Две оплошности (которые привели к счастью)

Честолюбие — нехорошая черта, знаю. И знаю, что оно свойственно мне, как это ни прискорбно. Я не считаю себя безрассудным человеком, но порой стремление показать себя с лучшей стороны заставляет меня совершать самоотверженные поступки... или, как в этот раз, решаться на необдуманные авантюры. Служить мне оправданием может лишь тот факт, что, живя бок о бок с гением, я часто ощущал свою, мягко говоря, недалёкость. К стыду своему, я не сразу догадался о роде занятий своего соседа и даже подозревал его бог знает в чём, но Холмс очень дружелюбно дал мне понять, как я ошибался, и великодушно простил меня. Моё восхищение этим человеком росло изо дня в день, и я мечтал тоже оказаться достойным его уважения. Поэтому, когда выпал подходящий случай (как мне казалось), я решил проявить находчивость и самостоятельно изловить убийцу. Опасность меня не пугала, напротив, я радовался возможности продемонстрировать свои армейские навыки владения оружием и заранее предвкушал удивление и похвалу Холмса. За ужином мы ещё немного обсудили это дерзкое преступление. В конце концов мой друг начал зевать. — Утро вечера мудренее, — сказал он и, пожелав мне спокойной ночи, отправился к себе. Скоро до меня донеслись нежные скрипичные трели. Но я был далёк от мыслей о сне. Одевшись, я незаметно вышел на улицу. Двуколка быстро довезла меня до заброшенного дома, который мы осматривали совсем недавно. Вокруг не было ни души. Открыв калитку, я ступил во двор и вскоре оказался внутри этой каменной развалины. Огляделся. Здесь утром было обнаружено тело, а там до сих пор виднелась надпись «Revenge»... Я достал револьвер, надеясь, что преступник действительно вернётся. В здании царила тишина. Я постоял минуту, вдыхая запах пыли и запустения и настраиваясь на долгое ожидание. В какой-то момент мне показалось, что я почуял аромат незнакомого табака, но тут меня сзади вдруг с силой ударили по голове, и я потерял сознание. Очнувшись, я сперва не понял, где нахожусь. Затылок разрывала боль, громко цокали копыта, пол подо мною покачивался. Я сидел, привалившись боком к чьей-то груди в знакомом пальто, и меня обхватывала крепкая рука. — Дорогой друг, вы поступили крайне опрометчиво, — были первые слова, которые я услышал, и голос этот, хрипловатый и немного снисходительный, сразу позволил мне расслабиться: я был в безопасности. — Преступник начал следить за вами, как только вы вошли в дом, — продолжал Холмс, по-прежнему осторожно прижимая меня к себе. — Потом оглушил вас чем-то тяжёлым, обыскал карманы и — заметьте! — ничего не взял, даже ваш револьвер. — А как вы оказались тут? — спросил я, не открывая глаз и не двигаясь: казалось, боль усилится, если я это сделаю. — Весь вечер вы проявляли повышенный интерес... — Левой рукой Холмс дотронулся до моей головы; судя по ощущениям, к ране был приложен платок или иная ткань, чтобы остановить кровь. Прикосновение было очень бережным. — А потом ночью, когда я не услышал ваш храп — извините, Ватсон, за вами водится такой грешок, — я понял, что вы сами решили стать сыщиком. Я приглушённо застонал и почувствовал, как загорелись мои щёки. Мне было ужасно стыдно перед моим проницательным другом, и храп тут был ни при чём. Страшно представить, что могло случиться, если бы Холмс не последовал за мной. Я пролежал бы на грязном полу много часов, что вызвало бы довольно печальные последствия... Даже думать не хочется! А Холмс, благородная душа, стал ободрять меня: — Вы правильно рассудили. Преступник должен был вернуться в дом за кольцом, я сам подумывал о засаде, но решил, что это его отпугнёт. Но как сыщик вы вели себя непрофессионально — слишком самоуверенно. И поэтому преступник решился напасть на вас первым. Он снова принялся аккуратно поправлять «компресс» на моей голове. Я только вздохнул. Мой достойный друг устроил меня рядом с собой так, чтобы тряска кэба причиняла мне как можно меньше неудобств, невзирая на то, что его пальто из-за этого наверняка испачкалось. По правде говоря, думал я с горечью, у Холмса не было никаких причин так за мной ухаживать: я ушёл из дома тайком, не предупредив его; я, можно сказать, принизил звание сыщика и в результате пострадал от собственной глупости... Как же он переправил меня в двуколку? Неужели отнёс на руках?.. При этой мысли по моему телу неожиданно прошла приятная дрожь. По необъяснимой причине мне очень хотелось, чтобы всё было именно так. Хотя Холмс по внешнему виду ни в коей степени не напоминал атлета, однако я уже имел возможность убедиться в его прекрасной физической подготовке: и во время спарринга, когда меня, чемпиона полка по боксу, он в первом же раунде отправил в нокаут, и позже, когда он одним движением распрямил кочергу, согнутую разъярённым доктором Ройлоттом, ныне, к счастью, покойным. Сейчас я продолжал сидеть практически в обнимку с моим другом, что, возможно, вызвало бы осуждение у большей части британского общества. Но я не имел ни малейшего желания отодвигаться: мне было удобно, от Холмса шло тепло, его ласковые пальцы как будто утихомиривали боль. Такая близость странно волновала; я был бы не против, если бы дорога домой заняла побольше времени. Кто знает, когда мне ещё удастся стать объектом заботливого внимания этого выдающегося человека... — Как вы себя чувствуете? — участливо спросил он. — Как последний дурак, — признался я. Холмс улыбнулся и легонько похлопал меня по плечу: — Не огорчайтесь, Ватсон. Оставшийся путь мы проделали в уютном молчании. Скоро кэб остановился возле нашей двери на Бейкер-стрит, и я с неохотой отстранился. Холмс, придерживая меня под локоть, помог мне войти в дом и перевязать рану. Это происшествие вызвало у меня в душé сложные и противоречивые чувства. Пусть моя самодеятельность и окончилась неудачей, к тому же повлекла за собой неприятный ушиб, но всё же благодаря ей я ещё раз убедился в добром сердце своего лучшего друга Шерлока Холмса. И, возможно, я не отказался бы повторить свою оплошность, чтобы снова ощутить его горячие объятия.