Teenage Summer Days

— Я не верю, — сказал Миша. — Это ты специально говоришь, потому что обиделся на меня и хочешь наказать. — За кого ты меня принимаешь? Я не настолько жесток. Никита сел на кровать, закрыл лицо руками и разрыдался. — Как мы раньше не увидели? Это же очевидно, — всхлипывая, сказал он. — Мы же похожи, как две капли воды. Почти. Миша видел и осознавал это, но почувствовать не мог. — Не так уж и похожи, — сказал он. — Мало ли в мире высоких худых людей? — Нет. Но сыновей Димы Бончинче — только двое. Наверное. — Да с чего ты взял, что он твой отец? Ты на него совсем не похож. — Но и ты не похож, — справедливо заметил Никита. — Я пошел в свою мать, ты, наверное, тоже. Но посмотри мне в глаза. Видишь? — Нет. — У меня глаза моего... нашего отца. Посмотри внимательно. — Никакого сходства, — солгал Миша, с ужасом замечая в лице Никиты Димины черты. Из этого набора деталей шаловливая природа сначала собрала лицо крестьянина или военного, а его сыну подарила внешность ангела и принца. Никита грустно вздохнул и вытащил из кармана джинсов мятую фотографию. — Это мои родители, — сказал он. На снимке без труда узнавался еще молодой и не успевший поседеть Дима. Он обнимал высокую женщину в плетеной диадеме и в вычурном платье, облегавшем выступающий живот. — Он ушел до моего рождения. Теперь я понимаю, что он был уже женат на твоей матери. — Я не знаю, кто моя мать, — сказал Миша. — Я свою давно не видел. Сбежал еще в детстве. Она хорошая, и я знаю, что ей лучше без меня. Сейчас мне очень стыдно — я был ужасным и капризным ребенком, а ей, бедной портнихе, было так сложно растить меня в одиночку, денег всегда не хватало, поддержки не было... Наверное, она искала меня, может, и сейчас ищет, но я не хочу разбивать ей сердце. Мне стыдно за то, каким я вырос. Сначала я бродяжничал, потом попался на краже в кондитерском магазине. Когда ставили на учет, соврал, что сирота, и назвал чужую фамилию — Митрофанов, чтобы не вернули домой. Потом попал в шайку налетчиков, воровал, сидел, и так по кругу. Но эти несколько лет оказались не худшими... Когда я подрос, у меня появилось то, что стало бесценным сокровищем для многих и проклятьем для меня. Это моя внешность, и я ненавижу себя за нее. Вычеркнул бы все эти годы, если бы мог... Миша хотел погладить его по щеке, но Никита не позволил. — Пожалуйста, не надо. Я еще не избавился от чувств к тебе. Господи, это какой-то ужасный сон! Так получилось, что благодаря некоторым связям я знал многое и про Бончинче, и про его лагерь, но даже не думал, что попаду сюда. Дима меня не узнал, а я и не подозревал, что ты — его сын, иначе ничего не было бы. Знаешь, что хуже всего? В моих силах было все предотвратить, ведь сначала ты мне не понравился, но я решил развлечься. «Соблазню этого святошу за пару дней» — вот что я тогда подумал. Ну, не совсем так, но смысл такой. Но вскоре появились настоящие чувства — если бы не они, ты наверняка устоял бы. Ты не такой испорченный, как я. — Такой, — тихо ответил Миша. — Моя вина равноценна твоей. Правда, в чем она? В том, что мы полюбили? Во всем виноват Бончинче. — Ты прав. Но то, что с нами произошло, ужасно. Забыть мы это никогда не сможем, но прекратить можем прямо сейчас. Миша, ты должен остаться в лагере. Я не могу взять тебя с собой. — Я не хочу оставаться с этим человеком! — Миша... Пойми, я не настолько силен, чтобы постоянно бороться с искушением. Однажды я не выдержу и убью себя. Нет, ты должен остаться — идти тебе некуда, а Дима тебя все же любит. Думаешь, мне легко? Так будет лучше. Миша отвернулся. — Обещай мне только одно, — сказал Никита, — будь хорошим и не превращайся ни в него, ни в меня. Должен же хоть кто-то из Бончинче быть нормальным. И он горько засмеялся. У Миши заболело сердце. — Хорошо. А ты пообещай, что будешь беречь себя. — Прощай, Миша. Никита порывисто обнял брата и вылез из окна. Миша долго сидел и смотрел в одну точку. Вдруг он увидел на полу нож — его выронил Никита, когда одевался. Холодный блеск металла казался спокойным, не угрожающим. Миша поднял нож и приставил его к запястью, не решаясь надавить сильнее. Вдруг раздался стук в дверь. — Миша, открой, нам надо срочно поговорить. Миша испуганно сунул нож в карман и впустил Диму в комнату. Тот сел на стул, кашлянул и сказал: — Я многое обдумал за эти дни и понял, что виноват перед тобой. Наверное, я был плохим отцом, но все еще можно исправить. Большой ошибкой было держать тебя среди всех этих людей, ты слишком чист и наивен для этого. Поэтому я принял решение: завтра утром ты отправляешься в военную академию, я уже обо всем договорился. Моим секретарем пока будет Антон. — Хорошо, отец, — равнодушно сказал Миша. — И еще, — смущенно добавил Дима, — не пойми меня неправильно: да, я против того, чтобы ты водился с дурной компанией, но не запрещаю тебе дружить с достойными молодыми людьми из высшего света. Эти связи пригодятся и в твоей будущей карьере. Единственное: постарайся не слишком открыто демонстрировать свои увлечения. Руководство академии достаточно снисходительно, но не стоит этим злоупотреблять. — Хорошо, отец. — Я знал, что ты умный мальчик. Добрых снов. Миша дождался, когда стихнут шаги отца в коридоре, и пошел в кабинет, чтобы украсть у Димы немного денег. Он был зол на отца и решил не убивать себя, а начать преступную карьеру, чтобы опозорить род Бончинче. Конечно, было жаль нарушать слово, данное Никите, но Миша чувствовал, что военная академия сломает его. Кабинет был закрыт на замок. Миша подергал ручку, но она не поддавалась. Внезапно из темноты вышел Антон, успевший сменить униформу на костюм секретаря. — Если хочешь сбежать, беги сейчас. Люди из академии приедут через два часа. Вот ключи, бери все, что тебе надо, и уходи. Даю пять минут. — Антон, спасибо тебе за все. Я знал, что ты хороший человек. — Я делаю это не ради тебя. Я хочу стать заместителем начальника, а потом — возглавить лагерь. Я знаю, что подхожу на эту должность больше, чем кто-либо. — Не знал, что ты об этом мечтаешь. — А что ты вообще знаешь, что видишь? Ты считаешь себя главнее всех, но это верно только в твоей жизни. Помни об этом. Четыре минуты. Миша вбежал в кабинет и бросился к небольшому шкафу, в котором Дима держал личные деньги. Шкаф был закрыт — конечно, ключ был только у Димы, поэтому Миша нетерпеливо взломал замок ножом. Он схватил несколько пачек купюр, распихал их по карманам и хотел закрыть шкаф, но оттуда выпал большой конверт. Миша поднял его и увидел надпись «Михаил Бончинче». Его сердце почему-то бешено заколотилось, и он открыл конверт. Внутри была всего одна бумажка. Миша пробежал ее глазами. «Свидетельство об усыновлении... Михаил Вермишельев, родившийся... усыновлен... с присвоением фамилии Бончинче». У Миши закружилась голова. Он спрятал документ за пазуху, вышел из кабинета и отдал Антону ключ. Миша бежал по пыльной дороге, задыхаясь и спотыкаясь. Только бы успеть! В боку кололо, хотелось пить, но Миша не останавливался. Из придорожных кустов раздался утробный вой, сменившийся чавканьем, и Миша побежал быстрее. Он вглядывался вперед, но безуспешно. Миша готов был сдаться и заплакать, но тут из-за туч выглянула луна и осветила крошечную фигурку на горизонте. Миша закричал и замахал руками. Фигурка остановилась, дожидаясь его. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она обрела нормальный размер. Миша сгреб Никиту в объятия, сбил с ног и принялся целовать, смеясь и выкрикивая слова, меняющие весь ход их истории. Никита тоже смеялся и целовал его в ответ. Земля еще не остыла с вечера, а росшие вдоль дороги абрикосы пахли солнцем и счастьем.