Kim Dracula — Paparazzi
Юнги обожал зиму. Он мог часами смотреть на падающий снег или как солнечные лучи искрят на белоснежных сугробах. Ему нравилось, как мороз приятно целовал его щёки, делая их мило розовыми. Ему нравилось слышать, как снег хрустит под ногами и вызывает детский восторг. Ему нравился холод. Он среди него себя родным чувствовал. Даже мерз редко, будто и сам холод его обминал — за своего принимал. И безумно сильно он любил атмосферу зимы, словно сами люди теплее становились. Надевали смешные свитера с оленями, носили шапочки с помпонами и красивые шарфы. Делали ароматный какао или чай с лимоном, а потом смотрели рождественские фильмы. Ели тоннами мандарины или конфеты. Смеялись, шутили и отдыхали. Все в ожидании чего-то нового, чего-то радостного и великолепного. В ожидании чуда. Но как бы сильно Мин не любил зиму, зимой всегда случалось что-то плохое. Именно тогда он сильно болел, именно тогда происходило что-то пугающее, именно тогда он терял для себя что-то родное и близкое. Сама зима будто смеялась над ним, обрывала все попытки стать для нее достойным и лишь сильнее втаптывала в снег. С декабря по февраль у него будто наступает период одной лишь пустоты. Когда взгляд пустой, стеклянный, пугающий, а кожа даже не то, что бледная, прозрачная будто. Есть ничего не хочется, через силу только, потому что нельзя таблетки на голодный желудок принимать. Спит он если повезёт шесть часов в день и все заснуть не может, потому как мысли дурацкие голову забивают. А Юнги уже боится оставаться со своими мыслями наедине. Они его будто сожрать пытаются. Словно собственный внутренний голос последние гвозди в израненное тело забивает. И не жалеет совсем, не грустит, не думает. Кажется, будто его белую полосу в жизни кто-то снюхал. Он четко помнит, что несколько дней даже встать с кровати не мог. Даже чай сделать, ибо голова сразу кружилась и темнело в глазах. Сил ни на что не оставалось, их ненависть к себе забирала до последней капли. У Мина будто селфхарм на иммунно-клеточном уровне. Он шагает по мосту и думает о своем. Изредка проезжают машины, озаряя худую фигуру светом фар. На нем теплые черные штаны, ботинки песочного цвета и такого же оттенка пальто. Черные взлохмаченные волосы изредка теребит ветер, а длинные ресницы дрожат следом. В такую позднюю ночь людей мало, поэтому мост пустой и машин практически нет. Парень останавливается около перил и кладет на них локти, облокачиваясь и смотря вперёд. Внизу течет глубокая река, которая из-за быстрого течения так и не замёрзла. Дальше огни города и спокойная ночная жизнь. Мин вдыхает колючий морозный воздух и прикрывает на секунду глаза. У Мин Юнги опускаются руки. Ему всегда казалось, что мир добрый и приветливый, если ты таков в ответ. Он протягивал этому же миру руки для объятий, а по ним грубо били. Но он продолжал всегда идти навстречу, всегда шутить и смеяться. Верить в лучшее. Забавно, что он и в сказки-то ещё верит. В его возрасте пора смотреть правде в лицо, пора взрослеть, видеть суровую реальность. «Мир тебя сломает» — так мама говорила. Возможно и сломает, возможно когда-нибудь да, но пока есть хоть капля надежды в этих голубых глазах, он будет стоять. Загонят в угол — будет рычать и скалиться. Юнги говорили, что он глупый, что не знает ничего о жизни, что радостный такой, потому что боли не знает. А он просто соглашался. Однако смотреть глубже мало кто пробовал. Каждому человеку делали больно. Кто-то закрылся после этого, опустел, сломался и стал грубым. А кто-то нашел силы улыбаться дальше и спрятал эту обиду где-то глубоко-глубоко. От твоей грубости никому легче не станет. Никого твои иголки не интересуют. Если хочешь добра, учись излучать добро и ласку. Если хочешь тепла, учись радовать и оберегать других. Если хочешь получить прощенье, учись прощать. Мин помнит, как все начиналось. «Жди бомбу, Юнги» — а сам Мин аж чаем поперхнулся, получив такое сообщение от незнакомого человека поздней ночью. Позже оказалось, что так называемая «бомба» — микстейп, которой старшему придется подправить. А зачем ему это сдалось? Если можешь можешь помочь, то помоги. Да и интересный подход привлек внимание. Ну и бомба эта замедленного действия. Если бы Мин Юнги сказали, что с этих слов его втянут в пучину безумства, смеха, радости, обиды и слез — он бы все равно согласился. Не сказать, что Чонгук был особенным, но и простым тоже не был. Юнги видел похожих на него, но именно таких никогда. Читать Чона было легко, во всяком случае, ему удавалось, да и младший не прятался. Между ними была одна единая черта — не сдаваться. Если дают, то бери, если бьют — беги. Только Чонгук был местами грубее, вспыльчивее и гордость его ему же и барьером, и защитой служила. Задумает что-то, то сразу сделает. Не думает даже, на одном дыхании. И самое удивительное, что получалось же. Это Юнги поражало. Мин старался помогать во всем, поддерживать и быть рядом, Чон делал то же самое. Иногда появлялись ссоры и разногласия, при этом же оба стояли на своем. Оба упёртые каких ещё поискать. Сейчас старший думает, что наверное надо было просто согласится и промолчать. Тем не менее, выходило мириться. А затем Юнги подкосила болезнь. Он помнит чужие слезы и сам из себя готов был эту дрянь голыми руками вытащить, лишь бы не слышать этого. В тот момент Мин Юнги повзрослел за секунду. Ему самому хотелось плакать в ответ, но нельзя было. И одного он хотел, и одного отчаянно не мог — кричать. Слезами бы он никому не помог и легче никому не стало бы. Он сам всех успокаивал, сам пытался помочь принять. Потому что если бы он начал плакать, у них был бы нервный срыв. Мин понял, что если не он сам, то никто уже таким сильным не будет. Поэтому приходилось убеждать что все будет хорошо, когда не верил сам. Если бы сдался он — сдались бы они. Если бы плакал он — плакали они. Если бы опустил руки — опустили бы они. А Юнги сука ещё та, он хуй когда скажет, как ему больно. Все в себе похоронит. Он бы себе эти слёзы и истерики позволил, но им ни за что. Они для него всё и не пристало им лить слезы. Если надо будет, Мин сам из гроба встанет, эти слёзы вытрет и пнет вдобавок, чтобы вперёд, чтобы навстречу чему-то радостному и счастливому. «Я тебя спасу» — проговорил Чонгук и бы единственным, кто так сказал, и кто действительно спас. Очередная идея, которая ему удалась. Очередной раз, когда Мин был поражен. Ему казалось, что он этого всего не заслуживает. Юнги старался дарить людям добро, но иногда думал что зря, а потом его этим же добром обратно, словно теплым одеялом накрыло. Чон Чонгук не был белым и пушистым, таким не притворялся. Он всегда говорил все, что думает и неважно плохое или хорошее. Но тем не менее, стоило хоть кому-нибудь о нем сказать что-то плохое в присутствии старшего и говорящий сразу же получал острый и холодный взгляд, из-за чего затыкался тот час. Юнги не оправдывал младшего, он принимал его с этим иногда жутко бесячим характером. Порой Чона хотелось схватить за плечо и больно вжать в стену, чтобы злость выплеснуть. Но Юнги боялся, что если и схватит, то непременно к себе прижмёт, а там уже только отдирать придется. Потому что тот прижился так глубоко, нитями к себе привязал, а старший и не был против. Мин видел, насколько младший бывает жесток и груб. Что если злой, то говорит все, что думает и не думает даже. Приходилось успокаивать и повторять, что все будет хорошо. Хотя злого Чона сам иногда боялся. Но в этом была и другая сторона, Чонгук никогда не врал. Никогда не выдавал себя за кого-то другого и мог сказать всё честно, даже не думая, это в нем Юн уважал. А потом Юнги его предал. Выбрал не ту сторону, ослаб и перестал сопротивляться. Всё это время ему лгали, но он не думал об этом. Он поступил неправильно и мерзко, хоть и просто попросил прекратить на время общение. Мин надеялся, что Чонгук поймет. Что возможно глаза откроет и сам не отстанет. Но Чонгук не понял. Чон лишь посмотрел на него холодным взглядом и старший увидел, как падает на дне черной радужки. А потом оказалось что Мин Юнги — ничтожество. Мин знал, каким бывает в гневе младший, но никогда не думал, что этот гнев может быть направлен на него. В ту ночь Юнги очень долго плакал. А слова чужие каждую минуту кружились в голове и не оставляли, будто преследовали. Мин пришел извиниться. В нем не было гордости, он мог честно признать свои ошибки и стараться их исправить. Вот только, когда он захотев стать честным, решил рассказать правду, то сразу стал лгуном. Будто бы показывая, что лучше дальше было врать и тонуть в этом. Юнги всю жизнь старался быть хорошим. У него паническая боязнь быть плохим или оставить о себе плохие воспоминания. Да и отпускать людей он почему-то не умеет. Мин все время пытался быть маленьким ангелом-хранителем. Присматривал, защищал и поддерживал. Да и сейчас пытается все равно. А в итоге, оказался чуть ли не чудовищем. Ставя чужие интересы выше своих, он стал никем. Мин Юнги пережил слишком много дерьма. Он видел, как мальчик восьми лет дрожал и плакал от боли, потому что его мозг умирал. Он видел, как детей после рождения сразу относят в операционную, потому что без прибора в сердце — они и дня не проживут. По сравнению с этим, Мин понял что все ссоры ничто рядом с этим. Что никогда не стоит говорить людям что-то злое, оскорблять их и тому подобное. Потому что это могут быть последние слова этому человеку. Банальное "иди нахуй" или тупой игнор — последнее, что может от вас услышать человек. И до конца жизни в вас будет сидеть эта боль. Поэтому старший никогда не оскорбляет кого-то, старается понять и принимает всё. Ему несложно откинуть гордость, зная что завтра может не наступить. Но Чон Чонгук таким не был. А потому на извинения и признания Юнги получил лишь холод. Мин кажется ещё никогда не переносил настолько сильную истерику. Он так сильно тёр глаза, что на них появились маленькие ссадины. Ему хотелось упасть коленями в снег, закричать так громко, как только возможно, чтобы даже кроны деревьев пошатнулись. Хотелось бить снег руками и выть куда-то в небо. Руками грудную клетку разорвать, вытащить из нее сердце и выбросить далеко, чтобы больше не болело. А потом в этот же снег упасть и забыться. У него сил тогда ни на что не осталось. Мин Юнги пережил много дерьма, но в тот момент сидел и думал, что завтра не наступит. И компания их распалась, почему-то все забыли всё будто, отвернулись. Столько воспоминаний накатило, что аж голова закружилась. Где все те люди, что были для него всем? С одной стороны, он не боится одиночества, потому что самые тяжёлые времена пережил один. Но ему до сих пор из-за чего-то чертовски важно, чтобы где-то вдали, а всё-таки приглядывали, чтобы не бросали. Так силы дальше идти хоть какие-то есть. В тот момент ему казалось, словно все знали его грехи, ненавидели и смотрели с отвращением, а сам он под этими взглядами ломался. Однако, если Мин Юнги ломаться разрешается, то Чонгуку сам старший не позволит. Он лично ему голову очистит, потому что Чонгуку сдаваться нельзя, потому что младший должен доказать всем своим ненавистникам, что они ошибались. Юн его по молекулам соберёт и поможет, как делал это раньше. Самое забавное, что стоило Чону исчезнуть, как Юнги понял, насколько ему было важно его присутствие. Он как луна, что ночью озаряет все вокруг и ты этого не замечаешь, а стоит ей спрятаться, как вмиг все темно становится. Мин говорил, что виноват во всем сам, что принимает свои ошибки и пытается их исправлять. Почему в этом веке всемирной толерантности никто прощать так и не научился? Сначала всё хорошо, все с тобой, а потом один неверный шаг и на тебя кидаются будто собаки на мясо и ничего никому не докажешь. Всем уже всё равно, каждый цапнул и пошел. Но он продолжал унижаться, хоть и самому противно было от себя. Смотрел глазами, полными пустой надежды, а в ответ лишь жестокость. Когда устаешь надеяться на лучшее. Устаешь быть сильным и с каждым разом руки разжимаются, перестают цепляться за что-то. Когда друзья, с которыми ты смеялся так громко, готовы накинуться на тебя. Когда вечная радость на лице сыпется на осколки, а под ней пустота. Как быстро из солнышка, котенка и малыша ты превращаешься в последнюю гниль, что и горсти земли не стоит, в ничтожество. Юнги не знает, где в нем растут эти странные чувства или когда они зародились вообще. Знал бы, вырвал бы и кинул в чужое лицо. Но они растут и, что самое пугающее, цветут. Растут, крепчают, а оттого разрывают изнутри. Мин будто их своими слезами только поливает. Старший не понимает, кто его обрёк на это, но если и прокляли, то он сам станет проклятьем проклинающего. Чонгук от него все дальше, но что дальше, то будто бы ближе в мыслях. Между ними расстояние кровью и слезами измеряется, но Юнги уже опустошен, уже обескровлен. Он засыпает и просыпается с мыслями о нём и бежать от них не выходит. Это апатия, пытка, ультранасилие. Однако как бы Мин ни пытался ненавидеть его — не может. До сих пор бы от всего на свете спас, собой закрыл если что. Ведь Чон Чонгук как бы сильным ни старался казаться, а все-таки внутри хрупок. Его самого нужно обнимать, защищать и оберегать. Чувства не могут быть правильными или неправильными — это просто чувства. Интересно, если он на вопрос: «Почему ты не мог определиться с чувствами раньше?», Мин покажет МРТ мозга, КТ, УЗИ сердца, пару выписок из больниц и в принципе докажет, что эти два органа особо не фурычат — это прокатит? Юнги, если честно, кажется, что так людей не любят — так людьми болеют. Они оседают где-то глубоко внутри, мерещатся, а всюду будто их запах чувствуешь. Уже ведь больше месяца прошло, а ему никак не легче, а он словно в тех днях и застрял. Но ему бы и взгляда одного хватило для счастья, только того самого, с теплотой и нечитаемым «я всегда рядом». Да, Мин пытался отвлечься и найти отраду в ком-то другом. Это даже практически сработало, но стоило ему остаться одному, как в мыслях лишь образ Чона жил. У старшего на полке стояла рамка с их фотографией, которую он брал и долго рассматривал, мечтая вернуться в то время. У него же могло быть всё, сделай он хоть что-нибудь. И эта вина будто клеймом кожу прожигает. Юнги честно старался не тревожить младшего и жить самостоятельно себе там далеко. Но ему было ненавистно, когда на него смотрел кто-то другой. От чужих прикосновений хотелось лишь отскочить и шипеть. В чужих объятиях хотелось кричать имя Чона, чтобы пришел, спас, защитил и с собой забрал. Но он бы не пришел. Ему все равно же. Он переводил темы, но старался вести себя достойно, будто все в порядке. Юнги неисправимо скучает. Ему бы дал кто-нибудь белые крылья, да он этими крыльями от всех бед оберегал. Ему бы дал кто-нибудь перо и бумагу, да он ими бы целую поэму написал. Но он так боится утерять перед ним остатки своего достоинства, а в ответ ничего не получить. В душе гуляет ветер тоски, знобит, томит и давит. И так отчаянно хотелось обнять, да разрыдаться дождем в этих же руках. Растаять и чтобы все плохое разом отпустило. Однако жалость — ужасное чувство. Юнги уже устал улыбаться, когда внутри так больно. Словно эта же улыбка только больше отравляет. Но сдаваться никак нельзя, ведь у него всё-таки остались люди, которые его любят. Хоть и среди них все равно чувствовал себя до жути одиноким. «Но ты герой, Юнги»«Почему?»
«Потому что ты всё ещё здесь» Мин должен быть тем самым героем в чужой голове, иначе сам упадет и не выдержит больше. Хоть если не ради себя, то ради других держаться из последних сил. Пусть ему и самому непонятно, откуда эти силы и надежда в нем берётся. Холодный ветер колышет угольно-черные волосы, чьи кончики немного кудрявые и волнистые. Он сильнее сжимает перила, опуская взгляд в темную воду, а ему сдается, словно он под этой черной глубиной себя видит. Плохие события никогда не приходят одни, будто стая волков разом готовятся до смерти загрызть. Последние анализы пришли плохие и Мин не знает уже плакать или смеяться. Возможно скоро это все наконец закончится. Он слышал много слов о себе, но самые больные и жуткие высечены где-то на коже: «Жалею, что вообще помогал тебе, и переживал о твоём здоровье». Возможно действительно, лучше бы умер. Юнги глубоко вздыхает и отпускает перила, отходя от края моста. Ему ещё так много сделать нужно. Для начала, хотя бы того хваленого микстейпа дождаться. На ноги близких поставить, а после самому может наконец легче станет, что не точно. Он всё чаще говорит друзьям, как они важны для него. Всё чаще проводит с ними время. Мин накрутил себя так сильно, что укачало. Только немой вопрос в голове крутится «И неужели ты не боишься проснуться с мыслью, что меня больше нет?».Запомни, есть два типа людей: Одни готовы рвать этот мир до костей Идут по головам, не жалея ногтей И чёрта оправдают, лишь бы оседлать цель И есть два типа людей: Другие никогда не оставят в беде Встающие за совесть и упёрты за честь Смотри, не разорвись между ними, юнец. В темноте упала звезда за горизонт Ну а что, если к каждому нужен отдельный подход? Ведь этот вроде бы соврал, но покаялся прям вслед Этот вроде бы воровал, но исправился в момент Этот, с виду, нахал, наплевал на всех А поговоришь — нормальный наедине. Запомни, есть два типа людей: Одни готовы лгать, пуская в глаза пыль Другими всем казаться, подбираясь плотней И после навытворять так, что крыша в огне И есть два типа людей: Другие никогда не подставят друзей Не скажут за себя, не удушат в ответ Смотри, не разорвись между ними, юнец. Запомни, есть два типа людей: Одни готовы впрямь тебе до конца верить Берутся помогать, не замечая потерь И их совесть чиста, как слеза матерей И есть два типа людей: Они могут прощать даже самых зверей Те этим поживиться не упустят момент Смотри, не разорвись между ними, юнец.