Звёзды над Парижем

И есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой. Я никому не хочу ставить ногу на грудь. Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой, Но высокая в небе звезда зовет меня в путь. Группа крови — на рукаве, мой порядковый номер — на рукаве, Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне удачи! (В. Цой)

Новость о том, что его мать пострадала от хер знает какого яда, и то, что её, может быть, можно было бы спасти, будь он рядом, не хотела откладываться в мозгу. Она кипела как масло на сковородке — плюясь во все стороны. Антуан уже полвечера наворачивал круги по своему кабинету. То и дело садясь, пытаясь спокойно анализировать, а потом — резко вскипая, посылая на три буквы любую логику, и вскакивая с места. Желая то нажраться, то до блевотины курить, Эго наконец-то пришёл к выводу, что лучше бы ему остудить голову. И попробовать отстранённо посмотреть на ситуацию. В конце концов, ничего уже не исправить. — Розенкранц, — дёрнул дворецкого перед сном Антуан. — Зайди ко мне. — Сейчас, мсье Эго? — услышал он уставший голос. — Да, сейчас. Немедленно. Через пару минут, когда Розенкранц освободился от детей, виснущих на нем, да и на Колетт поочередно, вошел и плотно закрыл за собой дверь, Антуан, проверяя телефон на предмет заряда батареи, предложил мужчине сесть. По правде сказать, как начать разговор, Эго не представлял. Слишком уж щепетильной была тема. Да и вообще — в последнее время нельзя было быть уверенным на все сто процентов в том, что рядом с тобой действительно надежный человек. После Байо Антуан уже никому не доверял. — Выпьешь? — Нет. Спасибо, — отозвался Розенкранц. — Расслабься. — Эго, тоже, очевидно, желая успокиться, откинулся на спинку кресла. — Я не пытать тебя здесь буду. Я лишь хочу поговорить. — Да, мсье Эго. Я вас слушаю. Антуан усмехнулся. Розенкранц всё равно выглядел испуганным и растерянным. — Ты ничего не хочешь мне сказать? Розенкранц задумался. — Например, как дела с приватизацией? — Ах, это… Ну так там всё, как и было, мсье Эго — нужно нотариально заверить бумаги и с юристом идти выяснять, имеется ли на счете банка-кредитора нужная сумма для первоначального взноса. Потому, как оформить квартиру в собственность на государственной основе уже не получится — целевая программа кончилась, да и теперь всё за свои или за спонсорские деньги. — Допустим, что юриста у меня пока нет. Но с бумагами я советую поторопиться. Да? — Да, мсье Эго, — кивнул Розенкранц. — Я работаю над этим. Вот только… если бы было больше времени свободного… — Что, хочешь сказать, что устал? — Да, мсье Эго. Очень, — пожаловался Розенкранц. — Не поймите неправильно, я рад помочь, но чужие дети — это тот ещё стресс. А при постоянном стрессе жить — ужас. Так никакого здоровья не хватит. — Да ладно — ты ещё хоть куда, — скептично хмыкнул Эго, внутренне отмечая, что они с Розенкранцем почти одного возраста. И живется дворецкому у него как у Христа за пазухой. Не ему жаловаться. И о настоящем «стрессе» Розенкранц мало что знает. — Не прибедняйся. — И я так думал, но вот после этих дней… может, есть какие-нибудь родственники у Байо? Просто… мне нужно и по дому успевать и с ними возиться. Мадмуазель Тату, конечно, помогает, но… — Ничего — терпи. Недолго осталось. И я надеюсь, что Байо в скором времени избавит тебя от участи няньки. Либо его посадят, и ты будешь обречен вечно присматривать за его спиногрызами. — Боже упаси, — Розенкранц даже побледнел. — Да, я тоже такого мнения, — вздохнул Антуан. — В смысле — боже упаси, чтоб его посадили. Ибо, мадмуазель Тату явно не смирится с этим исходом. И абсолютно точно решит усыновить этих гавриков. А нам с тобой расхлебывать? Нет уж. Эго помотал головой, прогоняя мысли о Байо и его детях. И вспоминая, что Колетт говорила ему о том, что Розенкранц ещё молод и может вполне завести своих. — Я вообще-то хотел поговорить несколько о другом, — сказал Эго, закуривая. — Может, у тебя есть предположения, Розенкранц? — Нет, мсье Эго… Антуан удивился тому, что он до этого никогда не воспринимал дворецкого как живого человека. В смысле — с потребностями, с проблемами. С какими-то своими особенностями. Не задумывался даже об этом. Да, возможно, цинично и неправильно, но Эго никогда раньше не ощущал себя виноватым. А тут — вдруг этот факт встал так очевидно, что почти ошеломил. И, может, всё было бы также, как и было, если бы Розенкранц внезапно не стал одной из ключевых фигур в совсем недавно раскрывшихся фактах смерти его матери. — Только давай сразу договоримся: ты не будешь меня за дурака держать. — Эго снова поймал на себе непонимающий взгляд. — Скажешь правду — я отблагодарю. Солжешь — пеняй на себя. — Мсье Эго, я не очень вас понимаю. Вы о чем? — Розенкранц, ты, вроде, взрослый мужик, а мнешься как девчонка. Ты не понимаешь, о чем я? — передразнил Антуан, открывая ящик стола и доставая прозрачную папку. — Я тебе объясню, так и быть. Антуан, конечно, злился и на себя, потому что не вовремя просмотрел бумаги, которые должен был изучить почти на молекулярном уровне ещё полгода назад. Завещание его матери. Срок подходил, и он должен был вступать в права наследования. Вот, только вечером, перед тем, как распечатать копию, он, внимательно перечитав завещание, обнаружил один весьма выбивающий из колеи пунктик. Сперва Эго подумал, что это шутка или описка, но одернул себя — в таких документах этого не допускается. — Я задам тебе пару вопросов, ты не против? — Нет, мсье Эго, — Розенкранц держался довольно напряженно, и это не укрылось от Эго. — Для начала, скажи мне, когда ты приехал в Париж? Розенкранц уставился на Антуана, как баран на новые ворота. — Мсье Эго… вы же сами меня позвали. — И когда это было? — В конце лета. — Угу, — кивнул Эго, по его лицу, должно быть, было заметно, как всё сильнее он злится. — Но ты уже был в городе к тому моменту. Правильно? — Я приехал в Париж четырнадцатого августа, мсье Эго. Через два дня после вашего звонка. И вы знаете это. — Да, знаю. Я же обычно покупал тебе электронный билет. Но мне в приложении вылезло окошко, что ты уже путешествовал. Причем, тем же маршрутом. Двумя месяцами ранее. И я, признаться, не знал, какой из двух билетов тебе оплачивать. Розенкранц поерзал на стуле и сглотнул. — Сперва я не придал этому значения… но теперь после некоторых новых обстоятельств… считаю своим долгом поинтересоваться. Итак, что ты делал в Париже за несколько дней до смерти моей матери? — Антуан потушил сигарету в пепельнице, с силой вдавливая бычок в стеклянное дно. — Отвечай! — Уверяю вас, мсье Эго… это не то, что вы думаете. — Я пока ничего конкретного тебе не предъявляю. Но если ты мне сейчас не выдашь правдоподобной версии, я надумаю такого, что тебе несладко будет всю оставшуюся жизнь, — сказал Эго. — Я жду, Розенкранц. — Ваша мать просила меня приехать. — Зачем? — Это наши с ней дела, — опустил глаза Розенкранц, а по широкому лбу его побежали крупные капли пота. — Простите. — Это сейчас камень в мой огород, как никудышного сына, что даже родная мать предпочла твоё общество перед смертью, а не моё? — горько усмехнулся Антуан. — Так? — Нет, мсье Эго. Вовсе нет, — качнул головой дворецкий. — Просто я не могу нарушать данное ей слово. — Знаешь, что, Розенкранц, сейчас ваши с ней договорённости не являются действительными. Даже если они сверхсекретные. Если только ты не записал это всё на бумагу и не шлепнул на неё кучу печатей из разных инстанций. Это называется письменным и заверенным договором. И да: моя мать умерла. А согласно юридическим законам… — Мсье Эго, вы меня… подозреваете? — перебил Розенкранц. Эго замолчал. Он мог бы сказать, что подозревает. Всех вокруг. Но понимал, насколько глупо будет выглядеть. Потому, он просто достал из папки завещание и пододвинул его к краю стола, чтобы Розенкранц тоже смог посмотреть. — Что это? — дворецкий несмело взялся за листок. — А ты прочти, — Антуан потёр переносицу, ноющую от очков. — Там много интересного. Я был в шоке. Пока Розенкранц читал, Антуан думал о том, что бы он стал делать, узнай обо всём этом раньше. И снова мысль о дворецком, как о человеке, который был, — судя по их общению и даже имению каких-то там тайн, — близок его матери, да и ему самому, вроде как, является родственником, хоть и очень дальним, а не просто — о прислуге, — вывела Эго из равновесия. — Я ничего не понимаю, мсье Эго, — сказал наконец Розенкранц. — Я тоже не могу понять, как ты оказался в списке наследников. — Антуан тяжело вздохнул. — Если учесть тот факт, что именно я сделал дарственную матери на часть своего нажитого самостоятельно имущества, а она вдруг отписывает это всё тебе… — Я без понятия, мсье Эго, как это всё… произошло. Но об этом мы с вашей матерью даже не разговаривали. Ни разу. Я клянусь. — В новом году я вступаю в права наследства. Точнее — ты тоже вступишь. Только вот, с домом всё неясно, а с моим имуществом… видимо, решено… — Мсье Эго, вы проконсультируйтесь сначала с юристом знающим. — Розенкранц вернул завещание. Он был в не меньшем шоке. — Может, здесь ошибка? — Я тоже хочу знать — ошибка это или факт. — Мсье Эго, если это всё, что вас сейчас так… нервирует, то я… готов написать отказ. От всего. Что причитается мне, согласно этому завещанию. — Розенкранц поднялся и посмотрел Антуану прямо в глаза. — Вы ради этого меня позвали? — Я хочу понять, имеешь ли отношение к её смерти. — Эго встал из кресла и стянул очки, отложив их. Он зажмурился. — Только и всего. Никаких твоих гордых заявлений мне тут не надо — если по завещанию моей матери тебе стоит получить всю её долю — ты её получишь. Мне и с Клаусом хватит тяжбы. Чтоб с тобой затевать всю эту же канитель… — Мсье Эго… я… — Мы ещё вернемся к этому разговору, Розенкранц. А пока я советую тебе хорошенько подумать. — Да, мсье Эго. — Ты понял — очень хорошо подумать и сказать мне наконец всё, что нужно. Всё, что я должен знать. — Да, мсье Эго, — опять вторил дворецкий. — Хоть я и не понимаю, в чем вы меня обвиняете… — Я пока не обвиняю — я спрашиваю. Это разные вещи. — Хорошо. Пусть будут разными… но я сказал вам, что знал. О другом я вынужден молчать из соображений своей совести. Это личное. Потому — я имею право не пускать туда кого-то. — Ты сказал мне правду? — Да, мсье Эго, — кивнул Розенкранц. — Ты не знаешь ничего о том, как именно умерла моя мать? — Нет, мсье Эго. Кроме того, что знают все — не выдержало сердце. — После того вашего разговора… ты уехал? — Да, я уехал домой. И спустя какое-то время вы позвонили. Сказали, что случилось. — Я тогда чувствовал себя на грани. Паршиво, — сказал Эго, пройдясь по кабинету. — Сперва была мысль позвонить… Сорелю. Потом — решил сказать Байо. Он посоветовал сообщить тебе и позвать обратно на работу… — Вы можете считать меня каким угодно подлецом, но я… никогда бы не сделал ничего, что могло бы вам навредить, — серьезно ответил Розенкранц. — Я слишком хорошо помню, что сделала для меня ваша мать когда-то. И я бесконечно ей благодарен. — Я подозревал тебя ещё и том, что ты заодно с Байо, — решил добить Антуан. — Как тебе? — С Байо? — глаза Розенкранца расширились. — Да, в тот день когда он меня обчистил… ты ведь… должен был быть дома… но тебя не было. Напомни, куда я тебя отправлял? — К Торнтону, мсье Эго. — Вот именно. И я даже думал, что ты… вернулся раньше положенного и видел Байо. А потом вы договорились… или даже до этого, тебе ведь тоже… деньги нужны… короче — я не знаю. Ничего уже не знаю. Всё это… уже вот тут сидит! — Эго приложил руку к горлу, давая понять, как всё достало. — Торнтон, похоже… тот ещё сука. Помнишь ту историю про алмазы под домом моей матери? — Вы сказали, что это неправда. — Я и сам так думал. Но теперь — всё снова поменялось. — И что вы собираетесь делать? — Ничего пока, — Антуан обернулся и посмотрел на Розенкранца таким взглядом, будто бы тот мог не поверить. — Меня сейчас не это волнует. Дворецкий выжидающе замер. А Эго колебался: стоит ли говорить. — У Торнтона пропал брат. — Полицейский, который? Эм… и что же? Вы собираетесь… самостоятельно расследование проводить? — С чего ты взял? — Мсье Эго. У вас такой вид. Только ребенок бы не догадался. И то не факт. Правда, — усмехнулся Розенкранц. — Вот бы ты был таким же внимательным раньше, когда всё это только заворачивалось, — вздохнул Эго, понимая, что поделится своим планом с Розенкранцем лишним не будет. Хотя, может, и не стоит ему пока обо всех деталях рассказывать. — Цены б тебе не было. — Что в полиции говорят? Есть предположения, подозреваемые личности, которые могли бы… это сделать? — В полиции много версий. Одна одной хуже. — И какая же основная? — Скажи мне лучше, Розенкранц, когда ты был в последний раз у Торнтона, то ничего странного не заметил? — Это в тот раз, когда он… был без сознания…? — Да, в тот раз, — кивнул Эго. — Расскажи ещё раз, как ты его нашел. — Ну сперва меня поразило, что его овчарка не лает и вообще — её нигде не было видно… я вошел в калитку… смотрю… псина лежит… язык на стороне, глаза распахнуты… я подошёл, пощупал её… пульс был, значит, просто оглушили… я позвал хозяина, а в ответ — тишина, — рассказывал Розенкранц. — Тогда я прошел к дому, там двери тоже… целые были… то есть — не было следов взлома… будто он сам всех пустил или не запирался даже… хотя… с собакой можно и не запираться, но только… как её-то смогли усыпить? — Ты уверен, что не было следов взлома? — Да, уверен. — Розенкранц наморщил лоб. — Это и странно. Так вот — когда я вошёл внутрь, то увидел Торнтона лежащим. — В доме был кавардак? — Да, кавардак-то был, не сильный, но… только… странно, вещи из шкафа не были вытащены полностью. — Что это значит? И при чем тут шкаф? — Так, обычно же, — всё выкидывают на пол. А тут — серединка на половинку. Странный грабитель, нет? Антуан не ответил. — Ну, у него же как — входишь и сразу гостиная… а кухня и уборная там. За стенками. Так вот — напротив дверей у него шкаф. Большой такой, высокий. Там все двери почти были приоткрыты. Именно, что не настежь, а приоткрыты. Будто силенок не хватило — будто… черт побери, ребёнок орудовал… или грабитель не отличается физической силой? Но… тогда ещё бредовее, мсье Эго, — как он смог вырубить взрослого мужичка? Антуан снова закурил, приоткрывая окно. — Напрягись и вспомни ещё какие-нибудь детали, Розенкранц, — попросил он. — Это важно. Следы какие-нибудь видел? На полу, на одежде, на столе, где угодно! — Да, вроде, ничего — я испугался… поймите, мсье Эго, я не смотрел… в смысле — не обратил внимания. Я попытался Торнтона в чувство привести, а потом сообразил — бежать надо. Мало ли — вернутся… злоумышленники… — Они бы не вернулись. Они уже нашли, что искали. — Откуда вы… — Догадка, — сказал Эго. — Странно, что Торнтона до сих пор не убили. Пожалели? — Думаете, что это, потому что его брат — коп? — Не исключено. Оказывается, что и Виктор Торнтон, этот самый коп, знал о том, что дом моей матери не просто так построен. И что под ним лежит, тоже знал. Очевидно, что его убрали, потому что он начал активные действия. Он рвался расследовать моё дело… и буквально через пару недель после покушения на меня… он написал рапорт… и потом — пропал. А ещё — партнер Байо, которого замочили — тоже знался с Торнтоном. Всё сходится — они все из одной компашки. И всех теперь по одному заворачивают. — Полиция рассматривает такой вариант? — Не знаю я, чего они там рассматривают. Главное — я почти уверен. — Мсье Эго… — Я уверен, что это Виктор приходил к брату и выведал у него местоположение клада, — кисло улыбнулся Эго, — и создал иллюзию кражи. А потом, решил в одну харю всё провернуть. Он-то и оставил брата в живых, чтоб отвести подозрения. Только не учёл факта, что… Торнтона крышевали другие серьезные люди. Он ведь не так и прост был. — И кто же мог… — Звездочет, к примеру. — Тот самый авторитет? — Да, он самый. — Эго смотрел с высоты на ночной город, ежась от пробирающего ветра. — Других пока не завозили. Хотя, может, и подтянутся ещё. — То есть, вы думаете, что Вильгельм замешан в этом? То есть — он сдал своего брата-копа в руки этих серьезных, как вы сказали, людей? Чтоб тот не помешал? — Такая версия напрашивается очевиднее других. — А полиция не хочет наведаться к Торнтону? Он же становится… главным подозреваемым, в таком случае! — Думаю, что хочет. Фрай так и сделает. И пока его нет, я должен с Торнтоном увидеться первым. — Вы… хотите сами к нему ехать? — челюсть Розенкранца едва не упала. — Мсье Эго, вы с ума сошли? Зачем? Это же… опасно! — А если эта версия лишь одна из других возможных? — повернулся к дворецкому Эго. — Что, если и Вильгельма захотят убрать под шумок? И что тогда?! Розенкранц, бледнея, помотал головой. Спать он явно уже не лег бы. — Я должен с ним увидеться и… попробовать поговорить. — Мсье Эго, простите, но если Торнтон знал всё с самого начала про эти алмазы, то что вы хотите от него услышать? Раскаяние? Сомневаюсь. — Я не верю, что Торнтон мог бы отравить мою мать. Или хотя бы — знать об этом. За этим стоит кто-то другой. — Простите? Как? — Розенкранц шагнул в сторону Эго. — Мою мать отравили неизвестным ядом. И не только её, — коротко сказал Антуан, не желая вдаваться в подробности. — Возле дома был найден брелок с ядом. В кустах, где сидел, впоследствии, Клаус… — Стойте, может, тогда и вашу собаку, Адама, он траванул… — Да, я тоже так подумал. Что он траванул его этим ядом. Или другим. Скорее всего, другим. И эти события не связаны. Просто совпадение. Не знаю — во всяком случае, эта версия с ядом тоже в ходу у полиции. Яд не имеет ни цвета, ни запаха. Полностью растворяется в воде. Говорят, что доза нужна крохотная… — И кто бы решился на такие манипуляции? — Одно я знаю точно — это не Клаус. У него бы мозгов не хватило. — Однако, совсем отметать его не стоит, он тоже может попортить вам крови… тем более — вы сказали, что тяжба за дом всё же будет… — Это как пойдет. — Антуан закрыл окно и глянул на часы. — Клаус ещё не знает, что дарственная на дом от Торнтона — липа. — … да и за мадмуазель Тату он ведь… охотится, — добавил Розенкранц. — Что с этим-то делать? Эго сжал губы в линию. Каждый раз, когда он вспоминал об этом — ему хотелось, чтоб бациллу-Клауса придушили. Повесили. Сожгли. Запытали до смерти. Стерли с лица земли. Раз и навсегда. А он бы стоял и смотрел. И не испытывал бы никаких угрызений совести. Он бы отдал что угодно за то, чтобы страх, вызванный мыслями о том, что Колетт в опасности, отступил. Ибо нет ничего хуже, чем бояться за близкого человека. А Эго довольно давно не чувствовал ничего подобного. За мать — да — он боялся, но не так. Ведь она сама выбрала Клауса. И даже уверяла, что тот не причинит ей вреда. — И об этом тоже я хотел бы с тобой переговорить, — доверительно сказал дворецкому Эго. — Сегодня я направляюсь к Торнтону. А ты проследишь, чтоб Колетт… то есть — мадмуазель Тату, уснула и спала до утра. — Мсье Эго… но как же я… — Меня не волнует, — заявил Эго. — Хоть колыбельные ей сиди и пой. Она не должна ничего заподозрить. Ты понял? — Так ведь… она же… может… — Она устала — я думаю, что уснет быстро. А тебе надо будет только удостовериться, что она не знает, куда я направился среди ночи. И не узнает, Розенкранц. Зафиксируем этот пункт в твоей голове. Ладно? Если она меня спросит — скажешь, что я в кабинете и не просил беспокоить. — Да, мсье Эго, но вот… мадмуазель Тату… она очень чутко спит… мне так кажется, да и мне — что теперь, сидеть с ней, как я сидел с вами? Так есть и дети ещё… — Розенкранц, повторяю для тех, кто в танке, — зарычал на дворецкого Эго, злясь. — Ты будешь бдеть всю сегодняшнюю ночь, чтоб Колетт не совала нос туда, куда не следует. Она и так уже отличилась. Рвётся Байо спасать. И даром, что он тоже замешан во всем этом. Черт возьми! — А вы… к Торнтону в одиночку? — Нет. — Эго достал из ящика стола маленький диктофон, проверил, на месте ли батарейки и работает ли аппарат. — Я еду с Сорелем. — Кажется, я понял, почему вы не хотите её посвящать в это… — И поэтому тоже, — запыхтел Эго. — И ты, будь так любезен, — держи свой язык за зубами! Розенкранц кивнул. — А, ещё кое-что! Забываю всё спросить: у тебя дядька до сих пор работает в дорожно-транспортной службе? — Да, мсье Эго, — стушевался Розенкранц. — А что? — Взятки всё ещё берет? — Мсье Эго… это дела прошлые. — Ну, ладно, я шучу. — Антуан покусал губы, собираясь с мыслями. — Скажи, он сможет пробить один номерок по своим каналам? — Я думаю, что сможет… если только тачка не краденная. — Не знаю, какая там тачка, но… Эго записал на клочке бумаги номер. — Кажется, так, — он задумался на мгновение, сверяя цифры, выуженные из памяти. — Вот, держи. Нужно узнать, на кого зарегистрирована. И что из себя представляет владелец. Побыстрее. Только — аккуратно. Без палева. Надеюсь, что это понятно? — А что за машина-то? — На этой машине ездит тот, кто спас Колетт. На этой же машине уезжал весьма подозрительный тип — отец Байо. И вообще — за нами следят. Именно на черном Джипе. Всегда на одном и том же. — Если нет никаких сигналов для тревоги, если машина не доставляет никому дискомфорта… может, не стоит тревожить владельца? Может, он разозлится… — Пф, Розенкранц! — Ну, а что, мсье Эго, не стоит играть с судьбой-то. — Даже если там сидит волшебник, продавший свой голубой вертолёт, я хочу знать его в лицо, — выдал Эго, усмехаясь. — Потому, что я охраны пока не нанимал. И мне не нравится эта машина, что таскается за Колетт по пятам. Что ещё? — Вы номер записывали? — спросил Розенкранц, только глянув на цифры. — Нет, его записала Колетт. — Номер же не наш. — Я и без тебя это знаю. И что дальше? — Видите, это, скорее всего… фальшивые номера… — Как это так? Фальшивые? С чего бы? — Запрещённые знаки. Немецкие… Антуан внимательно посмотрел на номер, но понять, о чём именно говорит Розенкранц не смог. Он как-то не интересовался историей номерных знаков у немецких авто. — Запрещенные? Что это всё значит? Как бы они границу пересекли с такими номерами?! — Эго вырвал бумажку из рук. — Скорее всего, границу пересекали с нормальными. А тут — повесили фальшивые. Чтоб потроллить. И полицаев, и водителей. — Как ты всё это понял? — Видите префиксные две буквы? Это символика, которая по ассоциативному восприятию блика к нацистским номерам машин. Вот, знаки «SA». Видите? Их запретили ещё в пятидесятых. Даже в Германии. — И что теперь? — Эго почувствовал, как последняя почва уходит из-под ног. — Не узнать, чья это тачка?! — Ну, судя по всему, её владелец отличается креативностью даже в таком деле. В Германии распространяется практика самодеятельных установок знаков предномерных, в смысле — для особенных лиц. Для военных, политиков, врачей и так далее. Но в том и беда, что такие буквосочетания давно запретили. Сейчас нарушителей карают за такие выходки… если знают, в чем дело… — Ты хочешь сказать, что наша бравая полиция и постовые одним местом щелкают? И не знают, что творится у них под носом?! И они не могут отличить настоящие номера от фальшивых? — В таких тонкостях мало кто силен. Увы. — А ты откуда знаешь всё это?! — наклонился к Розенкранцу Эго. — Читал полезную статью, мсье Эго. Когда-то я хотел водить машину. Приглядывался к немецким маркам. Они надежные… изучал немного историю машиностроения… — Долго же ты собираешься, Розенкранц. — Антуан чуть выпустил пар. — Что, твой дядька не сможет напрячься? Никак не узнать номер? Настоящий, я имею в виду? — Сложно будет. Мсье Эго… вы не поймите, будто я не хочу — я хочу помочь, но… если уж нужно узнать номер, то лучше сразу обращаться в дорожную полицию. — Пусть твой родственник сделает это. Я заплачу. — Хорошо, я ему передам… Эго какое-то время постоял, вспоминая, что ещё хотел сказать. Потом огляделся — не забыл ли чего. Телефон, сигареты, кожаные перчатки и диктофон. — Хотите записать его слова? Как улику? — кивнул на устройство дворецкий. — Можете и снимки сделать для пущей убедительности. — Да, придется действовать решительно. — Будьте осторожнее, мсье Эго. — Да уж — надо быть, — сказал Эго, поворачиваясь в дверях. — Если к утру меня не будет — вызывай полицию. Ты знаешь адрес. — Надеюсь, что этого не понадобится. — Запрись и на нижний. Возьму второй ключ. И вообще — повнимательней будь. К дверям ночью ни ногой. Я и сам зайду. — Эго преодолел коридор, оделся, всё время выглядывая, чтоб Колетт не было поблизости. — И ещё: мой кабинет запри. Оставь там свет. Дескать, я зачитался и уснул. Понял? — Да, мсье Эго. Я всё понял. Антуан несказанно порадовался тому, что на посту консьержки не было. Видимо, отошла. И теперь не нужно было перед ней отчитываться, куда и зачем, как школьник у доски. Эго всегда считал это унизительным для взрослых людей. И плевать, что порядки такие. Кто их вообще придумывает? С чего бы им, жителям подъезда, самостоятельным и содержательным, между прочим, людям, перед какой-то старой шваброй отчеты держать? Абсурд же. — Я уж думал, что ты меня разыгрываешь, — буркнул Сорель, убирая телефон на положенное ему место — на панель, где обычно стоит навигатор. — Чего так долго? — Давал ценные указания, — ответил Эго, захлопывая дверцу машины. — А то ведь не проконтролируешь и не скажешь — всё, считай, что Земля не вращается. Как дети. Особенно, Розенкранц. — Да уж, он у тебя тот ещё пингвин. — Но зато — ему идет роль сиделки. — Серьёзно? — Вполне, — сказал Эго. — С детьми худо-бедно научился обращаться — теперь бы ещё с Колетт… поладил… и не выдал меня. — Ага, значит, ты всё-таки слинял без её ведома? — моментально обрадовался Сорель. — Так-с, и что это значит? Мы поедем куда-нибудь… — Нет. — Почему? — Потому что. Забудь. Мы едем по делам, а не развлекаться. — Тоша! — Всё. — Эго качнул головой. — Вопрос не обсуждается. Сорель скорчил ему рожу, и сделал последний глоток из стаканчика, с явным наслаждением причмокивая. — Ты спал хоть? — Эго покосился на целую кучу баночек к кофе на заднем. — А то фейс как с помелья. Или — с листовки в переходе. — Высплюсь когда-нибудь, — зевнул Сорель, заводя двигатель. — Куда мы там едем, шеф? — К Торнтону. Поселок Риквир. — Окей, Гугл… — Брось, это же детский сад… — протянул Эго, откидываясь на спинку сиденья. — Дорогу забыл? Сперва к дому мамы, а там — я покажу. — Да ладно-ладно — я тебя проверял, — усмехнулся Сорель. — А чего ты у этого Торнтона забыл? Среди ночи… и что ты там нес по телефону? Антуан сразу понял, что ещё одного рассказа о том, кто такой Торнтон, он не выдержит, потому ограничился парой фраз, дающих, по его мнению, представление о том, что это за человек. И зачем они к нему едут. Хотя, Эго должен был признаться, что прежде никогда не скрывал чего-то важного от Жана. Настолько важного. Просто не было повода, — как он позднее сам себя утешил, — однако же, сейчас способность сохранить информацию в тайне пригодилась больше, чем желание почесать языком. Ехали довольно долго — снежная дорога была не похожа на те, что в городе. Здесь некому было посыпать их солью и специальными растворами, чтоб шины не скользили. Здесь машину швыряло то сюда, то туда. И каждый раз Эго хватался за сердце от того, насколько безбашенным водителем оказался Сорель. — Тебе заходить не обязательно… я и сам… смогу… — Да? — удивленно приподнял брови Сорель. — Ночью, черт знает где и черт знает к кому ты сможешь сходить и сам? Молодец, Тош — пять баллов! Машина остановилась неподалёку от узкой тропинки, по бокам которой всё было в снегу. Сугробы высотой почти в человеческий рост. Дома здесь в это время года обычно пустовали. И только в одном горел слабый свет. — Разговор будет не из приятных, так что… — Это я понял, — кивнул Сорель, выходя следом за Эго на морозный воздух. — Ты лучше скажи, куда ты вляпался… и есть ли повод… опасаться за… жизнь? — Я пока ничего не знаю. — Не знаешь?! — Сорель хлопнул в ладоши. — Браво! Тош! — Слушай, просто подстрахуй меня, черт возьми, и всё… — Подстрахуй меня! — прогундосил Сорель. — Тоша, увы, но хуй у меня только один. Не настрахуешься много. Вообще-то. Соображаешь? — Какой же ты мудак. — От мудака и слышу! Тоша! — Лучше бы я один приехал… — Я уже, — Сорель выделил голосом слово, — уже чувствую запах дерьма. Ты понял? — Может, это ты просто обделался? — уколол бывшего Эго, оглядываясь и осторожно, чтоб не споткнуться, направляясь к дому. — Очень смешно! — Я просил тебя подготовиться. И взять какое-нибудь оружие. Где оно? — В рифму можно ответить? Антуан фыркнул — иногда Сорель мог раздражать не хуже чесоточного клеща. А то и лучше. — У меня из оружия, блядь, открывашка пивная. Устроит? — издевался тем временем Жан. — Или могу предложить… — Просто заткнись! — зашипел Эго. — Невежливо с твоей стороны меня затыкать. Тош, слышишь? А то брошу тут и добирайся по сугробам неделю! — Лучше я заночую в сугробе, чем снова сяду в твою колымагу! — Ах, простите, любезный сударь, что это не Феррари! — Ты меня бесишь. — Антуан уже считал минуты и секунды до того, как они войдут в дом к Торнтону. И можно будет сменить тему. — О да, детка, — бесить кого-то — это то, в чем я непревзойдённо хорош! Антуан обогнал бывшего любовника и зашагал быстрее. — А ещё я хорош в сексе! Если ты помнишь… — Боже правый… дай мне сил, — простонал Эго, затыкая уши. — Не хочешь тряхнуть стариной, а? Антуан показал средний палец и наконец-то остановился напротив ворот. Они утопали в снегу примерно наполовину всей высоты. И по отсутствию свежих следов также было видно, что хозяин не особенно жалует прогулки. Эго осторожно посветил фонариком. — Ты, блин, чего? — тут Сорель поскользнулся, едва не врезавшись в Антуана. — Тош? — Тут собака должна быть… — Была б — уже визжала бы, — озвучил дельную мысль Сорель. — Пошли. Эго предусмотрительно надел на руки перчатки. Включил диктофон, кладя его в карман пальто. — Так ты подготовился, я вижу? — На всякий. Двери громко скрипнули. — Лучше тебе ничего не трогать, — сказал Эго. — Мало ли — может, он жмур уже. Вильгельм Торнтон обнаружился вполне себе быстро. Он сидел в старом в глубоком кресле почти напротив дверей. В доме было холодно, и Эго сразу уловил запах печки. И услышал треск поленьев. Глаза не сразу привыкли. После улицы и чистого снега здесь было темно. И пахло затхлостью. Только ночник отбрасывал свет на лицо Торнтона. Большая часть комнаты была в тени. Он не произнёс ни слова. Сидел как статуя. Только по дыханию можно было определить, что он живой. Но это был не тот человек, которого когда-то знал Антуан. В его глазах Торнтон всегда выглядел трудолюбивым. Если не трудоголиком, то хотя бы умеющим работать. А сейчас, глядя на полную разруху, — бардак и отсутствие чего-либо, что могло бы скрасить мрачный, даже, — могильный в какой-то степени, — интерьер, — у Эго ком в горле застрял. Он не знал, как поздороваться. Словно пришел на кладбище. Едва они начали диалог, как Антуан понял — подозревать во всем только Торнтона было глупостью. Да, скорее всего. Он наверняка замешан в этих делах, но он — пешка. Не более. Отвечать на вопросы Торнтон не хотел. Разве что — кидал односложные комментарии. — Я хочу знать, чем моя мать… провинилась? — глухо спросил Эго. — Чем мы… с ней провинились? Тем, что жили в этом доме?! Который всё равно остался твоим! Мы даже не знали ни черта об этой истории! — Твоя мать, — произнес задумчивый Торнтон. — Да, ты знаешь, Антуан, твоя мать была не похожа на всех тех… она была… красивой, сильной и умной женщиной. Не чета всем тем дояркам, которых я знал. Эго уже затрясло. — И ещё у неё был выбор, смею заверить. — Какой выбор? — сквозь зубы вымолвил Эго, всё больше негодуя. — А такой, — сказал Вильгельм. — Я предлагал ей жить вместе. У тебя были бы все условия… у неё был бы надежный мужчина. — Кажется, ясно. — Антуан стиснул кулаки. — Она тебе отказала. — Да, она вообще часто отказывала. И, возможно, поэтому вы прожили в такой нищете… — Заткнись! — вспылил Эго. — Меняя говно на говно, знаешь ли… ничего особенно не изменится. Она рассталась с твоим отцом, но в итоге нашла… этого дегенерата Клауса. Стало тебе легче? А? Так что — вот её выбор! И плоды решения! Антуан сглотнул, пытаясь успокоиться, и замолчал, — не хотелось признавать, но в чем-то Торнтон был прав, — Анна и правда променяла шило на мыло. Потому — стоило сделать скидку на его оскорбления и всё же попытаться выйти на компромиссное решение. — Ты знаешь о том, что послужило причиной её смерти? — спросил Эго. — Не я убийца, если ты об этом. — Да, я уже понял, что не ты. Но мне интересно другое: как надолго, по-твоему, тебя оставят в живых? — Дольше, чем всех других. — Это почему же? — Потому что я и только я знаю местонахождение алмазов! — Из-за этих гребанных алмазов… всё перевернулось вверх тормашками! Торнтон лишь слабо усмехнулся. — К тебе наведывалась полиция? — Ещё нет, — мотнул головой Торнтон. — Но мне плевать на них. — Это зря, знаешь ли. — Антуан решил, что должен сказать Торнтону о том, что его запросто могут сделать следующей жертвой. — Если бы ты согласился с ними сотрудничать, то… твоего брата могли бы уже найти. — Что тебе известно о моем брате?! — Немало всякого, — Антуан не захотел объясняться. — И сперва я думал, что это… твоя работа. Вы ж с ним сколько лет собачитесь. И всё, дай угадаю — из-за алмазов? — Не твоё дело, Эго! — Ошибаешься. Оно стало моим, когда вы, твари, жадные до денег, убили мою мать! — Виктор нашел того, кто убил её. Антуан моргнул. — Что? — Да, и после этого… его самого едва не прикончили. — Он сам тебе рассказал это? — Я так думаю… Эго захотелось дать Торнтону по морде. — Кто крышевал тебя все эти годы? — Какая тебе разница! — огрызнулся Вильгельм. — Большая! Ты думаешь, что я не знаю, кто и что решает в Париже?! — Звездочета больше нет, если ты о нём! — Скоро его место будет занято! — Эго подался вперед. — И тогда все поймут, что чертов Звездочет был самым идеальным выбором на роль смотрящего! А тот, кто придёт после него… ещё надо присмотреться! — К чему ты клонишь? — Торнтон склонил голову чуть набок. — Звездочет знал об алмазах? Торнтон не ответил. — В таком случае, тебе стоит знать, что его убили! Антуан понял, что добиться от этого человека вменяемых ответов не получится. Он, похоже, зациклился и теперь даже с помощью угроз или обличения вытащить из него информацию будет сложно. Пусть с ним разбираются полицаи. Если успеют. Эго решил, что ему нечего здесь делать. — Стой! — вдруг окликнул Торнтон. Эго замер в дверях. — Тош, пошли, я тебе говорю, — запричитал молчавший доселе Сорель. — Он не в себе. Пошли. Пока не поздно. — Иди, я догоню. — Тоша! Блядь! Антуан подошёл к Торнтону, который встал из кресла, и теперь по его позе стало понятно, что никакой он не «хозяин жизни», а, всего-навсего, запуганный и запутавшийся несчастный человек. — Сколько ты хочешь? Эго лишь похлопал глазами — он не понял вопроса. — Сколько процентов ты хочешь за то, чтобы вернуть мне брата? — Прошу прощения, но я… понятия не имею… что там с твоим братом… и почему я должен… — Потому что! Ты знаешь, что Звездочета убили! И я не хочу быть следующим! — Какая связь? — искренне не понял Эго. — Прямая! Антуан вздохнул. — Ты пришел сюда с этой целью? — Я пришел сюда… — Я понял, — прервал Торнтон. — ты пришел меня запугивать? — Поговорить. — Что мы и делаем. Давай так: я тебе — долю, а ты — мне… откуп. — Какой ещё откуп?! Ты о чем? — Я же сказал — не беги впереди паровоза. Ты всё узнаешь. — Торнтон снова улыбнулся как душевнобольной. — Я расскажу тебе, кто стоит за всем этим. Но взамен я хочу неприкосновенность. Полную. — Сомневаюсь, что я смогу её обеспечить, — сказал Эго, всё ещё не понимая, чего от него хочет этот человек. — За этим лучше обратиться в органы. Там умеют решать такие вопросы. — Да куплена ваша полиция, — усмехнулся Торнтон. — Все уже куплены. — Купить всех никаких денег не хватит, потому что аппетит приходит во время еды, — хотел было пошутить на тему Эго, но осекся. Рука Торнтона потянулась к нему и крепко схватила за лацкан пальто. — Что ты делаешь? — Ты даже не знаешь, как тебе повезло. Одному. Тебе. Хотя, только время покажет, кому истинно повезло. Уцелеть в этой молотилке… верно? — Отпусти меня, — Антуан уже пожалел, что не ушел вместе с Сорелем. — Скоро в Париже всё изменится. Ты ведь сам сказал. — Торнтон приблизил своё лицо к Эго и шептал так словно это была молитва. — Я лишь хочу, чтоб меня не трогали. Понял? — Понял я, убери руки! — Антуан попытался вырваться, но не тут-то было. — Слышал?! — Я старался не вставать ни на чью сторону… никогда… я жил сам по себе. Сам себе зарабатывал. И ещё помогать умудрялся. И почему же я должен делиться, сейчас, когда… вроде бы, полно возможностей. И зарабатывать у других куда больше возможностей. А у меня лишь ферма. Которая развалилась… — Разве не ты сдал своего брата? — удивился Эго. — Разве не ты устроил всё это?! — Нет! — выкрикнул Торнтон. — Тогда, ты точно знаешь, кто это. Ты с ним в доле, верно? — Я не был в доле ни с кем. И никогда. Эти алмазы — мои. Антуан поразился его логике. — Только потому, что именно ты их нашел? — И поэтому тоже! — Торнтон сделал ещё шаг, и Эго оказался прижат к дверям. — Я готов уступить… десять процентов… за жизнь моего брата. — Его похитил Клаус? — Антуан не видел других причин, почему бы Торнтону торговаться с ним за жизнь Виктора. Только одну. И она слишком очевидна. — Нет, и близко это не Клаус, — упавшим голосом сказал Вильгельм. На его лице плясали огненные блики. — И скоро ты всё узнаешь. — Если бы я узнал сейчас… Тут темноту за окнами разрезал свет. Антуан услышал шум — это был мотор снегохода. И кого там, блядь, принесло?! Причем, недурно так — снег столбом. У Эго чаще набилось сердце. Торнтон же затрясся как в лихорадке и начал бегать по комнате. — Ну вот — за мной уже пришли… за мной пришли… я так и знал — нельзя им верить… нельзя… Суки! Будьте вы прокляты! — Кто это ещё? — Антуан сделал попытку подойти к окну, но Торнтон схватил его за грудки, оттаскивая. И затем неожиданно выхватил огромный охотничий нож. И как он только умудрился спрятать его в небольшом кармане халата. Эго задохнулся. — Прости, Антуан… у меня нет выбора! Эго снова сильно толкнули, и в следующее мгновение он почувствовал, как холодное лезвие прикасается к его горлу. Надавливая. Противное чувство. Отвратное. И даже заорать Антуан не мог, — перехватило дыхание, — не говоря о том, чтоб пошевелиться. Какого хрена вообще случилось?! И где, мать его, Сорель, когда он нужен?! — Тук-тук, хозяин дома? — послышался басовитый насмешливый голос. Антуан мысленно поблагодарил бога за то, что они с Сорелем додумались остановиться подальше. Да и сугробы тут большие. Авось, их не засекли. И они смогут выбраться. Если смогут… — А я вот приехал тебе спокойной ночи пожелать… Антуан боковым зрением, — поскольку его голова была почти что задрана к потолку, — увидел, что вошел мощный мужчина. В стеганой куртке с капюшоном на голове. Он чем-то напомнил Клауса. Только был суровее. — Ого, у тебя и без меня гостей… полный дом, — протянул незнакомец, медленно доставая из-за пояса джинсов пистолет и щелкая предохранителем. — Так, Торнтон, а ну-ка, не дури. Пусти, видишь, он и так обморок… — Вы обещали отпустить моего брата! — заорал Вильгельм, сильнее стискивая в пальцах рукоятку ножа. — Обещали! — А ты обещал сказать, где золото зарыто, — выплюнул амбал. — И вообще — не буду я с тобой цацкаться — бросай игрушку и садись — слушай новые инструкции! — Нет! Пошли вы все! Антуан издал один только звук, пытаясь вдохнуть больше воздуха, и лезвие чуть скользнуло ниже по горлу. На миллиметр. Спустя секунду или две, Антуан уловил только, что его будто раскаленной иглой прошило — боль была сильной. И, учитывая, что он боялся её, — ещё отчетливее, — как защипало. Тут же по шее что-то потекло. Горячее. Черт побери. Кровь. Он порезался. — Босс? — Антуан, стараясь не потерять сознание, и чувствуя, как ноги уже наливаются свинцом, а сердце готово выпрыгнуть из груди, услышал, как амбал говорит с кем-то по телефону. — У меня тут… форс-мажор, бля… Дальше всё было словно в тумане — Антуану показалось, что прошла вечность, на самом деле, — минута, если вообще, минута, может, — секунд десять, — и он услышал отборный мат Сореля, а затем — борьбу. Амбал, похоже, не ожидал такого, и потому упустил свой шанс. Все свои шансы. Сорель был хорош в рукопашной. Но Антуан освободился от хватки лишь тогда, когда резко, — ему даже показалось, что он оглохнет, — раздался выстрел. И потом — наступила полная тишина. Резко. Как если бы всё в мире вдруг замерло. И весь звук исчез. Последнее, что запомнил Эго, перед тем, как самому потерять сознание, — это медленно затухающие глаза напротив. Глаза Вильгельма Торнтона.