? Колетт замолчала. Понимала, что Байо не провести, но молчала. — Судя по всему, что-то пошло не так, раз ты… ревела всю ночь. — Франс, я… И дальше её прорвало. Она рассказала всё. О своих сомнениях. О том, что Эго деликатно отказался от секса. И о том, что у них было, нельзя даже назвать полноценным «сексом». Так — затянувшаяся прелюдия двух залежавшихся на пляже старых морских котиков. И о том, как она с ума сходит от мысли, что Эго на самом деле не той ориентации. И вот теперь — получает подтверждение этому. — Тихо, Колли. — Байо прижимал её, плачущую, к себе и матерился мысленно на чем свет стоит. Меньше всего ему хотелось видеть её в таком состоянии. Когда и так всё хуже некуда. Он впервые понял, что Колетт Тату, его всегда свободная и веселая Колетт, вляпалась по самое не балуйся. Да ещё в кого — в самого Антуана Эго. — Тихо, глупая… — И я… сбежала… и теперь… и ещё… сбрасывала все звонки, а вдруг он теперь… — Не плачь, слышишь? — Байо осторожно вытирал её слезы. Он не мог вспомнить ни одного момента до этого, чтобы так чувствовал кого-то. На уровне сердца. Там, где, казалось, выжжено всё. И осталось только зола. Байо никогда не считал себя поэтом-романтиком. Скорее, прозаиком. А проза жизни бывает суровой. Да и вообще: все его женщины, после Элоизы, были похожи. Туповатые, любящие деньги и не любящие обязательства. Колетт всегда была исключением. Последние два с половиной года она занимала первое место среди прочих. После детей. Она. Была. Важной. Единственно-важной. Настолько, что Байо несколько раз порывался сказать ей о чувствах. Но всегда скатывался в шутки. Или она тормозила его. А потом была эта поездка к Эго… — Не всё потеряно… — П-правда? — Колетт всхлипнула и уткнулась головой в плечо Байо. — Ты думаешь? А вдруг Эго… не захочет со мной разговаривать теперь? И ещё этот Сорель приперся! Франс! — Мда, хотел бы я знать, на кой-ляд он прикатил, — хмыкнул Байо. — Главное, чтоб не захотел возобновить отношения с Эго. А уж с остальным можно справиться. — А если — захотел? — Колетт вздрогнула, когда рука Байо провела вдоль по спине. Явно задерживаясь там дольше, чем нужно. — Что тогда? — Ну тогда — у тебя нет шансов, прости. Колетт запустила в друга подушку. Байо увернулся. Зато подушка влетела в голову отца. Колетт смутилась и попыталась извиниться. Но тот лишь отмахнулся и сказал, что к ней пришли…