Butterfly

Людей часто ставят перед выбором еще с самого детства. Существуют различные общественные нормы и стереотипы, которым люди следуют, словно овцы, идущие на убой — всей циклопической и серой массой. И часто, если человек начинает как-то отделяться, выделяться, его съедают остальные овцы. Потому что все вокруг оказываются волками в овечьей шкуре. Возможно, это не самая удачная проведенная мною параллель, но, надеюсь, она ясна. Людей впихивают в какие-то рамки, ограничивают. И первыми делать это начинают родители. Сам же себя я считаю невероятным счастливчиком. Мальчик — синий цвет, машинки, футбол, драки, работа. Девочка — розовый цвет, платья, куклы, выйти замуж и родить детей. Все эти привычки — стереотипы — вбиваются в наши головы чуть ли не с самого детства. Но мне повезло. Я Пит. И свою мать я правда хочу назвать самой лучшей матерью, которая давала мне право выбора. Она не заставляла идти меня по какой-то определенной дороге, она давала мне самому уложить каждый камешек, залить бетон, засыпать песок. Я хотел поиграть с куклами? Боже, конечно, играй, если ты хочешь! Хотел надеть юбку? Да пожалуйста, если тебе нравится. Разбил себе нос, подравшись? Умеешь за себя постоять, так держать! Моя мать никогда не настаивала на чем-то, давая мне самому определиться. Она давала мне учиться на собственных ошибках с самого начала. Она помогала мне понять, что мне нравится, а что нет. Я люблю её за это. Америка — страна свободы, равенства. Америка — страна жестокости и полного непонимания. Америка — страна, полная противоречий. Родился я в Оклахома-Сити, в штате Оклахома — его месторасположение — центральная часть США. Оклахома-Сити со всеми его пригородами считается одним из самых крупных городов Америки, отчего я каждый раз чувствую некую гордость от того, что жил там какое-то время. Тем не менее мне было в нем тяжело первое время, ведь многие взрослые знали, что я парень, а потому не поняли, когда я первый раз вышел на улицу в ярком цветастом платье, панамке и балетках. Они осуждающе смотрели на мою мать, которая сжимала мою маленькую ладошку в своей и смело вела вперед. Её уверенность передалась и мне — изначально я стеснялся выходить в таком виде, ведь все остальные мальчишки носились по улице в шортах и футболках. Я боялся, что в меня будут тыкать пальцами, кинут палку или камень и засмеют. Но с каждым сделанным шагом я чувствовал себя все прекраснее и сильнее, так что, окончательно наплевав на мнение окружающих — с чего я, ребенок, вообще должен волноваться о таких мелочах — задорно поскакал играть с остальными ребятами, которые, к слову, вообще не обратили внимания на мой внешний вид. У детей в самом деле все было проще — штаны, юбка, какая разница, это ведь все одежда, главное, что ты не голый. Детство я смело могу назвать своим самым ярким периодом в жизни, когда ты только начинаешь познавать окружающий мир, когда все вокруг сияет, блестит, и даже вся пакость, которая на самом деле тебя окружает, кажется интересной и забавной. Одно из самых лучших воспоминаний — когда какой-то соседский мальчишка (мы с семьей решили какое-то время пожить в пригороде, сняв дом; мне было лет шесть, вроде бы) решил признаться мне в своих чистых, искренних чувствах. Я вновь нацепил юбку и копался в земле лопаткой, вытаскивая из нее червяков и внимательно рассматривая. Кайл, именно так звали соседа, подошел ко мне довольно громко, специально сильно топая, а после замялся и стал неловко переминаться с ноги на ногу, спрятав руки за спиной. — Привет, Кайл, — улыбнулся я, сдвигая мою любимую панамку ближе к макушке. Мальчик весь покраснел, что-то булькнул, а после протянул мне бумажный цветок — оригами. — Ты сам сделал? — я в восхищении приоткрыл рот, жадно оглядывая цветок, смотря на каждый аккуратно сложенный уголок, всматриваясь в надписи — видимо, основой послужила вырванная из какого-то журнала страница. А может газета. — Мне мама помогла, — Кайл шмыгнул носом, тыча мне подделкой в лицо, чтобы я наконец забрал ее, что я и сделал, любовно огладив края бумажного бутона. — Красиво, — выдохнул я, — спасибо. — Я… я могу еще сделать, если тебе нравится! — Нет, не надо, мне хватит и одного. Один никогда не вянущий цветочек. Я буду его беречь, Кайл. Сглотнув, мальчишка быстро кивнул, а после потыкал потрепанным носком ботинка в землю — дурная привычка. — Я, ты… ты красивый, — сказал он так быстро и тихо, словно бы боясь, что кто-то услышит этот «ужасный секрет». — Спасибо, — я склонил голову набок, сжал посильнее в руках оригами, а после вернулся к разглядыванию червей. — Ты мне нравишься и, — но я не дал ему договорить перебивая: — Мама говорит, что если разрубить червя, то из его частей образуются новые черви. Был один, разрубишь — станет два. Кайл смущенно поморгал, а после глаза его зажглись восторгом и интересом. — Правда? — рот его приобрел форму буквы «о». Мальчик присел рядом со мной и тоже стал рассматривать это продолговатое мягкотелое и бескостное существо. Я пожал плечами. Я никогда не разрезал червяков, так что не мог знать наверняка, умрет ли животное или из его двух половинок в самом деле появятся новые черви. Я сильно сомневался, что они могли отрастить себе головы или хвосты — смотря какая половина — и проверять не хотел. Я как-то раздавил однажды червяка. Это было отвратительно. Но Кайл, казалось, правда заинтересовался, а потому предложил провести опыт. — Фу, мерзость какая, — отмахнулся я, сразу выкидывая беднягу-червяка, чтобы мальчишка рядом не добрался до него. Кайл взлохматил свои темные волосы, а после обиженно уставился на меня. — Глупый ты, Пит. — Еще пару минут назад я тебе нравился. — А теперь не нравишься. Я лишь рассмеялся, вновь пожимая плечами. Беда какая. — Быстро, — отметил я, продолжая улыбаться. — Быстро, — согласно кивнул Кайл, растягивая губы в ответной улыбке. — Зайдешь на чай? — Твоя мама не будет против? — Не думаю. Поднявшись, я отряхнул подол юбки, после чего проверил, что бумажный цветок в моей руке не особо сильно помялся, и, взяв соседа за руку, потянул его к дому. В Оклахома-Сити совершенно непредсказуемая погода. Всегда существует угроза торнадо, хотя больше всего с марта по август. Лето в городе жаркое и влажное. Способствуют этому дующие с Мексиканского залива ветра. Я любил погоду в родном городе. Ну, вероятно, это из-за того, что ни разу не было торнадо, пока я там жил. В семь лет я готовился пойти в школу, с детским восторгом представляя, как распахну эти деревянные двери, за которыми меня ждут знания и новые друзья. Но все мои надежды пали крахом, когда в середине августа мать заявила, что мы уезжаем из города. Их отношения с отцом всегда были не самые крепкие и теплые, а тогда начали портиться еще сильнее, отец стал пить, за что я откровенно его презирал и презираю. Тем не менее принял я все легко, лишь напоследок грустно улыбнулся городу. Я тогда наивно полагал, что мы все еще будем в Оклахоме, штате, так что когда мама сообщила, что мы едем даже не в соседские Техас, Арканзас, Канзас или Миссури, не в Луизиану, Теннеси или Кентуки, и даже не в Вирджинию, а в штат, где находился один из самых известных и популярных городов — Нью-Йорк — я был в панике. Это ведь так далеко! Как и всякий уважающий себя американец, я прекрасно знал географию страны, я представлял, какая она огромная, и Нью-Йорк выходил в чертовому Атлантическому океану. Подумать только! Нью-Йорк! Бруклин! Район расположился на острове Лонг-Айленд. История этого самого плотно населенного района Нью-Йорка началась в 1636 году с основания голландского поселка. Колонисты-голландцы решили, что холмистая местность их нового места жительства очень напоминает им окрестности родного города. Это поселение было названо в честь голландского города Брюкелена, перевод которого означает «неровная земля». Мать рассказывала мне все это в дороге, а я, открыв рот, внимательно слушал, ведь это вообще походило на сказку. Бруклин стал частью Нью-Йорка в 1898 году, вместе с Куинсом, Статен-Айлендом и Бронксом. Толчком такого объединения было появление знаменитого Бруклинского моста, который соединил Лонг-Айленд и Манхэттен. Странность центра Бруклина в том, что располагается он вовсе не в самом центре, а в его северо-западной части. Во времена независимости Бруклина от Нью-Йорка данный район города был признан его культурной и деловой частью. После район перепланировали, но мало что поменялось. Поселились мы на проспекте Хайтс — небольшом районе треугольной формы с доступными ценами на жилье. Он состоит из уютных трех- и четырехэтажных жилых домов, отделанных красным кирпичом, прорезанных милыми улочками с магазинами и барами. Многоквартирные помещения. Я, как тот, кто стремился к новым знаниям, был жутко рад, что в Хайтсе была Публичная библиотека. И я был безумно рад, что в районе был парк. Конечно, все эти дома казались мне немного бедноватыми после Оклахомы, но я не жаловался. С запада район ограничен Флатбуш авеню, с севера — Атлантик авеню, с юга — бульваром Истерн Парквэй, с востока — Вашингтон авеню. Я понимал, что все это предстоит мне исследовать, отчего приходил в самый настоящий восторг, чувствовал азарт. Отправили меня в небольшую школу при Бруклинском колледже, отчего становилось понятно, куда именно мне идти дальше. Хотя в детстве я совершенно не задумывался об этом.