Звёзды над Парижем

Глубоко-глубоко, между венами, Мы к друг другу останемся первыми. Зачеркнули всё и не исправили, Только раны друг другу оставим мы. Параллельными, но не Вселенными; Пополам разделили небо мы, — И разбились на части и вдребезги… Глубоко-глубоко, между венами, Мы друг другу останемся верными. Почему ничего не исправили; И под кожей шрамы оставили? Эти шрамы останутся вечными. Мы друг другу сердца искалечили, И разбились на части и вдребезги… (Данте)

Антуан повертел в руке мобильный, собираясь снова — в который раз, он уже сбился со счета, — позвонить Колетт, но резко передумал. Зачем навязываться — с ним же явно не желают разговаривать. Эго поморщился и, щелкнув по кнопке «блокировка», отодвинул гаджет от себя по гладкой столешнице. На душе кошки скреблись. Кажется, так гадко ему последний раз было… Да, очень давно. Антуан уже начал забывать о том инциденте. Или очень хотел забыть. Последний раз он чувствовал себя также отвратительно в тот день, когда его мать заявила, что собирается замуж. И его мнение её не волнует. Это было сродни выстрелу в упор. Тому самому, что произвёл недавно проклятый Клаус. Антуан до сих пор не мог понять, что его тогда все же удержало от драки. От ещё одной драки, в которой он так или иначе бы огреб, но… А ещё Антуан помнил, что именно тогда он сказал матери самые отвратительные и обидные слова, которые только можно вообразить. Он сказал, что ненавидит её, и ушёл, хлопнув дверью. Он думал, что не пожалеет об этом. Никогда. Сейчас Эго будто снова переживал тот день — настолько он оказался обескуражен поступком Колетт. Бередить себе раны и вспоминать про мать сейчас никак не хотелось, но Эго вдруг понял, что неосознанно, почти не анализируя, уже провел параллели между ними. Между двумя женщинами, которые были ему ближе всех. Да, Колетт, определенно, добилась немалых успехов в общении с ним. И Эго готов был это признать. Однако, если бы он знал, чем всё обернётся — стал бы подпускать её так близко? Нет. Не стал бы. Ни за что. Антуан не мог понять одного: что он сделал не так? Да и вообще: если она сама довела его до точки, за которой последовало совершенно новое предложение в их истории, то какой смысл был сбегать? Ставить это идиотское недосказанное и выматывающее своей неизвестностью многоточие? Да, он оказался не вполне готов к такому натиску с её стороны, но ведь, в конце концов, не отступил. Для него это почти подвиг. И Колетт сама его уговаривала не отступать. И он послушался. Зачем, спрашивается? Зачем она это сделала? Для того, чтобы оставить его, уязвимого и смущенного куда больше её самой, стоит заметить, одного?! И после этого кто-то будет говорить, что женщины не эгоистичны? Антуан усмехнулся — он давно понял, что все они, в лучшем случае, лицемерны. В худшем — меркантильны и насквозь фальшивы. Однако, в случае с Колетт Тату никакие первичные выводы не сработали. И как бы он ни старался себя убеждать, — не стоит она того, чтоб он переживал, — ничего не получалось. Эго окончательно запутался. То, что он удовлетворил её, но отказался удовлетворяться сам — разве это повод? Чтоб так сбегать? Или он совершенно не разбирается в психологии. Совсем. Ни капли. Хотя, если вспомнить все факты о женщинах, которые так или иначе приводят все известные глянцевые журналы, то можно заметить тенденцию к навязыванию стереотипов, якобы «женщины очень щепетильно относятся к сексу, а особенно они беспокоятся и бесятся в случаях, когда спутник проявляет больше такта и сдержанности, когда они ждут прямо противоположного…». Антуан помнил кошмарные истории своих приятелей-женатиков, которые рассказывали, что есть тип дамочек, которые просто не понимают в чем разница: сам мужчина удовлетворяет свои потребности или он делает это исключительно с женщиной. Почему-то считается нормой, если женщина отказывает в сексе, а мужчина, решивший сказать, что «сегодня не то настроение» сразу будет обвинен во фригидности и бог знает в чем ещё. Хорошо, если не в измене. Так, например, делала Люси. И Антуан отлично помнил, как она доставала его этим. До удушья. Контролем, который сводил с ума. Но он терпел. Терпел, надеясь, что ситуация изменится. Но всё лишь усугубилось. После того, как он стал отказывать ей в сексе. Тогда она быстро и молча нашла ему замену, но в отместку стала требовать больше денег. Антуан никогда не считал себя героем-любовником. Напротив. Он был робким и нерешительным в этих вопросах. Об этом знали единицы. Но всё же. За все годы его женщин можно было пересчитать по пальцам одной руки. И ещё меньше среди них было тех, к кому бы он испытывал влечение. Не только сексуальное. Секс в отношениях Антуан ставил едва ли не последнее место, хотя и признавал — без близости никаких полноценных отношений быть не может. Особенно, с женщинами. Эго стиснул руку в кулак и едва не саданул им по столу. Хотелось что-нибудь разбить. Вдребезги. Поорать и побуянить. Чтобы избавить себя от боли. Боли, которая сидела внутри. Переполняла его. Всё, что было хорошего в его жизни, увы, к женщинам почти не имело отношения. Не вязались его воспоминания сперва о матери, а потом и о любовницах, со светлым бредущим. Никак. И только мысли о Колетт выбивались их этих стандартов. Из этих рамок, которых давно начал придерживаться Антуан Эго. Колетт удалось за довольно небольшой срок сделать невозможное — заставить его поверить в то, что не все женщины настолько пропащие. Что среди них есть и те, кому захочется дарить любовь и заботу. Дарить всего себя. Антуан снова усмехнулся. Он плохо представлял себя, гуляющим за ручку или носящим к дверям возлюбленной цветы. Глупо улыбающимся или, — боже упаси, — делающим предложение. Он же вырос из этой романтики. Давно вырос. И перерос. Но Колетт смогла пошатнуть его убеждения. И как ей это только удалось? Эго спрашивал себя, — вот уже почти месяц, — как? И не находил ответа. Это приводило в некоторый ступор. С тех самых пор, как он попал в больницу, всё изменилось. Очень изменилось. Между ними будто рухнула какая-то стена. Стена, которую, как ему казалось, нельзя порушить. Стена, которая дарила ему уединение. Которая была его стражем. К которой никто не мог подобраться — боялись. Но Колетт Тату явно не из робкого десятка. Он восхищался её смелостью, нужно добавить. Порой — ругал и осуждал за безрассудство. Но всё равно — всё, что мог Эго теперь — надеяться на то, что справится с ролью… с такой глупой, надо сказать, ролью… влюбленного мальчика. Но по правде — Эго не хотел играть эту роль. Он хотел просто жить. Его холодная и отстранённо-циничная маска могла защитить от кого угодно, но только не от Колетт. Он понял это в тот момент, когда смотрел ей в глаза, и увидел там свое отражение. И кто бы мог подумать, что он впервые будет спокоен. И рад. Да, он был спокоен в тот момент, когда она, очевидно, запаниковала. И теперь Эго проклинал себя только за то, что не сумел понять её настроение. Не сумел найти нужных слов. Не сумел остановить. Объяснить. Успокоить. Ведь тот факт, что он пустил её не только в свой дом, но и в свою душу, говорил о многом. Обо всём. Неужели, Колетт оказалось этого мало? Конечно, как и предполагал Эго, доля стыда, то есть, — самая малость смущения, от столь откровенного занятия после невинных заигрываний-ужинов-прогулок, была. И у него тоже. Но не может же быть, чтоб он оказался так плох. Или это было из разряда женских уловок: «Все же притворяются, а я чем хуже?». Эго отмел эту мысль — она мешала и запутывала ещё больше. О Колетт ему не хотелось думать, как о женщине, которая притворяется в постели. Нет. Никак не хотелось. Наоборот, с ней он впервые почувствовал искренность. В себе. Ту, которую так долго скрывал. Прятал. Старался избавиться от неё. И тут Антуан так не вовремя вспомнил Люси. И их первых раз. Тогда для него всё это было вообще в новинку. В смысле — секс. После выпускного, где его опозорили, Антуан окончательно разуверился в себе. А тот человек, который смог хоть как-то выровнять его самооценку, никогда не требовал от него «исполнения супружеского долга». Эго помнил, что после встречи с Люси, у него начался один из самых тяжелых личных кризисов. Кризис был вызван болезненным расставанием с, возможно, единственным его любимым человеком… Эго потёр переносицу так уставшую от очков. И сбросил их на столешницу. Оправа неприятно брякнула — звук резанул по ушам. Антуан почувствовал страшную усталость. И снова его одолела хандра. Только мысль о том, что он поступил правильно, не давала ему скатиться в алкоголизм или сумасшествие. Всё это время, пока он был занят тем, что пытался существовать без истинно-своего человека, рядом была одна большая помеха — это Люси. Когда удалось от неё избавиться — появилась новая проблема. Однако же, сумевшая выбить Эго из колеи. И кто знает — если бы Колетт не сбежала, сейчас стал бы он вспоминать дела давно минувших дней? Уже третий год он запрещал себе вспоминать о том, что когда-то был с мужчиной. Жил с ним, спал с ним, вдохновлялся им. Был счастлив. Эго скрывал этот факт. Хотя, кое-кто всё же знал об истинном положении дел. Например, Байо и Розенкранц. Оба по-своему смотрели на ситуацию. Но сходились в одном — он, Антуан Эго, имеет право жить так, как ему хочется. И с кем ему хочется. Что касается женщин — Антуан не скрывал, что недолюбливает их. Нет, он не говорил об этом открыто. Мало ли. Но всё равно он старался держаться от них подальше. Как-то самом собой выходило. После матери. И её предательства. Но женщины были. Всё равно вились возле него. И не только. Даже в расставании сыграла роль женщина. Эго иногда хотелось, чтобы слабый пол вымер. Чтоб на земле остались только мужчины. Которых тоже, естественно, нельзя называть святыми, но… Нет, это слишком большая роскошь. А Колетт Тату стала первой из женщин, которая смогла забраться к нему под кожу. Туда, куда раньше он пускал только его… Это просто появилось. Как факт. И нужно было его принять. И не то, чтобы Антуан пытался сопротивляться, но именно сейчас, понимая, что он впервые за долгие годы захотел женщину, — у него вдруг появилось чувство вины. И перед Колетт, и перед тем, кого он старался забыть, но, иногда видя во сне, — просыпался и едва не плакал… Как же противно было ощущать себя слабым. Рука сама потянулась к ящику, где всегда можно было найти сигареты. Но там оказалось пусто. Эго выматерился сквозь зубы. Запрет на курение был для него одним из самых сложных и неприятных в ходе лечения. Конечно, Эго понимал, что с сердцем не шутят. Особенно, с подстреленным. Но привычка — страшная вещь. — Какого дьявола… позволь тебя спросить, ты лишил меня сигарет? — Эго вышел в столовую, где Розенкранц, увлеченный приготовлением обеда, даже не заметил Антуана, и продолжил напевать себе под нос какую-то мелодию. — Сколько раз я говорил — мои вещи не трогать. — Мсье Эго, — Розенкранц обернулся. — Простите… вы о чем? — Где сигареты? — Эго скользнул быстрым взглядом по приготовленной отбивной. Почему-то сейчас вид еды вызвал у него отвращение. — Ящик пуст. Мне, что, на ключ теперь кабинет запирать? — Мсье Эго, — замялся Розенкранц, сразу отмечая дурное настроение. — Вы же сами… эм… сами избавились от сигарет. Сказали, что будете бросать. Не помните? — Считай, что у меня была кратковременная потеря памяти, — буркнул Эго. — Выпить у нас что-нибудь есть? Или я тоже… решил бросить? — Вам нельзя, — Розенкранц ещё больше всполошился. Эго лишь фыркнул. — Мсье Эго! Антуан уже подошёл к бару. — Нет, вы слышите! Нельзя! — Открою тебе тайну, Розенкранц, — сказал Эго с усмешкой. — Иногда — необходимо. И плевать, что нельзя. — Мсье Эго, можно спросить? — Нет, — качнул головой Антуан. — Занимайся лучше делами. — Но… вы… с вами точно всё в порядке? Антуан вздохнул — хотелось нагрубить. Однако он сдержался. — Знаешь, что, Розенкранц, — сказал Эго, помолчав. — Возьми-ка ты выходной. Развейся. Розенкранц стоял некоторое время в явном недоумении. — Зачем, мсье? — Как зачем — у тебя ведь тоже должно быть свободное время. — Вы хотите меня отправить, чтобы… напиться? — Розенкранц подозрительно глянул на бутылку крепкого рома в руках Эго. — Спасибо, но я, в таком случае, лучше… скажу, что мадмуазель Тату не одобрит вашего жеста, хоть это она подала вам идею отпускать меня иногда, так? При упоминании Колетт лицо Антуана изменилось: правда, в этот раз он явно был не в восторге, что вспомнил о ней. Брови съехались на переносице. Губы сжались в линию. — Мадмуазель Тату, да будет тебе известно, Розенкранц, предпочла свалить. И даже не отвечает на мои телефонные звонки. Так что — держу пари, что ей фиолетово, что тут происходит. Это раз. — Эго говорил четко и со злобой. — Не смей лезть туда, куда тебя лезть не просят. Это два… — Прошу прощения, мсье Эго, — перебил Розенкранц. — Но, сдается мне, что вы из-за неё расстроены. Она так быстро ушла, что я… почуял неладное. Я хотел к вам подойти, но решил, что не стоит вас пока трогать. — Верно решил, — кивнул Эго. — И да: кому-кому, но ей точно не будет фиолетово, что с вами происходит. Вы и сами знаете… Ноздри Эго раздулись. Ладонь крепче вцепилась в горлышко бутылки. Розенкранц едва успел пригнуться, чтобы его не задело — Антуан швырнул сосуд в стену. На новых обоях появились следы темно-коричневого, почти черного, цвета. Осколки с громким шелестом брякнулись возле на пол. Снова воцарилась тишина. Звенящая в ушах какой-то обреченностью. — Сделай мне одолжение, будь так любезен — проваливай, — ещё раз повторил Антуан. — Хочешь — возьми себе недельный отпуск. Я всё оплачу. Только — уйди с глаз. — Я не могу, мсье Эго, — качнул головой Розенкранц. — Простите, но это не стоит того, чтобы я потом всю оставшуюся жизнь винил себя в том, что с вами что-то случилось. Эго раздражённо запыхтел. — Что же со мной может, по-твоему, случиться? — Всё, что угодно, — не стал лукавить Розенкранц. — Вы можете не принять таблетки, вы можете… злоупотребить алкоголем… или ещё хуже — решить… покончить с собой. Тут Антуан громко расхохотался. — Эта страница перевернута, Розенкранц. Поверь мне, — отсмеявшись, произнес Эго. — Насчет таблеток — я ещё не пропустил ни одного приема. С чего бы сейчас начинать? А алкоголь даже полезен. — В малых дозах… и не для сердечников, мсье Эго. — Я не собираюсь нажираться до ручки. — Антуан снова полез в бар. — Хотя, может, и стоит. — Что у вас случилось? Всё же было хорошо. — Я снова решил поверить женщине, — усмехнулся Эго. — Только и всего. — Мадмуазель Тату не похожа на ту, которая будет… врать. — Серьезно? — приподнял одну бровь Эго. — Мсье Эго, не надо передо мной изображать безразличие. Я вижу, что вам не всё равно. Вас тянет к ней. Так что — лучше езжайте и выясните, что случилось. Поговорите — вам легче станет. И пить расхочется. — Да уж — расхочется, — хмыкнул Эго, впрочем, уже без прежнего скепсиса. — Если не захочется нажраться ещё больше. Как бы не хотелось отрицать, но Розенкранц оказался прав. Во всяком случае, в том, что нужно сперва понять причину столь обескураживающего поведения другого человека, а потом — делать выводы. Теперь перед Эго встала задачка посложнее — узнать адрес Колетт. В телефонном справочнике Парижа Антуан нашел больше пятидесяти человек с фамилией «Тату». Обзванивать их всех, и при этом чувствовать себя полнейшим идиотом, не хотелось. Можно было, конечно, вообще не заморачиваться, а позвонить, скажем, Байо. Но от этой мысли Эго тоже сразу отказался — слышать голос Байо, оправдываться перед ним, было бы ещё большим унижением. Последним вариантом оставался Лингвини. И тут Эго был готов на что угодно, лишь бы не давать этому олуху повода думать что-либо про них с Колетт. Антуан был уверен, что уж с ним-то Тату явно не делилась подробностями своей личной жизни — ибо, абсолютно незачем. Антуан ещё какое-то время просто сидел, не шевелясь, думая, как лучше выйти из сложившейся ситуации. Пока, наконец, не затекли руки и ноги от неудобной позы. Ему на глаза случайно попалась очередная газета. В сводке «криминального мира» он прочел, что число преступлений в Париже увеличилось, и всех граждан настоятельно призывают к осторожности. Писали про взлом недавно купленного мистером «икс» бывшего ресторана «Гюсто». Эго вчитался в статью — и сразу ему в голову полезли нехорошие мысли. Он вспомнил про свой «Рататуй», что почти в центре города. Вспомнил, что там до сих пор не поменяна сигнализация. Вспомнил и о том, что Де-Трой, нанятый, увы, без его ведома Лингвини, запросто может заглянуть на огонек. Просто напакостить. Антуан нашел в «контактах» номер Лингвини. И только собирался позвонить, как в дверь постучал Розенкранц. Эго раздраженно обернулся. — Что ещё? — он спросил это резче, чем следовало — Розенкранц здорово побледнел. — Конец света? — Мсье Эго… вас там… в общем, звонок, кажется, от вашего бывшего спонсора. Я сказал, что вы возьмёте в кабинете… Эго взглянул на телефон. Чертова трубка, мать её, всё ещё лежала на столе — тех пор, как он снял её, чтобы им с Колетт не помешали. Она всё ещё лежала. И снова накатила злость. Пришлось мысленно считать до пяти и обратно. Вздохнув, Эго вернул трубку на рычаг. Почти вернул — задержался на пару секунд и щелкнул по рессоре аппарата, сбрасывая звонок. — Мсье Эго… это было, наверное, важно. Вы не пожалеете? — Розенкранц мялся с ноги на ногу. — Может, всё же… — Если сильно надо будет — перезвонят. Скажи, что я занят. Антуан снова уткнулся в мобильный. — Мсье, простите мне назойливость, но нам скоро за аренду платить. Вы до сих пор не подавали документы на приватизацию? — Разберись с этим сам, Розенкранц. Я тебе доверяю, — Эго приложил мобильный к уху, нажав на клавишу «вызов» и откидываясь на спинку кресла. — Иди. Займись. Лингвини долго не отвечал, и Эго уж было подумал, что дозвониться не получится. Но с третьей попытки, всё же послышался голос. Сонный. Антуан не удивился, только тяжело вздохнул — может ли что-нибудь исправить горбатого? Только могила. — Долго спишь, Лингвини, — начал Эго. — Как дела? Узнал? — Да, конечно… дела… дела так себе… а что? — Изменения есть? — Эго имел в виду Микро-шефа. — Нет, — сказал Альфредо. По голосу было слышно, что он на самом деле переживает. — Всё так же. Только… он… пищит всё время — больно ему, наверное. А я… помочь не могу… — Никто не говорил, что будет легко, — Эго замолчал, собираясь с мыслями. — Мсье Эго… я… хотел у вас… спросить… — Ты навел справки — возьмутся ли его оперировать? Крыса не выдержит наркоз. Это как пить дать. — Антуан уже понял, что Лингвини хочет просить денег. — Есть ли смысл рисковать и мучить его? — Да, я ходил к ветеринарам, они посмеялись. Мол, усыпить и не думать. — Лингвини чертыхнулся. — А я так не могу. Что мне делать, мсье Эго? — Для начала — найти работу, — Эго едва удержался от смешка. — Я, собственно, вот по какому вопросу звоню… Антуан никогда не думал, что ему будет так неловко разговаривать с Лингвини о Колетт. Просто спросить её адрес — нет, так совсем подозрительно будет. Пришлось выкручиваться тем, что «он нашел для неё вакансию, и теперь хочет поговорить». Но, так как разговор нужен с глазу на глаз, было бы неплохо узнать, где она живет. Антуан молился, пока записывал адрес, чтобы Альфредо не понял его истинных намерений. Правда, напрасно он опасался — Лингвини же затараторил, уцепившись за тему с вакансией, мол, не мог бы Эго ещё и его пристроить. — Боюсь, что не так всё просто, — Антуан не знал, как лучше отказать. С одной стороны — он понимал, в какой ситуации оказался парень, а с другой — помнил то, как Альфредо ушел за Де-Троем, понадеявшись, что тот окажется человеком слова. В результате — вляпались все. — Я ничего не могу обещать. Если будет что-то, я сообщу, Лингвини… На том они распрощались. Эго выпустил воздух и потер виски — этот короткий разговор уже вымотал его. А когда Антуан думал над тем, что он скажет Колетт — в голове вообще не оставалось места. Была пустота. Грозящая разорвать черепную коробку. Ужасная пустота. Казалось бы — уж он-то должен найти слова, но нет — ощущение было такое, будто он разучился связывать слова в предложения. Антуан вздрогнул, когда зазвонил телефон. Давно у него было звонков. Казалось, что трель даже заставила стёкла дать трещины. Кому-то явно очень хотелось с ним поговорить. Но Антуан не торопился брать трубку. Он чувствовал, что ему не нужен этот разговор. Нет, Эго не считал себя телепатом или экстрасенсом, однако иногда мог на расстоянии определить, кто звонит. — Да? — Антуан не выдержал, протягивая руку и резко чувствуя прохладу телефонной трубки в ладони. — Слушаю. — Мсье Эго? — Антуан впервые оказался неправ с предположениями. — С вами говорит секретарь господина Бордена. Вы, думаю, знаете, что в скором времени будет проходить «Bocuse d’Or». Мне велено проинформировать вас о том, что вы приглашены. К сожалению, не в качестве судьи, но в качестве гостя. Антуан чуть оторвал трубку от уха и еле слышным шепотом выругался. Да, как он мог забыть — раз в пять лет проводится масштабный конкурс для поваров со всей планеты. Спонсором обычно выступал один из лучших шеф-поваров Европы, его тезка — Антуан Борден. На последнем конкурсе Эго был в составе жюри. — Благодарю за приглашение, — ответил Эго. — Но я вынужден отказаться. — Мсье Эго, уважаемый, на вас уже резервируется место, — затараторила девушка на том конце провода. — Прошу прощения, но… господин Борден настаивал на том, чтобы вы были. — Что ж, — вздохнул Эго. — Если он настаивает… — Вы будете один? — что за идиотские вопросы — Антуан чуть снова не выругался уже в трубку. — Мсье? — Нет. Думаю, что не один, — не без раздражения ответил Эго. — Когда и где? — В следующую субботу. Ресторан «Aspic». Вам принесут приглашение. И продублируют на электронную почту. У вас тот же адрес? — Да, тот же, — Антуан быстро поглядел в календарь. — Спасибо. Эго сделал себе пометку в ежедневнике. Оказывается, он так давно не был ни на каких светских мероприятиях, что почти забыл, каково это. Обычно там бывало очень скучно, и Эго, чаще всего, предпочитал не приходить. А если и приходил, то держался в стороне от всяких развлечений. Молча потягивал вино и рассматривал присутствующих. Люси, зато, отрывалась за двоих. Но каждое мероприятие мероприятию рознь — у Бордена не могло быть ширпотреба. На то он и обладатель двенадцати «мишленовских» звезд. И тут Антуана осенило — этот звонок спас его. Точнее, его положение с Колетт. Оказывается, не так просто он соврал Лингвини про «вакансию». Если ему удастся уговорить Колетт поучаствовать, то, вероятно, в случае победы, она сможет рассчитывать на место в одном из лучших ресторанов Франции. Эго едва в ладоши не захлопал — теперь у него был просто «железный» предлог приехать к ней домой. И выдумывать, «что сказать», теперь не надо. Антуан знал — никакой повар не упустит такого шанса. А у Колетт Тату потенциал был. Уж он-то не мог ошибиться — Эго пока ещё доверял своей интуиции. Во всяком случае, легко на душе у него было ровно до того момента, пока таксист не остановил машину. И тут снова вернулась тревога. Эго даже передумал вылезать. Однако, когда водитель выразительно глянул на него, кивая на выход, всё же пришлось расплатиться и выйти. Он оказался в обычном дворе, перед обычным домом. Ступеньки показались Эго изобретением самого сатаны. Никогда раньше он так не уставал подниматься. И дело не в том, что не было лифта, а в том, что каждая ступенька для него длилась целую вечность. Он сам тормозил больше — Эго не отрицал. Но почему-то, он, будто ребенок, знающий, что загулялся, не торопился попасть домой. Вместе с чувством вины была и ярость — Эго не раз и не два спрашивал себя: чем он провинился? Почему идет так, словно на каторгу? Почему боится посмотреть Колетт в глаза? И ведь он знал ответы. На все заданные вопросы. В глубине души Антуан Эго оставался всё тем же уязвимым маленьким мальчиком, которого не понимали дома и не принимали ни в одну компанию за его пределами. Эго мог сколько угодно злиться на себя и на других, но факт оставался фактом — детские травмы так просто не проходят. Они всегда оставляют за собой следы. По дороге Эго попались под ноги две кошки. Он с раздражением отогнал их. Те воинственно зашипели и едва не начали мяучить. Антуану никак не хотелось поднимать лишний шум. Рядом с дверью Колетт, Эго обнаружил детские санки и другие принадлежности. И понял — отпрыски Байо всё ещё на её шее. Эго вдруг захотелось вломить бывшему товарищу за то, что тот так бесцеремонно посмел навешивать на Тату свои проблемы. И вообще: почему-то, когда Антуан начинал анализировать отношения Байо и Колетт, он не мог оставаться спокойным. Это настораживало — неужели он ревнует? Ситуация уже была смешной — Антуан гипнотизировал дверь несколько минут. Не решался ни постучать, ни позвонить. И время от времени, даже хотел на всё плюнуть и уйти. Тоже сбежать. Как и Колетт. Закрыться в своём кабинете и сидеть до тех пор, пока его не отпустит это слишком неожиданно-навалившееся на него чувство. Чувство, которому Эго пока не мог дать название. Любовь? Влюбленность? Страсть? Или что-то другое? Понимая, как глупо выглядит со стороны, Эго наконец-то нажал кнопку, расположенную на стене, и услышал тонкий писк звонка. Звук был не самым приятным. Эго даже сморщился. И только сейчас, когда послышались шаги, вдруг запаниковал: как он выглядит, что будет говорить, если откроет не Колетт, а Байо, и, — черт возьми, — почему он с пустыми руками?!