Две оплошности (которые привели к счастью)

Загадочное убийство на Брикстон-роуд не выходило у меня из головы. Даже после моей неудачной засады (а может, именно благодаря ей) я был полон решимости снова встретиться с преступником, чтобы схватить его. Я знал, что и мой гениальный друг Шерлок Холмс также размышлял о способах поимки убийцы. Не было никаких сомнений, что великий сыщик распутает это дело. Меня всё ещё не отпускало ощущение его крепких рук, бережно обнимающих меня в кэбе, когда мы возвращались с места преступления, и я был глубоко благодарен Холмсу за помощь. Тот факт, что помимо признательности и восхищения в моей груди появилось и ширилось новое чувство к моему невероятному компаньону — чувство всепоглощающее, жгучее и запретное — я старательно скрывал даже от самого себя. Наутро после не самой лёгкой ночи мы сидели за завтраком, когда вошла миссис Хадсон и сообщила нам «новость» о происшествии в заброшенном доме, который мы покинули несколько часов назад. — Ужасное убийство. Следствие ведёт Лестрейд — лучший инспектор Скотланд-Ярда. — Инспектор Лестрейд — самодовольный осёл, — резко сказал я. Возможно, не стоило так грубо разговаривать с нашей милейшей домохозяйкой, но этот полицейский выскочка накануне просто вывел меня из себя своей узколобостью и гонором. Он даже не пожелал прислушаться к словам моего друга, который фактически описал ему преступника! Миссис Хадсон добродушно пожала плечами: — Так пишет «Таймс». Она удалилась, старчески шаркая ногами, а Холмс небрежно спросил меня: — Нет ли чего любопытного среди объявлений? Я пробежал страницу взглядом и сразу нашёл то, о чём говорил мой друг. — «Сегодня утром на Брикстон-роуд найдено золотое обручальное кольцо», — с удивлением прочитал я. — «Спрашивать доктора Ватсона. Бейкер-стрит, 221б, с пяти до семи вечера», — я посмотрел на Холмса. — Доктора Ватсона? — Я выдам себя за Ватсона, — спокойно отозвался он. — Не возражаете? — Нет, конечно. Я помнил, что убийца вернулся в дом за кольцом. Вероятно, оно имело большую ценность для этого жестокого человека. — Но где вы возьмёте это кольцо? — Одолжим на два дня у полиции. Нам и вправду доверили важную улику, хотя и без особого желания. Коротышка Лестрейд при виде нас с Холмсом немедленно начал хвастаться, будто уже напал на след убийцы, и при этом заявил, что не расскажет подробности, однако минутой позже выболтал абсолютно всё. В том числе имя предполагаемого преступника — Стэнджерсон. Однако мой достойный друг ничем не показал, что эта информация изменит его планы, поэтому Лестрейду пришлось нехотя открыть сейф и отдать нам кольцо. Дома Холмс положил «приманку» в пепельницу. — Когда он придёт, я встречу его здесь. А вы спрячетесь внизу под лестницей. Если услышите шум, сразу бегите наверх. Револьвер у вас с собой? Я молча продемонстрировал оружие за полой пиджака. — Прекрасно. Собираясь точно следовать инструкции Холмса, я притаился в нише. Длинные занавеси не позволяли посторонним заподозрить моё присутствие. Пробило пять часов. Мы были наготове, когда прозвучал звонок в дверь. Миссис Хадсон отворила. — Я по объявлению. Мне нужен доктор Ватсон. Из своего укрытия я не видел, кто пришёл, но, судя по голосу, это была нервничающая дама лет пятидесяти или больше. Едва ли можно было предположить, что она являлась убийцей, но ведь жертву напоили ядом, а с этим бы справилась и женщина. Кроме того, гостья в любом случае могла оказаться ценным свидетелем, а то и соучастницей. — Да-да, — отозвалась миссис Хадсон, которую мой друг предупредил заранее. — Пожалуйста. Сюда. Прошу за мной. Она поднялась на второй этаж вместе с посетительницей. К сожалению, я не мог слышать, что происходило в гостиной. До меня доносились лишь отрывистые лихорадочные восклицания незнакомки. А потом вдруг раздался громкий крик Холмса: — Ватсон! В мгновение ока я взлетел по ступеням. Мне навстречу выскочила гостья — леди в траурном платье; лицá под чёрной вуалью было не рассмотреть. Я направил на неё револьвер, но дама, не останавливаясь, с силой пнула меня ногой в пах и помчалась вниз. Мучительная боль буквально ослепила меня; колени подломились, я, едва не упав, вцепился в решётку перил и смог лишь слабо позвать: — Шерлок... Не знаю, почему в тот момент я — впервые — обратился к своему другу по имени. Он тут же оказался рядом, с тревогой осматривая меня, и я без слов протянул ему револьвер: в данную минуту я не мог не то что выстрелить, даже выпрямиться. Холмс сразу понял меня и, схватив оружие, кинулся вслед за злоумышленницей. Я постоял на площадке какое-то время, с трудом дыша. Мужчины поймут меня — мало что может сравниться по ощущениям с таким подлым, оскорбительным и болезненным ударом. Наконец мне стало немного легче. Зная о том, что Холмс в одиночку преследует опасного противника, я поспешил вниз и успел увидеть, как за угол заворачивает отъезжающий кэб. Я пустился было бежать за ним, но через несколько шагов остановился, поняв тщетность своих действий, и снова согнулся от вернувшейся боли. — Ватсон! — услышал я оклик подходившего ко мне Холмса. — Извините меня ради бога, Ватсон! — Он с сочувствием посмотрел на меня и подхватил под локоть. — Я смеялся над вами, смеялся над этим кретином Лестрейдом, а я-то сел в такую галошу! — Холмс покачал головой. Нам ничего не оставалось, кроме как вернуться домой. Прихрамывая и благодарно опираясь на друга, я зашагал в сторону нашей квартиры. (Конечно, он ведь не мог понести меня на руках под взглядами десятка зевак... Боже, о чём я только думаю!..) — Это был он? — спросил я. Несмотря на вуаль и платье, я понял, что гость не являлся женщиной. — Убийца? Нет, — ответил Холмс. — Это его сообщник. Профессиональный актёр. Но я должен был догадаться... Дорогой друг, я наказан за гордыню. Он улыбался, но я видел в его красивых проницательных глазах огорчение и беспокойство за меня, что было весьма приятно. Позже я узнал, что преступник не только благополучно сбежал, но и унёс с собой нашу главную улику — кольцо! Досада и гнев охватили меня, хотя Холмс отнёсся к происшествию философски. Он был убеждён, что скоро вычислит убийцу и передаст его в руки Скотланд-Ярда. Пришлось ждать. Закрывшись в своей комнате, я разделся и осмотрел повреждения, нанесённые «актёром». По счастью, обнаружился только ушиб мягких тканей, который должен был пройти не позже чем через несколько дней. Сейчас боль стала уже терпимой, однако всё равно доставляла неудобства. Я обмыл место удара холодной водой, чтобы обеспечить отток крови, и спустя пару часов уже почти без затруднений мог следовать за своим другом, когда Лестрейд пригласил нас на задержание Стэнджерсона. Но арестовать подозреваемого не получилось: он сидел мёртвый в номере отеля в луже собственной крови. Это снимало с несчастного обвинения в убийстве Дрэббера, которое хотел навязать ему Лестрейд, но не проясняло, кто же являлся настоящим преступником. Эту тайну мог раскрыть только мой гениальный друг. И он сделал это! Правда, со свойственной ему театральностью. Мы шли по Клот-Фэйр-стрит вместе с Лестрейдом и Грегсоном, и Холмс снисходительно бросил им: — Убийств больше не будет. Дело это на первый взгляд нелогичное, это и сбило вас с толку. А между тем такие нетривиальные преступления раскрыть легче всего. Разумеется, насмешливый тон его речи уязвил полицейских. — Мистер Холмс, вы опять читаете нам лекцию! — возмутился Лестрейд. — Если вы знаете, где он прячется, так скажите, в конце концов! — Вам так хочется это знать? — мягко переспросил мой друг. — Да! Нам хочется это знать! — Я вам всё расскажу, только... — Тут Холмс внезапно охнул и застыл, прижав ладонь к груди. Меня кинуло в холод при виде его искажённого лица, и я обхватил Холмса за талию, не на шутку испугавшись. Неужели сердечный приступ?! Лестрейд с Грегсоном засуетились: — Что такое? — Мне плохо... — Мой друг шатался, словно его не держали ноги. Мы втроём отвели его к ближайшей скамейке. Я уже собирался расстегнуть верхнюю одежду Холмса, чтобы выслушать сердцебиение, но тут он поймал мой взгляд и подмигнул. Облегчение затопило меня: всё это было спектаклем. Но зачем Холмс разыграл нас? Ответ стал ясен через минуту. Возле нас остановился кэб, вокруг которого прыгали мальчишки. Я узнал их — это была команда юных «башибузуков» под предводительством Уиггинса. Лестрейд, ни о чём не догадываясь, попросил кэбмена помочь, тот подошёл, нагнулся... и ему в шею упёрлось дуло револьвера. — Познакомьтесь, господа! — торжествующе промолвил наш мнимый «больной». — Джефферсон Хопп. Это он убил Дрэббера и Стэнджерсона. Собственно, на этом дело закончилось. В полиции Хопп не стал отпираться и рассказал о причинах, заставивших его решиться на убийство (то есть на «суд», как он это назвал). Мне даже жаль стало этого человека, беспощадного, но в чём-то и благородного, потратившего столько времени и сил на месть и угодившего из-за этого в тюрьму. Впрочем, преступник ещё дёшево отделался — как нам стало известно на следующее утро, Джефферсон Хопп умер в камере от кровоизлияния в мозг. Прошло несколько дней. Новых загадок не было. Я ожидал, что великий детектив снова заскучает, но этого не произошло. К своему удивлению, я заметил, что Холмса что-то гнетёт. Он стал чаще курить, и порой я слышал, как он по ночам меряет шагами гостиную. Когда же мы находились рядом, я постоянно ловил взгляды Холмса, направленные на меня, причём в них сквозило какое-то неудовольствие. Он как будто избегал смотреть мне в глаза. Потом меня осенило: вероятно, Холмс расстроен из-за двух моих оплошностей подряд — глупой засады в пустом доме и того, что я упустил переодетого женщиной актёра, — но в силу своей тактичности не может сказать об этом прямо. Его осуждение показалось мне справедливым, я и в самом деле подвёл знаменитого сыщика. В тот момент, когда это объяснение пришло мне в голову, Холмса дома не было, он вернулся только к вечеру. Я собирался немедленно поговорить с ним, принести свои извинения и заверить, что больше ему не придётся из-за меня «садиться в галошу». Меня страшила мысль, что я утрачу доверие такого выдающегося человека. Как только миссис Хадсон оставила нас после ужина, я приступил к выполнению своего плана, но Холмс был чрезвычайно удивлён моими словами: — Мой дорогой Ватсон, о чём вы говорите? В том, что я сразу не вычислил нашего гостя по манерам и одежде, только моя вина, и я не перестаю упрекать себя! Если бы вы, а не я, встретили его в гостиной, то, возможно, избежали бы этого отвратительного удара! — Он сжал кулаки. — Ведь на мою долю пришёлся лишь удар по самолюбию, а вы серьёзно пострадали! Только оттого, что вызвались помочь мне! — Перестаньте, Холмс, — сказал я, чувствуя, что краснею. — Вы знаете, что для меня нет большего счастья, чем участвовать в ваших расследованиях. Он задымил трубкой, но я видел, что беспокойство всё ещё не покинуло его. Наконец он спросил: — Как вы себя чувствуете? — Прекрасно. Ушиб, полученный на лестнице, прошёл, если вы говорите об этом. — Да. Об этом. — Холмс стиснул подлокотники кресла. — Простите, друг мой, ради бога, но я должен обратиться к вам с неожиданной просьбой, — тихо сказал он. — Я понимаю, что она выходит за рамки дозволенного в нашем обществе, но кое-что мучает меня непрестанно. Я не могу себе простить, что по моей вине вы испытали такую сильную боль. Если же моя просьба покажется вам... дерзкой... безобразной... неприемлемой... я не буду более досаждать вам по этому поводу, а вы пообещайте забыть весь наш разговор. Он заинтриговал меня, и я почувствовал странное волнение. — Говорите, Холмс, в чём заключается ваша просьба? Если это в моих силах, я её выполню. Он вздохнул, словно ему было тяжело решиться, и облизнул губы. — Позвольте мне взглянуть на место удара. Я должен... мне нужно убедиться, что с вами всё хорошо. Прошу вас. У меня перехватило дыхание. Показать своему лучшему другу самые интимные части тела... немыслимо, неприлично! Я доктор, мне приходилось в жизни осматривать пациентов с самыми разными заболеваниями, в том числе и с позорными, о которых не принято говорить в открытую, но сам я ни разу не обнажался перед другими мужчинами, если не считать бань или общего принятия дýша в армии. Но там нам было не до разглядывания тел друг друга... Однако существовало ли что-либо, в чём я мог бы отказать человеку, перед которым преклонялся? Увидев моё замешательство, Холмс подавленно опустил глаза. — Простите, дорогой друг. Давайте представим, что я ничего не просил... — Нет, я согласен, — поспешно сказал я. В конце концов, что такого, если он действительно убедится, что я полностью здоров? У Холмса точно такие же органы, как у меня, почему я настолько смущён? — Вам не стоит так беспокоиться обо мне, но я не против, чтобы вы взглянули. Холмс поднял голову, лицо его осветилось радостью. — Благодарю вас, мой дорогой Ватсон! Я предупрежу миссис Хадсон о проведении важного эксперимента и о том, что нас ни при каких обстоятельствах нельзя тревожить. Он положил трубку на полку, спустился на первый этаж и отдал необходимые распоряжения нашей домохозяйке, после чего быстро вернулся в гостиную и тщательно задёрнул тяжёлые шторы. Я отстегнул помочи и стянул брюки до колен, стараясь успокоиться и от неловкости не зная, куда смотреть. — Не будет ли бесцеремонностью с моей стороны, если я попрошу вас сесть? — негромко спросил Холмс. Казалось, его голос немного дрожит. — Мне не хотелось бы, чтобы вашу тень увидели с улицы. Это было разумно: не стоило давать повод для опасных и грязных досужих сплетен. Поэтому я шагнул к креслу, развязал кальсоны, чуть приспустив их, и устроился на сиденье, буравя взглядом пол. Холмс стремительно подошёл ко мне и внезапно опустился на колени между моих ног. Я затаил дыхание, боясь шевельнуться. Двусмысленная поза моего друга наводила на совершенно ненужные сейчас мысли и желания. А Холмс пристально вгляделся в мой половой орган, уже вполне оправившийся после насилия. Он рассматривал его молча несколько минут, в течение которых моё сердце буквально выскакивало из груди. Это были самые ужасные мгновения в моей жизни. Или самые счастливые?.. Тут Холмс протянул руку: — Пожалуйста, позвольте... Я осмотрю с другой стороны... И дотронулся. Я зажмурился. Мой член был в его пальцах. Таких осторожных и деликатных... — Мой дорогой, я не сделаю ничего, что могло бы вам навредить, — горячо зашептал Холмс, решив, наверное, что я испуган его действиями. Я и в самом деле чувствовал страх, но совсем по иной причине: мой орган начал твердеть. А Холмс словно нарочно принялся меня мучить, ощупывая и поглаживая мою кожу, легонько проводя кончиками пальцев по мошонке... Кровь застучала у меня в ушах, стыд накрывал меня, но вместе с тем я испытывал дикое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Моё тело жаждало больше прикосновений; я понимал, что уже полностью возбуждён, а ладони моего друга продолжали ласково скользить по внутренней поверхности моих бёдер, по низу живота, по члену... Возможно, следовало сказать Холмсу, чтобы он прекратил... оттолкнуть... сжать его плечо... сделать хоть что-то, но я мог лишь часто дышать, то закрывая, то открывая глаза, не веря, что всё это происходит наяву. Холмс медленно обвёл подушечкой большого пальца кончик моего члена, едва заметно потёр щёлочку, и я, не выдержав, застонал. И тут мой друг, кинув на меня какой-то отчаянный взгляд, придвинулся совсем близко и... взял в рот. Я вскрикнул — по счастью, совсем тихо, — и сразу же прижал ладони к губам. Это было совершенное безумие. Мой член погрузился в горячую тесноту, по нему заплясал жадный язык, потирая, распаляя, и я буквально умирал от наслаждения. Никогда в жизни я не испытывал ничего подобного. Меня затягивало, как в водоворот; каждая клетка моего тела, от волос до пальцев на ногах, горела и молила о продолжении сладких терзаний. В какой-то момент я сдался и начал толкаться в это изысканное орудие влажно-огненной пытки. Ужасно хотелось положить руки на голову Холмса, но я не смел, боясь, что он опомнится... что мы оба опомнимся, а я остановиться уже не мог. — Шерлок... Это слово, это имя, как вздох, вырвалось из самой глубины моей души, когда я понял, что уже на грани кульминации. Холмс тотчас выпустил меня, и я едва не впал в панику, но он прошептал: «Да, Джон, сделайте это для меня», — и снова обхватил мой член губами. Моё тело сотрясла дрожь, и я ощутил сильнейший оргазм. Прошло какое-то время, прежде чем я сумел достаточно прийти в себя и отдышаться. Холмс, оставив лёгкий поцелуй на моём бедре, поднялся и отошёл к камину. — Теперь вы наверняка возненавидите меня, Ватсон, — хрипло сказал он, глядя в сторону. — Но прежде чем вы выразите мне своё презрение, в память нашей дружбы умоляю вас выслушать то, что я скажу. Уверяю вас, я никогда не испытывал склонности к содомии. Более того, мне претило любое проявление подобных страстей, будь то к женщине или к мужчине. Вы знаете моё мнение, что чувства противоречат чистому и холодному разуму. Но вы, друг мой... вы заставили меня пересмотреть точку зрения. Я понял, что тоже, как любой смертный, подвержен... этой непреодолимой силе нежной привязанности. Однако только по отношению к вам. И поэтому сегодня, увидев вас настолько близко и в такой ситуации — которую я сам же и создал, признаю, — я утратил контроль над собой. Я сожалею о том, что заставил вас пройти через это. Если вы захотите сообщить обо мне в полицию, я соглашусь с вашим обвинением. — Вы... испытываете по отношению ко мне чувство привязанности? — нетвёрдым голосом спросил я, приводя в порядок свою одежду. — Привязанность — слишком слабое слово для обозначения этого всепоглощающего чувства, — с горечью проговорил он. — Но если бы вы были столь добры и смогли забыть о том, что я сделал, клянусь никогда более не давать выхода своим желаниям ни единым словом, жестом или взглядом. Хотя я не вправе надеяться, что вы захотите остаться жить со мной, ведь теперь я, вероятно, кажусь вам мерзким. — Ничего подобного, — сказал я, растроганный его словами. — Да, я знаю, что в глазах света ваше поведение однозначно выглядит предосудительно. Но дело в том, что... Встав, я подошёл к Холмсу. — Вы поразили меня при первой же встрече. Я восхищался вашим уникальным методом дедукции, отвагой, стремительностью мысли и действия, вашим благородством. Со временем мои чувства к вам перестали ограничиваться только дружеской симпатией. Я не решался вам сказать, но... кажется, я люблю вас. Холмс резко повернулся и посмотрел мне в глаза. — Это правда, Ватсон? — Чистая правда. Недавно вы назвали меня Джоном, — напомнил я, понизив голос. — Мне было бы приятно, если бы вы звали меня по имени, хотя бы когда мы наедине. — Мой дорогой Джон! — Он протянул мне руки, и я обнял его в ответ. — Я тоже был счастлив, услышав, как звучит моё имя в ваших устах. Прижавшись к нему, я понял, что мой возлюбленный, доставив мне только что неземное удовольствие, сам не получил разрядки. — Шерлок, — шепнул я, — позвольте мне доказать вам свою любовь. Позвольте мне сделать для вас то же, что вы сделали для меня. Холмс беззвучно ахнул, глаза его широко раскрылись, словно он не поверил своим ушам. — Только если вы действительно этого хотите, — пробормотал он. — Вы вовсе не обязаны... — Я очень этого хочу! — заверил я и повлёк его к креслу... ...Позже мы сидели бок о бок возле весело потрескивающего огня, и Шерлок (теперь я имел право его так называть) взял скрипку. — Кстати, — сказал он невозмутимо, — сегодня днём я нашёл этого актёра. Того, что приходил к нам за кольцом. Я заставил его почувствовать на себе все «прелести» удара по мужскому достоинству, после чего он признал, что был неправ, и передал вам свои извинения. Когда смог говорить, разумеется. — Благодарю вас, но в этом не было необходимости, — смущённо отозвался я. Подумать только, этот невероятный человек специально искал мошенника, чтобы «отомстить» за меня! — В конце концов, он не имел отношения к убийствам и просто пытался вернуть приятелю потерянную вещь, а я направил на него оружие... К тому же я и сам вполне могу за себя постоять... — Я должен был это сделать, — спокойно сказал он. — Никто не смеет вас оскорблять безнаказанно. — С этими словами Шерлок заиграл, давая понять, что его не переубедить. Я узнал в мелодии свою любимую сонату номер один Иоганна Баха и улыбнулся, согретый догорающим пламенем, прекрасной музыкой и приязнью величайшего человека в мире, которому я отвечал самой искренней, преданной и беззаветной любовью, какая только существует на земле.