fuck go back

чонын пиздохает за леденцами. на улице около минус двух и мерзко, а она пиздохает за леденцами в ближайший севен элевен. «нахуя ?» - она сама не понимает. хочется-чешется, видимо. пацан на кассе смотрит на чонын с примесью неверия и осуждения, когда она шлёпает об стойку пакетом с надписью «arcor». клубничные леденцы, ага. которые она покупает в три часа ночи в задрипанном круглосуточном, ага. чонын откровенно похуй, что пацан-кассир думает о ней, пробивая товар и пересчитывая воняющие нагретым железом монеты, которые она ему всучила. колокольчик тренькает особенно жалобно и, кажется, даже издаёт хруст, когда чонын вываливается из магазина. ей – всё ещё похуй. до квартиры она добирается за рекордное время, по пути поцеловавшись с двумя столбами и посчитав бедром все мусорные баки. должно быть больно, но ей – никак. на ноге точно будет пара красивых синюшних пятен, а чонын даже отголосков боли не чувствует. видать, последние мозги и чувства уже отбила. дома она скидывает обувь и скользит по паркету до зала. на подоконнике валяется старая кассета, на которую её мама ещё в допотопные времена переписала «мулан». они с джиу смотрят её каждые выходные, удивительно, как ещё плёнку до дыр не затёрли. чонын скидывает какие-то шмотки с дивана и вставляет кассету в проигрыватель, попадая в отверстие только с четвёртого раза – руки почему-то трясутся, словно она какая-то чихуахуа ёбаная. на экране отображаются первые кадры мультфильма, и чонын с удовлетворённым вздохом валится на диван, подгребая под себя подушку и пакет с конфетами. ножниц под рукой, как обычно, нет, поэтому она просто разрывает упаковку зубами – не впервой. мулан поёт задушевную песню, а чонын рассасывает леденцы до жидкой сердцевины. на вкус они, как блекс для губ джиу и её любимая дешманская жвачка из автомата, – идеальные. чонын с интересом следит за происходящим на экране, словно в первый раз смотрит; она даже забывает об огромном пиздеце, которым теперь является её жизнь, растворяет в клубнично-приторной жиже на кончике языка вязкие, липкие мысли. она забывает, да. на время. а потом мулан получает рану и её вышвыривают из армии, и чонын ловит себя на том, что плачет. она всегда плачет на этом моменте, потому что жизнь так несправедлива, а ведь мулан всего лишь пыталась помочь отцу. джиу обычно мягко смеётся над ней и обнимает до хруста где-то в грудной клетке, целует в затылок и дышит размеренно за ухом. чонын успокаивается, сама начинает над собой смеяться. и это идеально. сегодня она одна, и джиу не может обнять её и успокоить. джиу теперь вообще ничего сделать для неё не сможет, как и чонын для джиу, – поздно. впервые в жизни пунктуальная ким чонын опоздала, непозволительно и чертовски сильно. на столе валяется недописанный джиу реферат, в холодильнике стоит недопитое ею молоко, в ванной лежит её не использованная до конца пудра. на диване сидит недолюбленная джиу чонын. часы показывают пять утра, когда мулан воссоединяется с семьёй и шанем, а чонын давится рыданиями и случайно разгрызает конфету, прокусывая щеку. рот мгновенно наполняется клубничной жижей с металлическим привкусом; чонын от этого вкуса тянет блевать. она слизывает соль с пересохших губ и глотает леденец, не пережёвывая. мелкие осколки царапают горло и пищевод, крупные – по ощущениям, разрывают артерии и впиваются где-то в области сердца. у чонын во рту вязкая противная слюна, а в груди – кровь из повреждённых органов. чонын – как эти леденцы с синтетическим вкусом клубники. наполнена красной мерзостью и легко ломается. единственное различие – леденец прожуёшь, сморщишься, но проглотишь. чонын пытается сама себя прожевать, но никак не может. только безуспешно запивает клубнично-кровяное послевкусие ледяным молоком. на вкус – та ещё мерзость.