Teenage Summer Days

— Что здесь происходит? — еще громче закричал Дима и сорвал со стола скатерть. Ваза и чашки с грохотом посыпались на пол. Никита открыл глаза, зевнул и потянулся, как сонный котенок. — Если вас интересуют пикантные подробности, вы не по адресу, — наглым голосом сказал он и по-хозяйски чмокнул Мишу в щеку. — Но да, это то, о чем вы подумали. А теперь выйдите, мы хотим спать. В Мишиной груди разрастался ком, и он почувствовал, что готов расплакаться. Нежный и трепетный Никита исчез, вместо него опять появился тот дерзкий незнакомец. Неужели он притворялся, чтобы получить власть над Мишей? Неужели все было ложью, игрой? Но тут Миша почувствовал, как Никита сжал его руку под одеялом. Его пальцы дрожали. Дима рассвирепел. Он подскочил к кровати и влепил Никите несколько пощечин. — Не трогай его! — закричал Миша. — Одевайся и иди в свою комнату, — внезапно спокойно сказал Дима, продолжая колотить Никиту; тот не отбивался, только закрывал лицо от ударов. — Я специально приехал раньше, чтобы проверить, как ты справляешься, а тут такой сюрприз. Спасибо, Мишенька, порадовал старика! Но тебя я наказывать не буду, а с этим ублюдком разберусь. — Если я и ублюдок, это не моя вина. — Отец, не бей его! Он не виноват, он не хотел, это все я! — выкрикнул Миша. Дима остановился. — Зачем ты его выгораживаешь? Я знаю, что ты хороший и благочестивый мальчик, просто слишком доверчивый. А этот... — и он посмотрел на Никиту брезгливо, как на червяка. — Я люблю его, — тихо сказал Миша. — Люблю. — Что? — воскликнул Дима, срываясь на писк. — Да на нем клейма негде ставить, он с малолетства шалавится по трассам! Что говорил Дима дальше, Миша слушал и слышал, но эти слова проникали в его сознание, а не в сердце. Его больше шокировало то, что Дима впервые выдал тайну одного из своих подопечных. — Мне все равно, — сказал он, и ему действительно было все равно. — Я люблю его. — Спасибо, — прошептал Никита. — И я тебя люблю. Мише стало немного страшно — он чувствовал беззащитность Никиты сильнее, чем когда-либо, но в то же время он ощущал в себе небывалую мощь и готов был оградить Никиту от всего мира. Дима достал из кармана пистолет и прицелился. — Нет! — закричал Миша, закрывая Никиту своим телом. Он почувствовал резкую боль в плече. — Убийца! — завопил Никита. Дима тем временем заломил ему руки и связал обрывком веревки, извлеченным из того же кармана. — Это транквилизатор. И ты пожалеешь, что он не достался тебе. Спокойной ночи, Миша. Дима натянул на Никиту штаны, взвалил его на плечо и вынес из домика. — Миша, я вернусь и спасу тебя, — простонал Никита. — Только жди! Миша с трудом поднялся с кровати, поволокся к окну, еле переставляя ноги, и увидел, как Дима и Антон грузят связанного Никиту на телегу. Он попытался подойти к двери, но упал. Примятый отцовским сапогом цветок был последним, что увидел Миша, прежде чем потерять сознание. Проснулся он уже на рассвете. Тело ломило, голова раскалывалась. Вдруг Миша вспомнил все, что произошло, и резко вскочил. С улицы послышалась ругань. Миша подкрался к двери и осторожно посмотрел в щель между досками. Очевидно, Дима и Антон только что вернулись — грязные с головы до ног, они тащили телегу; лошадь куда-то пропала. Лицо Димы украшала огромная кровоточащая царапина. Он прикоснулся к ней и зашипел от боли. — Посмотри, как он, — сказал Дима Антону. — Я боюсь, что не сдержусь и убью его. Щенки! — он злобно сплюнул на землю и поковылял прочь. Антон вошел в домик. — Где Никита? — шепотом закричал Миша. — Это тебя не касается, забудь о нем. — Я прошу тебя! — Я же говорил — доиграетесь. Миша горько заплакал, но Антона это не тронуло. Лошадь вернулась к вечеру, но это не подняло Диме настроение. Он огрызался на всех, кроме Миши, которого подчеркнуто игнорировал. Миша чувствовал, что его отношения с отцом испортились, но его это не задевало. Судьба Никиты — вот все, что волновало его. Мишино сердце разрывалось от боли, он сходил с ума от неведения. Но прошла неделя, за ней вторая, и никаких новостей не было. Миша безропотно выполнял свою работу — Дима отстранил его от обязанностей секретаря, а физический труд позволял отвлечься от мыслей. В лагере как раз затеяли ремонт, сносили все старые постройки, и отдыхать было некогда. Когда ломали домик садовника, Миша еле сдерживал слезы. Он знал, что все равно никогда не забудет голос Никиты, прикосновения его рук, поцелуи, от которых по всему телу растекались электрические разряды, но видеть, как разрушают место их последней встречи, было невыносимо. В этот вечер он лег спать без ужина. Проснулся Миша от камешка, залетевшего в форточку и ударившего его по голове. За ним полетел второй. Чертыхаясь, Миша встал и подошел к окну. — Я вернулся, — произнес знакомый прекрасный голос. — Скорее же впусти меня! Миша распахнул окно и помог Никите забраться. — Как я скучал! Почему ты не пришел раньше? Я чуть не умер без тебя. — Прости, прости, любимый, — зашептал Никита, горячечно целуя лицо и шею Миши. Его тело, обтянутое узкими джинсами и тонкой майкой, выглядело еще более худым, но по-прежнему прекрасным. — Я написал бы тебе письмо, если бы мог. Главное, что все позади, мы вместе. Я пришел за тобой. — Ты, наверное, голоден? Принести поесть? — Голоден. Но все, что мне нужно, находится здесь. Проверь только, закрыта ли дверь. — Словно и не было этих дней, — сказал Миша. — Когда тебя нет рядом, я как будто не живу. Никита грустно и сладко улыбнулся. — Мне почему-то страшно, что все сейчас закончится. Наше счастье такое настоящее, но такое хрупкое. — Мне тоже страшно, — признался Миша. — Давай убежим прямо сейчас. Все уже готово, нам надо только добраться до станции, доехать до порта и покинуть эти края навсегда. Начнем новую жизнь с чистого листа, только ты и я. Вместе нам все по плечу. — Мне стыдно и больно, что я не смог тебе тогда помочь. Но расскажи, что случилось. — Не вини себя, главное, что все уже хорошо. Но ты должен знать одну вещь... Мне сложно об этом говорить, но знай, что это никак не касается наших с тобой отношений. Ну что ж, начну... Итак, в ту ночь Антон и Дима повезли меня из лагеря в тюрьму, как я думал. Но на перекрестке Дима велел Антону свернуть в сторону леса, а не города, и ехать к болоту. «Шлепнешь его там, избавишься от тела, и дело с концом. Если приедет комиссия, скажем, что сбежал, заблудился и утонул». Антон промолчал, но возле леса сказал, что надо поправить заднее колесо, а то телега может перевернуться, слез, долго там ковырялся, и вдруг я почувствовал, что он вложил мне в руку нож. Мы поехали дальше, я смог перерезать веревку, подкрался к Диме, напал на него и сбросил на землю. Антон спрыгнул сам, а я отъехал чуть дальше, распряг лошадь и ускакал. Вот так все и было. — Не ожидал такого благородства от Антона, — сказал Миша. — А Бончинче — негодяй, и все, к чему он имеет отношение, для меня отныне омерзительно. У Никиты задрожали губы. — Миша... — Подожди. Мне тоже надо тебе кое-что рассказать — больше никаких тайн. Обещай, что не возненавидишь меня. — Мне не за что тебя ненавидеть. Миша вздохнул. — Я обманывал тебя с самого начала. Я нахожусь в лагере не за преступления. Дима Бончинче — мой родной отец. — Что? Скажи, что это шутка! — взмолился Никита. — К сожалению, нет. Никита схватился за голову. — Что мы натворили? Миша попытался его обнять, но Никита отстранился. — Почему ты не рассказал раньше, пока все не зашло слишком далеко? — А какое это имеет значение? Я люблю тебя и не считаю, что я чем-то лучше. И грехи моего отца — не мои грехи. — Все кончено, все! — Да что ж такое? Не можешь простить мне маленькую ложь, а я простил тебе то, за что ты попал в лагерь! Лицо Никиты потемнело. Он встал и принялся одеваться. — Это удар ниже пояса. Если ты хотел сделать мне еще больнее, тебе это удалось. Но я не хочу делать больно тебе, поэтому пусть эта ноша останется только со мной. Мише стало страшно. Он понял, что наговорил лишнего, и бросился к Никите. — Прости меня, любимый! Я разозлился, но на самом деле ничего такого не думаю. Никита молчал. — Я не понимаю, почему для тебя это так важно. Я думал, что наша любовь — это самое главное. Почему ты так поступаешь со мной, почему ты изменил свое отношение ко мне? — Не изменил, — тихо сказал Никита. — И это хуже всего. — Почему? — Почему? Да потому, что Бончинче — мой отец!