До Рождества: меланхолия

      — Таким образом… На этом все.       Отложив школьную ручку и оставив в покое завтрашний доклад для очередного выступления перед публикой, Данталион Хьюбер откинулся на спинку стула и угрюмо посмотрел в окно. Холодно. И дождь стеной. С сентябрем в Великобританию приходит сезон дождей и длится до первых омерзительных снегов и слякоти, время от времени давая джентльменам и их леди краткосрочную передышку в лице засухи и истеричности неопределенной погоды. И было в сентябре нечто правильное, по-английски чопорное, вычурное, холодное. До строгого грамотное. В сентябре мужчины благородных кровей надевали темную изысканную парчу камзола, опоясывались плотными кожаными ремнями, облачались в шуршащие водонепроницаемые плащи и покрывали голову одинаковыми цилиндрами и шляпами с широкими полями. Женщины отдавали предпочтение чуть завышенным юбкам темных платьев из грубого сукна, высоким кожаным сапогам и плотным плащам с широкими капюшонами. Все в их однообразии выглядело до приторного скучным и серым. Но наступление сентября будто стирало все визуальные границы и уже сложно было отличить благородную даму от простушки из Ист-Энда.       Хуже того: в сентябре начинается сессия. Подводя итог летним занятиям, почтенные профессора устраивали своим молодым подопечным испытание на стойкость. Жертвуя сном и стабильным питанием, нервной системой и бурной молодостью, благородные юноши корпели над учебниками и конспектами. В библиотеке лицея в это время было невыносимо находиться. По субботним и воскресным дням после церковной службы в ней набивалось так много людей, что в просторном некогда зале, казалось, и яблоку негде будет упасть. В комнатах самоподготовки ситуация легче не становилась и ухудшалась в перерыв между ужином и сном. Обыденная атмосфера, полная угнетения, сосредоточения и высеченного на камне юношеского идеализма ученического долга. Омерзительно!       Не сказать, что он питал особые нежные чувства к подобному, но и прежде в этой обстановке не бывал. Те, кто знал его, знал и то, что где учеба — там он рядом не стоял. Пребывание здесь же не столь добровольное, сколь вынужденное решение, мера предосторожности и, как ни странно, толика собственного любопытства. Демоны вроде Данталиона только и заняты тем, что устраивают потасовки с ангелами, решают нерешаемые задачи, отвечают на глупые вопросы вездесущих детишек, копаются в прошлом, а устав, приходят в бар адской знаменитости Жиль-де-Рэ испустить демонический дух и излить душу. Как ни странно, душа изливалась легко, будто она у них была.       С началом сессии голова трещала, а душа требовала полета. Бывало, бессонными ночами он выберется из общежития и пройдется по затоптанным до дыр местам, прогуляется босиком по песку Египта и вернется к рассвету как ни в чем ни бывало. Переведя дух, возвращаясь к обыденности.       За всем происходящим в его жизни на этом этапе кроется нечто неопределенное. Вот, допустим, намедни объявился в стратфордском лицее чародей Самуэль Мазерс. Почему-то он требует к себе почестей и звания графа Глэнстрэ, но Данталион точно знал, что никакой Мазерс не граф. Был ли титул, не было ли, он простой выходец шотландской обедневшей аристократии. Несмотря на свои заскоки, человек весьма интересный, умный и начитанный. Все бы ничего, но есть одно категоричное «но», цепляющее демона всякий раз, как он увидит новоявленного профессора в компании Уильяма Твайнинга: он адепт церкви Уриэля. И не просто какой-то проходной ученик лицемера-мастера, а профессионал. И ангельскую магию использует как перчатки, и, что не менее важно, и демоническую черпает как воду поварешкой. Некий двусторонний, еще не попавший ни под одно из известных определений и категорий человек. Если уж ему не доверять, то бдеть и прислушиваться. И быть осторожным.       В конце концов, Уильям сам согласился на его помощь. Как ни странно, его решение изучать магию после всего пережитого должно было если уж не обрадовать, то хотя бы удивить. Данталион отнесся к этому равнодушно, словно бы предвидел, но сам себе объяснить не мог, отчего он так спокойно принял его решение. Хуже всего то, что разоблачивший себя архангел Уриэль не только не был отвергнут им как предатель и обманщик, но еще и принят как родной. С одной стороны, Данталион понимал мотивы Уильяма, с другой — осуждал. Но он знал его, когда тот был Соломоном, однако он знал и Уриэля в те времена, и мог лишь быть осторожным. Теперь, когда ангелу не было причин скрываться, могло произойти все что угодно.       Но это были мелкие тревоги, окучивающие его умную голову. Уже два месяца из императорского дворца ни слуху, ни духу. Подобное затишье со стороны Люцифера к добру не приведет. Наученная опытом интуиция знала, что говорила. В мире было слишком уж тихо для предстоящей бури, которая, как чуяло сердце, вот-вот да разразится.       Напоминая о буре, прогремел в небе гром. Сверкнули молнии, осветив сонный парк. Залитый водой, он представлял собой реальную картину мира. Участники избирательной кампании королей Преисподней, ее будущие принцы, были подобны деревьям в этом парке, залитые дождем событий и от безысходности поникшие, тонущие в ночи и лишь время от времени с жадностью хватающие световые вспышки молний. Прискорбно, но так оно и есть. Этот дождь — единственное спасение, свежий глоток воздуха, как ни посмотри.       Он встал: нет времени на глупые раздумья. Доклад для завтрашнего семинара был закончен в считанные секунды и больше напоминал военный отчет: вкладывать в работу душу Данталион не умел. Его не осудят, но косо посмотрят. Как ни крути, на литературной дисциплине требуется строгая отдача. Да и что с того? Он здесь надолго не задержится, а диплом об окончании лицея в Стратфорде нужен разве что коллекционеру Камио. Данталион попытался припомнить то бессчетное количество дипломов в его библиотеке, но так и не продвинулся дальше ста семидесяти. Откуда у него эта страсть к учебе? Никак человеческая кровь подсуетилась. Но ведь и он когда-то был человеком. А любить учиться от этого не стал.       Время близилось к полуночи и президентское общежитие уже давно спало. Попасть сюда было не сложно, легче было вылететь — да только кто его выгонит? В очередную бессонницу уже нечем было себя занять. В Аду тихо, опять же, в лишний раз мотаться туда причины не было. Определенно, кто заметит, что великий герцог шляется туда-сюда, дырявя завесу между мирами, сразу же придет с визитом в Дит и устроит нелицеприятный допрос. Этим кем-то определенно будет Жиль. И тем, кто первым улетит в сторону Тартара, тоже он.       «Любопытная собака». Так он его назвал в мыслях. Уж если кем и был бывший командир Лаваль, так это собакой. Цепной песик Его Величества Баал Берита, время от времени дергающий ниточки марионетки Ситри. Его скользкую натуру насквозь видно, но в чем ему не откажешь, и Данталион в этом ему тихо завидовал, так в умении держаться своих принципов и исходных желаний. Если уж кого и ждет счастливый финал, так это его, и то в том случае, если он не доведет закадычного друга-герцога до кипения. Порой демону становилось жаль бедолагу Ситри, наивно внимающему ему. Но вмешаться — все равно, что развязать нежеланную войну. Ему хватит и соперничества.       Которое, к слову, больше напоминало улиточные бега.       Вот и Камио затесался на горизонте. Нет, простите, староста Кекстон. Сколько лет уже этому примитивному имени? Кажется, он ходит с ним со времен буйства инквизиции и морального разложения человечества. Ничто не изменилось с тех пор, и он в том числе. Примерный ребенок, гордость любых родителей, любимчик учителей. Бр-р-р.       Его передернуло. Камио сидел в гостиной у единственного источника света — торшера, читал очередную затертую до дыр книгу. Белокудрый, в очках, ловящих на линзы блики, весь из себя домашний, до тошноты приличный. Ангел во плоти. Пусть и наполовину.       — Ну и хрень, — зацепив взглядом название книги, очередного рыцарского романа, поделился своим незванным мнением Данталион. — У меня складывается стабильное ощущение, что в этом мире больше нечего читать.       На его ужимку Камио ответил достойно, сохраняя свое невозмутимое лицо:       — Тому, кто за всю жизнь прочитал разве что названия книг в своей библиотеке, определенно есть что сказать.       Данталион недовольно скрестил руки на груди и притерся спиной к спинке кресла. На Камио он всегда смотрел как на ребенка, едва ли своего ровесника, пытающегося казаться взрослым. Но в чем ему не занимать, так это в умении держаться достойно и не выдавать своих интимных сторон.       — В моей библиотеке полно достойных книг, — не расценив его шутки по достоинству, заметил демон. — Я веду к тому, что в настоящей жизни рыцари воняют навозом, потом и мочой, у них гниют старые раны и пролежни от доспехов. Никакой романтики я в этом не вижу.       — Ты смотришь свысока и излишне реализуешь то, чего нет на страницах. В этом ты невыносимее Уильяма, — строго заметил компаньон, отняв таки глаза от чтения. — Сама суть в том, что ценно для героев в первую очередь.       — Секс и выпивка?       — Честь и достоинство. Ты о таких даже не слышал.       Демоны выдержали сдержанные взгляды. Данталион не оскорбился. Камио на его равнодушное лицо лишь мысленно махнул рукой. Тому, кто прожил дольше него, опасно предлагать мирские истины. Но и на драку тот не напрашивался. Да и какая между ними драка? Ясно же, что даже представить их в борьбе друг против друга невозможно. Слишком похожи и слишком одинаковое прошлое пережили. Даже осознавая это, друзьями они не станут. Самое большое, чего только можно добиться от их отношений — взаимопонимания.       — У вас, блондинов, — под «блондинами» подразумевая и Ситри, и Уильяма, и беря в расчет Камио, по натуре — брюнета, заметил Данталион, — слишком высоко ставится собственная мораль. Когда Ад падет, вот тогда о ней и поговорим. А все, что есть сейчас — безнравственность.       — То есть? — не оскорбился Камио.       — «Высокомерные ангелы и тщеславные люди будут первыми, кто бросит вызов Дьяволу», — процитировал он слова человека, имя которого уже даже вспомнить не мог. — Некогда между нашими мирами существовала строгая мораль. Теперь ее границы нарушены и все, что мы имеем на данный момент: вальяжно разгуливающего здесь полупадшего архангела, высокомерно считающего душу Соломона своей собственностью; странного мага, слишком уж надежно скрывающего свои секреты и тем самым вызывающего подозрения; беснующегося Михаила, готового спустить с цепи своих псов и церковь Длани Господа. Это безобразие и хаос — реальны, а твои романы про храбрых рыцарей и прекрасных дам — выкидыш воспаленного чумой разума.       — Джеффри Чосер, признаться, был одним из лучших лекторов, с коими мне довелось пересечься. Я уважаю его труды и мне действительно жаль, что я так и не сумел забрать его с собой, — закрыв книгу и накрыв ее ладонями, стойко поделился Камио. — Если беспокоишься о судьбе Ада, стань Императором и измени ее. Но в таком случае конкуренция легче не станет.       — У нас есть причины желать Императорский Трон, — не без уверенности намекнул Данталион. — Тысячелетие уже давно приближалось к своему финалу.       — Хочешь сказать, что мы лишь часть представления?       — А то ты не знал.       — Догадывался.       Обменявшись любезностями, они выдержали друг на друге взгляд. Поняв друг друга, они вернулись к своим делам. Уже без особого энтузиазма и лихорадочно фильтруя прошедшую беседу, Камио вновь открыл книгу, а Данталион, смакуя свои же слова, вышел из парадной на крыльцо и встал под навесом балкона, прячась от дождя.       — Нехорошее что-то грядет, не так ли? — донесся до него уже знакомый ему голос.       Мазерс стоял незамеченным в тени у двери и будто наслаждался прохладой. Данталион обратил на него внимание в последний момент, когда тот уже смотрел на него своим ехидным взглядом. Неужто насквозь его читает?       — Есть что сказать на это? — поинтересовался он.       Мазерс как-то неуверенно для себя пожал плечами. Он выглядел беззаботным — и это не могло не напрягать. Что бы он ни делал, что бы ни говорил, Данталиону казалось, что он знает все наперед.       — Только не зазнавайся, но у тебя на руках все карты. Ты же не забыл, кто ты?       Данталион резко развернулся: взгляд профессора показался ему излишне проницательным, излишне говорящим. Что именно он имел ввиду? Демон растерялся, напрягся, а граф со свойственной ему меланхоличностью лишь улыбнулся.       — Хочешь получить ответ — возьми его. Не так ли действует верный пес Люцифера? Или твое имя просто так украшает страницы лемегетона?       На этом все: он сказал и вернулся в общежитие. Оставшись в недоумении, Данталион задумался.