Так похожи

Артем был безрассуден. Врывался под открытый огонь и шальные пули, делал, что вздумается, но, похоже, терпению начальства пришел конец. А может быть, фюреры и не обращали внимания совсем. По крайней мере, старшие офицеры — им-то какое дело до простого штурмбаннфюрера? Не переходит границ, исправно выполняет свои обязанности, и черт с ним, своих дел по горло. Разве что кто-то относительно равный, имеющий лютую, мягко говоря, неприязнь, мог нассать ему в компот. Хотя это, блять, лучший вариант был бы для Сухова. Это действительно лучше, чем, твою мать, казнь за измену и шпионаж, которыми и не пахло. Артем Паше доверял. Он его прикрывал не мало раз и точно наоборот, поэтому даже не верилось. Впрочем, для своего звания парень оставался наивным, несмотря на лишнюю кровожадность и хорошую сообразительность. Крысы, везде есть крысы. Шутят про краснопузых? Сами-то. Он проникся идеей лозунга Рейха и, как последний идиот, повелся. В прочем, нацист отдавал себе отчет: иду сюда спустить пар. Вышло даже больше, совсем чуть-чуть не дослужился до новой должности. Малолетний придурок. С кривой миной Сухов плетется по туннелю. Вообще, настоящее чудо, что он сумел выбраться из станции, лишь повредив ногу. Сухов даже не пытается вытащить пулю, когда попадается служебное помещение. С его условиями это едва ли не самоубийство, поэтому он лишь пользуется бинтом, а обеззараживающего нет. Совсем худо. Но даже завязать тряпку нормально не удается, его прерывает голос: — Замри. И Артем замирает, потому что он, блять, еще жить хочет. Так что ещё и руки поднимает. Без оружия и медленно, естественно. У него с собой огнестрела, собственно, и не имелось, если не считать ножа и пистолета с несколькими патронами. В отличие от автоматов, их держать при себе было куда гораздо легче и проще, но разве он поможет в серьезных потасовках? Хотя у него вполне оставались шансы воспользоваться им. Да только его прикончат раньше, чем он дернется. Его обходят со стороны. Оно и понятно — на нем форма нациста. Это говорило за него абсолютно обо всем. Хотя Артем мог бы сказать, что он раздобыл форму и чудом убежал от ублюдков. Только вот действительно знающие поймут, что неожиданно появившегося и безымянного офицера прикончат при первой встрече. И сбежать обычному человеку из плена невозможно практически, Артем, как никто другой, знает об этом. А он еще хотел своей прошлой фамилией представляться. Якобы, такого бы точно не было в составе Рейха. Его бы за эту фамилию грохнули. А кто вообще знает, что сын Саши с ВДНХ — на Пушкинской ошивается по своей воле? Артем не удивится, если тот вообще стер все о нем из своей жизни и терпеть не может упоминания. По крайней мере, парень понимал его. Жаль, до него раньше не дошло. И даже не это. Он уверен, что настанет момент, когда он скажет: «Мне страшно осознавать свои ошибки». С другой стороны, ублюдки просто так не меняются, верно? И, если честно, Черный готов ко всему. В его голове произошли все сценарии любого возможного события, но не этого. Это было невозможно. Восьмой раз. Ебаный. Восьмой. Раз! С другой стороны, это лишь Артему так кажется. Работа-то никуда не денется, однако примечательно, что достается она именно Морозову. Взгляд напротив тяжелый. Морозов даже не собирается казаться быть таким же веселым, все напускное ребячество сразу уходит бесследно. Наверное, у него такой глупый вид. Такое изумленное лицо с распахнутыми глазами. Сам бы Сухов точно не сдержал пару насмешек и ехидных комментариев. С ним не церемонятся, бьют сразу по затылку и нацист сразу же отрубается. И, кажется, в отключке он долго, раз просыпается не только с болью по месту удара, но и по всему телу. Если бы человек действительно мог вырубаться от сильного удара по голове и просыпаться через несколько часов, то этот человек являлся бы мутантом. Артем списывает на измотанность организма и собственную усталость, иначе мертвым валялся, остывая. А Павлику это точно не нужно, несмотря на то, что ему самому достанется сильно. Благо, хватает ума не дёргаться, не рыпаться и не вопить о чем-то своем на немецком. Артем понимает, что лежит на чем-то твердом и передвигающимся. Возможно, красных встретили свои же или они нашли какой народ с транспортом, это уже не было так понятно, хотя роль, конечно, играла. Нельзя было допустить себя доставить на одну из станций красной линии. Они еще в туннеле, но Сухов понятия не имел, начало это пути или конец, рисковать было нельзя. Впрочем, сбегать от шайки разведчиков — не менее гиблое дело, но парень был твердо уверен: он заставит себя застрелить раньше. Конечно, он мог рассмотреть вариант, в котором проблем не приносит, отвечает на все вопросы и в конце получает пулю прямо в лоб. Может, кого более мелкого и пожалели бы, а он уже успел пошуметь. Да и кто прощает своего врага? Не только идеологического. Бежать. Бежать! Нога горела огнем, но Артем мчался, не жалея ее. Возможно, он уже успел подцепить какую-то дрянь, из-за которой сдохнет в ближайший месяц. Но его, опять же, прибьют раньше. Артем, конечно, предпочел бы просить прощения прежде всего, но кроме этого его волной захлестнуло горькое сожаление. Как бы не хотелось, это ничего не изменит. Отношений. Хотя и остаться живым хотелось. Грязный камень окрасился красным. Артем просыпается с громким вдохом. Он в панике хлопает себя по груди и с искренним изумлением замирает, понимая, что никаких дырок нет и боли с ними заодно. Ни в ноге, ни в области грудины, ни в ноющих мышц. Справа движение. — Артем, ты чего? — спрашивают сонно. Черный дёргается, хлопает по бедру, но ничего не находит. Он не видит этого, но Морозов сразу же хмурится. — Мне сейчас такая херня приснилась, — Артем вздыхает, трет грудину ладонью, — позже расскажу, спи, Паша. За окном темень. Должно быть, вообще часа два-три ночи. Но Артем чувствует на себе внимательный взгляд. Паша мог удивительно быстро собираться с мыслями и ориентироваться, а еще знал Черного вдоль и поперек. Да и в принципе был проницательным, хотя по парню не то, чтобы сложно что-то понять. — Нет уж, давай-ка ты расскажешь сейчас. Артем немного мнется, но... — Ты бы мог представить меня нацистом?