В отличие от других, Фёдор в душу не лез.
Но иногда и его прошибало. А если это случалось, то Дазай становился жестоким, холодным и неприступным.
Fyodor: » Ты пишешь мне каждый день. Ты изливаешь мне душу, но я не могу тебе помочь, у меня нет специального образования. Я могу рассчитывать на свой жизненный опыт, но, поверь, он у меня не такой богатый, каким может показаться.»11:58
Dazai: «Заткнись.»12:01
Dazai: «Скажи, тебе больше всех надо? Так хочешь мне помочь, благодетель?»18:27
Fyodor: «Себе хочу помочь. Мне не нужны сверхурочные из-за твоих ошибок на операциях.»18:28
Dazai: «Ах, вот оно что. Ну, извини.»18:40
Fyodor: »…ты обиделся?»18:40
Dazai: «Отвали.»18:41
Но нужно отдать Достоевскому должное. Такие диалоги за пределы мессенджера не выходили. Он никогда не задавал вопросов о тех смс. — Фёдор, как ты думаешь, почему Акико злится на меня? — Она не злится…во всяком случае не на тебя. Ты тут не при чём, — Достоевский взял с полки книгу и открыл на заложенной странице. — Расскажешь? — Потом как-нибудь, — патанатом поморщился и снова вернулся к книге. Врач вздохнул и опустил книгу. — Что читаешь? — Дазай уже стоял рядом с ним и внимательно рассматривал книгу. — Да так, фантастика. Парень-псих со способностью убивать прикосновением возомнил себя богом и решил уничтожить половину населения земного шара. В какой-то степени мы с ним похожи. Ах, да…тут еще есть Детектив. У него достаточно интересная идеология, и способностью является аннуляция… На тебя похож, — Фёдор пожал плечами и, захлопнув книгу, поспешил поставить её на полку. — Они враждуют, но лично я считаю, что их судьбы очень тесно переплетены. — Бред какой, — Дазай наклонился, разминая спину, снова выпрямился и театрально схватился за сердце.- Или может быть имеешь что-то ввиду? Или и наши судьбы с тобой тесно переплетены? — Не знаю, Дазай. Я отношусь к тем людям, которые носят титул волюнтаристов. Фатализм мне не присущ даже в самом малом его количестве. С первого дня они разглядели друг в друге интересных собеседников, способных перевернуть мир ради желания развеять скуку. Конечно, выражение «мир» было образным, хотя навряд ли будет разумно назвать эту больницу с её Ангелами в белых халатах просто уютным и светлым миром. Но не все Ангелы спасают людей. Есть те, которые ошибаются. Или те, от которых исходит запах смерти. Ангелы Смерти совсем не Ангелы. Они не убивают. Они лишь проводят в последний путь. Они хранят в банках крылья и сердца других. Они знают больше, чем безмятежные Ангелы-врачи, знают, что этот мир стоит на костях умерших. Их взгляд не выражает ничего. Ни горя, ни радости, ни злости, не сожаления. Он пустой. Одним из таких Ангелов был Достоевский. Дазай должен стать следующим. И Фёдор не хотел этого. Больно смотреть в глаза, в которых потухает надежда. Именно это смерть. Это испытание даже для таких, как Достоевский. Фёдор знал, что происходит с Осаму. Он лишь ждал. — Твоим пациентам не страшно? — Не страшно что? — Доверять свою жизнь самоубийце. — С чего вдруг такие выводы? — Дазай чуть не поперхнулся любезно предложенным чаем. Конечно, аппетит немного пропадал, когда хирург смотрел, как Достоевский достаёт органы из разрезанной грудины молодого человека, придирчиво их осматривает и взвешивает. Врач просто старался не смотреть в его сторону, обратить внимание на что-то другое, например, на вид из окна. — Рубцы на руках. Они старые, но я не уверен, что от этой привычки так легко отучиться, — патанатом, закончив «осмотр» и взвесив сердце, положил его в эмалированный таз под столом. — Они со всемён института. Я завязал. — Да, ну? — И еще неизвестно, кто из нас самоубийца, — Дазай несколько раз шумно вдохнул воздух, подразумевая отвратительный запах формалина и отложил кружку, окончательно потеряв аппетит. — Ты правда думаешь, что я пошёл на эту работу добровольно? — Достоевский тихо рассмеялся и, развернувшись, устрашающе потёр руками в окровавленных перчатках. — А кто тебя знает. Сейчас обед, а ты тут в трупах ковыряешься. — Не ковыряюсь, а исследую чужой богатый внутренний мир. — Не уходи от темы, не разу не видел, как ты ешь. — Это не я ухожу от темы… — Пообедай со мной. Фёдор слегка опешил и застыл. Он, казалось, было сначала очень смутился, но потом его взгляд снова стал пустым, как и прежде. Дазай подошёл к нему так близко, что патанатома такое сокращение расстояние вывело из этого некого транса. Но слишком поздно, как оказалось. — «Поужинай со мной» прозвучало бы намного иначе, не считаешь? Но для тебя сейчас всё одно, так ведь? Пальцы врача уже коснулись тёмной пряди, выбившейся из хвоста, и медленно заправили её за ухо, вызвав у Фёдора табун мурашек. Дазай в стремительном порыве прижался своей щекой к щеке Достоевского и повёл носом к уху. Затем он выдержал небольшую паузу, и шёпотом бросил короткую фразу, от которой зрачки русского моментально сузились. Когда он очнулся, Дазая уже не было в помещении. В голове не прекращало звучать:«Ну, ты и врун, конечно.»
***
Фёдор замер в дверном проёме столовой, не решаясь пройти в неё. Пусть даже знакомых ему людей было совершенно немного, это его не успокаивало. А каков план! Заинтриговать, зная, что Достоевский непременно потребует объяснений, и вывести в свет. К живым людям. От такого присутствия «живности», от этого гула становилось некомфортно. Но всё не так плохо. В столовой был приятный дневной свет, потому он не так напрягал глаза, как десятки лампочек с холодным свечением в прозекторской. Хоть что-то. Увидев машущего ему Дазая, Фёдор выдохнул и сел за указанный столик. Достоевский, стараясь не привлекать внимание, почти бесшумно прошёл и расположился у окна. Оборачиваться не хотелось. Он с самого начала заметил травматолога и пораженно вздохнул. Только вот она его еще не заметила. Но это лишь дело нескольких минут, если не секунд. Йосано с сочувствием смотрела в сторону Дазая, попутно ковыряя салат. Аппетита у неё не было. От созерцания спины хирурга её отвлекли. Рядом с ней сидело еще несколько человек, с которыми патологоанатом знаком не был и не горел желанием это исправить. Приходилось смотреть на улицу через окно. — Это была плохая идея, — сразу же отрешённо оценил ситуацию Достоевский, когда Осаму подошёл к столику. — Только не говори мне, что ты социофоб, — врач улыбался во все свои тридцать два. Было видно, что эта ситуация его забавляет. — Нет, я просто не люблю людей, — лениво наблюдая за тем, как Дазай переставляет тарелки с подносов, русский дёрнул плечом. — Не стоило. — Брось, я угощаю. — Дазай, я даже не знаю, как это есть. — Фёдор недоверчиво посмотрел на рамен, а затем на хирурга. Он, разумеется, пробовал лапшу быстрого приготовления у себя на родине, но там хотя бы были вилки. Палочками есть он так и не научился. Дазай хохотнул и вручил Достоевскому две деревянные палочки, перемещая пальцы русского в нужное положение. — Можно помогать себе кусочком хлеба или сначала набрать лапшу в ложку, а потом уже взять палочками оттуда. Бульон можешь выпить после, или можешь вовсе его оставить, — Осаму отпустил чужую руки, и, взяв свои палочки, начал быстро «поглащать» свою порцию. — Я здесь немного по другому поводу, — Фёдор отложил палочки и, скрестив руки на груди, облокотился на спинку стула. — А па хахому? — с набитым ртом пробубнил хирург, и лукавый огонёк промелькнул в его взгляде. — Ты знаешь. Дазай прожевал и поставил подбородок на сложенные руки. — По поводу твоего вранья. — Вранья? — Фёдор приподнял одну бровь, показывая неподдельное удивление. — Хочешь знать, как? — снова понижая тон до шёпота, Дазай облокотился на небольшой стол. — Как? — вторил шёпотом Достоевский, испытывая острое чувство дежавю. Дазай приблизился к русскому, не так сильно, как в прошлый раз, но этого хватило, чтобы снова вызвать пиломоторный рефлекс. — Мурашки на шее. Они выдали тебя с головой, — не нужно было видеть Осаму, чтобы понять — он ухмылятся. — Александрийский генез предполагает полное отсутствие волосяного покрова на теле, кроме головы. Фёдор закрыл глаза и улыбнулся. Неплохо. Создавалось впечатление, что происходящее доставляло ему столько же удовольствия, сколько и Дазаю. Хирург продолжил: — Но это не самое интересное… Этот рефлекс вызывают не так уж и много вещей. Было ли тебе холодно, или это было чувство страха, восхищения, гордости, а может быть…сексуальное возбуждение? — не намеренно сделанная пауза перед фразой заставила русского застыть на месте и потерять свою улыбку. Чужой взгляд. Он ощущался сквозь спину, пронизывал до костей. Дазай уже не смотрел на Достоевского, он смотрел именно в ту сторону, не прекращая улыбаться в ожидании. Фёдор взял себя в руки и повернулся, приняв безразличное выражение лица. Ужас и отвращение на лице старой знакомой трудно было передать словами. Приход Фёдора или неожиданное и резкое отстранение Дазая стало причиной этому — было неясно. Гул утих. Десятки глаз устремились на патологоанатома, ожидая чего-то очень страшного. Куникида нервно поправлял очки, Рампо просто отвёл наконец свой взгляд от телефона, Чуя стиснул в кулаке палочки. Дазай стоял будто в оцепенении, он по-прежнему улыбался, но его взгляд был направлен в никуда. Всё замерло в ожидании. Первым напряжённую тишину нарушил Фёдор: — Сообщишь Огаю? — голос у Достоевского усталый, но твёрдый. — Мне и не придётся, — Йосано без иронии кивнула в сторону стоящего у входа в столовую Мори. Главврач не сводил глаз с Достоевского, при этом гадко скалясь, но видел это кажется один только Фёдор. Присутствующие были немного отрезвлены, потому как они стали создавать вид бурной деятельности и незаинтересованности героями данной драмы (назвать данное действо комедией, как и, пока что, трагедией, не поворачивался язык). — Обеденный перерыв уже десять минут, как закончился, — Огай грозно прикрикнул на всех присутствующих. — С тобой позже поговорим. Хорошо, что Фёдору практически не попалось ни одного человека на обратном пути. Настроение было отвратным, и этот термин был слишком мягким для описания всех чувств Достоевского. Хотелось убивать. Хотелось делать это медленно и со вкусом. Больше всех хотелось убить именно Дазая. Одно только обстоятельство этого сделать не давало. Его взгляд казался не только пустым, этот взгляд принадлежал человеку, стоящему на краю пропасти. Зайдя в ординаторскую, русский сразу же стёк на диван и прикрыл глаза. К слову его репутация была не так уж и плоха. Врачи в ординаторскую заходить боялись, потому как за стенкой был кабинет Фёдора. Изредка здесь появлялся Сигма, но лишь ненадолго. Это место уже стало своеобразным домом для Достоевского. Вещи, находившиеся здесь, говорили о своём обладателе больше, чем пара книг на русском на полке в кабинете. Тишину нарушил звук уведомления. Фёдор вздохнул, закатывая глаза, и достал телефон. Патанатом пожалел, что не швырнул его в тот вечер. На экране высветилось входящее: «Сыграй со мной в карты»14:38
Пальцы быстро пробежали по клавиатуре, набирая ответ. «С чего бы я должен это делать?»14:38
«Будет шанс отыграться»14:39
Чуть приподнятая бровь, и ответ уже не заставил себя ждать. «Сегодня в девять.»14:40
***
День прошёл слишком быстро. В ординаторской прозектуры три молодых человека сидят в небольшом кругу за игрой в дурака (к Дазаю и Достоевскому присоединился ещё и Сигма, которому в азартных играх не было равных). С первых минут Осаму заявил, что именно он «разденет» всех. Фёдор и Сигма переглянулись, примерно догадываясь об итогах нескольких следующих партий. И не прогадали. Вот уже Дазай с надутым и обиженным видом сидит только в половине своего хирургического костюма, а если точнее, только в брюках. Следовало бы переодеться после операции, но врач оказался не столь предусмотрительным, как, например, Фёдор, который даже сапоги надел. Он проиграл всего два раза, при этом сняв только резинку с волос и один сапог под возмущенные возгласы хирурга и тихий смех санитара. Сам Сигма не проиграл ни разу. На четвёртой партии он зевнул и хотел уже проститься с игроками. — Передавай от меня «привет» Николаю, — будничным тоном говорит Достоевский, не отрываясь от игры. Сигма вспыхивает и громко хлопает дверью, стараясь поскорее удалиться. Фёдор берет своими изящными пальцами червонную даму и покрывает ею валета. Дазай уверенно выбрасывает туз. У обоих остаётся одна карта. — Нет смысла продолжать, у нас с тобой одна карта на руках, — Фёдор улыбается и поднимает взгляд на хирурга. — Мы ведь даже знаем, какая. — Ты так уверен? — Более чем. Остались два джокера. Предлагаю ничью. — Что ж, у меня нет причин не верить тебе, — Дазай откинулся на диван и принялся убирать карты в коробку. Фёдор протянул ему свою карту. В руке красовалась пятёрка крести. — А зря. — Хах, но ты ведь все равно проиграл. — Чисто теоретически я проиграл, но я ли остался в дураках? — Достоевский наклонил голову и слегка прикупил кожицу возле ногтя большого пальца. — Ты поверил мне на слово. — Ты шулер, Фёдор. Я был более высокого мнения о тебе. Можно сказать, что я даже разочарован, - Осаму улыбнулся, в действительности такой ход его слегка удивил, но не разочаровал. — Так не очаровывайся. Твоей главной ошибкой было то, что ты поставил меня на одну линию с собой, практически как соперника. Но я тебе не соперник. — после этих слов Достоевский встрепенулся и внезапно спросил, — Закончим на этом. Почему бы нам не… — Было бы неплохо. Схема, проверенная, всем давно известная и не раз практикуемая, носила название «Напиться и забыться». Пить с Достоевским действительно было неплохо. Фёдор это делать умел. Но сейчас он слегка переборщил. Пьяный Достоевский был похож на сову, которая вечно щурится. И если обычным людям становилось жарко, то ему внезапно сделалось очень холодно, и он накинул свое излюбленное пальто, в мех которого так и норовил вжаться, как птенец. Он стал ещё ленивее и флегматичнее, чем в будни. Но в один момент патанатому показалось, что весь чай они уговорили за полторы минуты (хотя к чаю совершено никто не притрагивался, потому что он даже заварен не был). Дазай стал излишне сентиментален. Он даже пару раз прослезился, сболтнув немного лишнего. Несмотря на количество алкоголя в организме, эти слёзы пошлыми не были, а ком с груди понемногу начал спадать по мере того, как Осаму выговаривался. Достоевский при виде такого искреннего и немного не владеющего языком врача тоже не на шутку расчувствовался и попытался его успокоить. Завтра у обоих будет раскалываться голова, но о событиях прошлой ночи никто так и не вспомнит. Лишь Сигма, забывший мобильник на тумбочке, поспешит скорее выбежать из помещения.