Малышка

Фато появляется из темноты издавая глухое рычание, недовольно принюхиваясь к чужому запаху и раболепно заглядывая в глаза, когда я поднимаю ладонь, жестом приказывая остаться на месте. Он мнется с лапы на лапу, борется с инстинктами, но все же садится, признавая мою власть. Только тогда я поворачиваюсь к малявке и, показывая на пса, объясняю: — Особенность этой породы в том, что они признают лишь одного хозяина. Не пробуй с ним подружиться. Его кличка "Фато". Хотя тебе это не пригодится, — дополняю уже тише и, включая по дороге свет, скидываю куртку. Растаявший снег скользит по вискам, шее, пробирается под ворот рубашки и я представляю, каково сейчас девчонке в своей тонкой толстовке. Ее тихие шаги раздаются за спиной, а потом заглушаются громким цоканьем когтей Фато, который, знаю, будет следить за каждым ее движением. Если у нее хватит мозгов, то она не будет его провоцировать, а вот если не хватит — столкнется с проблемой, которая разорвет ее на куски. — Иди за мной, — киваю в сторону и, проходя просторную гостиную, достигаю не менее просторной кухни. Что поделать, люблю большие пространства. — Продукты найдешь в холодильнике, туалет есть внизу, справа от лестницы, и наверху, почти в каждой комнате. Выберешь себе любую, кроме той, что в самом конце коридора. Она моя. Переночуешь у меня, а завтра посмотрим, — не посмотрим, потому что я совершенно не знаю, что делать: либо попытаться найти ее родственников, используя связи в полиции и Луиджи, либо сдать в департамент защиты детей, чтобы ее куда-нибудь пристроили. Так или иначе на это потребуется несколько дней. Потерпит, если не хочет ночевать на улице. — Напиши свое имя. И возраст. Она смотрит на меня с видимой опаской и несмело подходит к столу, когда я кидаю на него блокнот и ручку. Ее руки трясутся в такт дрожащему телу, и малышка старательно выводит буквы, удивляя меня каллиграфическим почерком. Хана. Типичное американское имя. И да, она не ребенок, хоть и выглядит на пятнадцать. — Что ж, Хана, удиви меня своими кулинарными способностями, у тебя есть время пока я принимаю душ. И сними с себя эту тряпку, сейчас же, — показываю пальцем на ее верхнюю одежду и отворачиваюсь к холодильнику, чтобы взять бутылочку пива. В моем голосе не звучит недовольства или строгости, но когда я поворачиваюсь обратно, бутылка чуть не выпадает из рук от неожиданности. Какого хера? Она стоит скрестив на груди руки, обнаженная по пояс и дрожащая как осиновый лист. Замечаю каждую деталь: от мурашек, покрывших кожу, до синяков на шее, оставшихся скорее всего... не может быть. Блядь, ну не настолько же ее папаша изверг. Хмурюсь, чувствуя, как внутри вскипает злость, и медленно, не делая резких движений, подхожу к малявке, глаза которой расширяются по мере моего приближения. Чего она боится? Что вот сейчас, отбросив свои принципы, я начну ее насиловать? Или затяну удавку, как это делал ее отец? Осторожно убираю волосы с шеи и, рассматривая ровную линию натертой кожи, сжимаю челюсти. Второй раз, второй раз за вечер я жалею о том, что так милосердно его убил. Или стоп, она могла это сделать сама. — Кто это сделал? Ты? — едва касаюсь ее шеи пальцами и стараюсь смотреть ровно в ее глаза. Ни в коем случае не ниже. Хана мотает головой и еще плотнее прижимает руки к груди. Теперь понятно, почему она не сокрушается о смерти папаши. Не хочу копать глубже и втягиваться в проблемы ее ненормальной семейки, поэтому больше ни о чем не спрашиваю, просто опускаю руку и пару секунд смотрю в по-детски миловидное лицо. Согласись, малышка, у жизни дерьмовое чувство юмора. Ухожу с непонятной тяжестью внутри, с яростью, скрытой под напускным спокойствием. Я не впервые сталкиваюсь с несправедливостью, но именно сейчас, при мысли о том, что эта девочка могла пережить, становится до предела тошно. Успокаиваюсь лишь под прохладными струями душа, до остервенения натирая кожу и стараясь думать о чем-нибудь другом: бизнесе, "семье", деньгах. Боссе, ждущем отчет о проделанной за месяц работе, и традиционной встрече с главами семейств, на которой должны распределиться сферы влияния. Дел по горло. Переодеваюсь в домашнюю одежду: хлопковые брюки и футболку, беру первую попавшуюся для Ханы и, спускаясь по лестнице, с удовольствием втягиваю запах, доносимый с кухни. Неплохо, если ее стряпня столь же вкусна как и ароматы, то я не пожалею, что притащил ее в свой дом. Она стоит у плиты, все в той же злополучной одежде, но уже с завязанными в узел волосами. Буквально в нескольких шагах от нее лежит Фато и следит за каждым ее движением, будто боясь, что передвигающаяся по кухне малявка представляет для меня опасность. Не представляет, Фато, потому что я много-много сильнее ее. — Готово? — Чуть вздрагивает и, растерянно кивая, выкладывает в тарелку пасту, обильно политую классическим соусом. Салат из овощей и стакан воды. Сажусь на высокий стул и оперевшись о стол локтями, смотрю на то, как Хана растерянно сжимает футболку, наверняка не зная, как поступить: переодеться прямо при мне или же выйти из кухни в сопровождении угрюмого пса. Ее мысли подтверждаются осторожным взглядом в сторону Фато, и я упрощаю ей задачу: — Я отвернусь. А сам, как озабоченный ублюдок, наблюдаю за тем, как она поворачивается ко мне спиной, поводит плечами, скидывая с них толстовку, и надевает футболку, скрывшую от моего внимания худощавое тело. Черт, если бы не синяки, ее кожа была бы идеальной. — Садись. Здесь хватит на двоих, — показываю пальцем на остатки пасты в сковородке и принимаюсь за еду, исподтишка подглядывая за малышкой, которая, намеренно не поднимая головы, готовит приборы для себя. Садится осторожно, словно боясь нарушить тишину, и также осторожно, плохо скрывая волнение, начинает есть. А я, чтобы хоть немного снять напряжение, поясняю: — Мне нужно время, чтобы найти твоих родственников, но ты можешь облегчить мою задачу. У тебя есть близкие? — Она замирает на пару секунд, а потом поднимает голову и, глядя на меня огромными глазами, пожимает плечами. Пиздец. Ведь папаша не единственный ее родственник? Или единственный... — Мать? Тети? Дяди? Может, бабушки или дедушки? Взрослые сестры, братья? Хоть кто-нибудь, Хана? Такого быть не может. Малышка, ты хоть понимаешь, в какой ты жопе? — Подумай хорошенько, я не тороплю. Потому что если их нет, тебе придется жить на улице — у тебя нет дома. Скажи спасибо отцу. То есть... Неважно, — махаю рукой и замолкаю, раздраженно наматывая пасту на вилку. Хорошо, первое время она поживет в приюте для бездомных, а потом, если сможет найти работу, снимет комнату. Все просто. Если бы. Потому что я точно знаю, что с ней станет: не сегодня так завтра она появится в списке продажных девок, обслуживающих клиентов в моих клубах. А через год я ее не узнаю, совсем, потому что милая девочка превратится в грязное подобие женщины. — Твою мать, — ударяю ладонью по столешнице, отчего Хана выпускает из руки вилку и отшатывается назад, пугаясь смены моего настроения. Я не злюсь на тебя, малышка, хотя лучше бы я вышиб тебе мозги заодно с папашей-наркоманом, чем боролся сейчас с муками совести и с ответственностью за твою судьбу, которую, сам того не желая, взвалил на себя. У меня проблем хватает, понимаешь? — Понимаешь?.. — смотрит на меня ошалелыми глазами и, кажется, даже не дышит. Аппетит пропадает напрочь. — Я спать, а ты как хочешь, — гостеприимство не моя фишка, потому что я привык к одиночеству. Прислуга — приходящая, я не пользуюсь услугами охраны и у меня нет личного водителя, хотя статус обязывает. — Постарайся не шуметь, — встаю, лишь мельком окидывая ее взглядом: футболка ей идет, хоть и сползает с одного плеча. — Спокойной ночи, — Фато нехотя бредет за мной, и за спиной слышится шумный выдох — Хана оттаяла.

***

Несмотря на усталость, заснуть не пытаюсь, просто лежу на огромной кровати и пялюсь в плазму, перескакивая с канала на канал: музыка, новости, низкосортные боевики, популярные шоу — ничего, что могло бы вызвать интерес. Даже поединки MMA сегодня не цепляют, потому что в голове стоит проклятая девчонка, спрятанная где-то там, в тишине дома. На часах два ночи, и я, выключив телевизор, прислушиваюсь к звукам. Отлично, судя по их отсутствию Хана спит. Надеваю штаны и, осторожно ступая босыми ногами, спускаюсь вниз, отмахиваясь от мысли, что малявка могла уйти, сбежать из моего дома как только я ушел. На самом деле это был бы лучший из вариантов, потому что мне не пришлось бы с ней возиться. Не доходя до кухни замечаю Фато, лежащего ровно в дверном проеме. Его огромная фигура загораживает почти весь проход, и я подпинываю его в бок, чтобы он пододвинулся и пропустил меня. Фато издает недовольные звуки, но пропускает, позволяя увидеть спящую за столом малышку. Черт, не предусмотрел, и пес, проводив меня до комнаты, вернулся к своему наблюдательному пункту. Встаю как вкопанный, не зная, что делать, и с интересом разглядываю умиротворенное лицо Ханы: во сне ее губы не так напряжены, и она еще больше напоминает ребенка, по ошибке попавшего в разборки взрослых. — Вставай, — говорю негромко, чтобы не напугать, и невесомо касаюсь ее плеча, наблюдая за тем, как она хмурится, с трудом открывая глаза. Пару секунд разглядывает меня, наверняка не понимая, что я от нее хочу, а потом покрывается румянцем, когда ее взгляд натыкается на мой обнаженный торс. Черт, откуда она такая стеснительная взялась? Ухмыляюсь, пряча руки в карманы штанов и намеренно напрягая мышцы груди. И все же она забавна в своей застенчивости. — Пошли, Хана, кухня не лучшее место для сна, — возвращаю серьезность и молча жду, когда она встанет со стула. Против воли обращаю внимание на ее грудь и ловлю себя на мысли, что был бы не против ее поиметь, тем более учитывая то, что сегодня мои планы сорвались. Блядь, Вико, сейчас глубокая ночь, а ты думаешь о том, как оттрахать малышку. — Это комната для гостей, — "которых у меня не бывает". Открываю дверь и, прислонясь к косяку плечом, пропускаю Хану вперед. Она обнимает себя за плечи и, сонная, чуть-чуть помятая, осматривается по сторонам. — Ванная и туалет там. Одноразовые наборы найдешь в одном из шкафчиков. Кажется, там есть халат. Не знаю. Этим занимается Лекса, — при этих словах она поворачивается ко мне, и ее идеальные брови взмывают вверх. — Горничная. Она приходит раз в день, обычно после восьми. Не бойся, она не задает лишних вопросов, не люблю болтливых, — осекаюсь, вспоминая о "дефекте" малявки, и отчего-то не желая ее обидеть. А еще я не желаю ее обманывать, поэтому выпаливаю на раз: — Я буду откровенен с тобой, Хана, я не собираюсь заниматься благотворительностью и примерять на себя роль няньки. Ты здесь ненадолго. Как только я найду хоть кого-то из твоих родственников, ты уйдешь. И даже если я их не найду, ты по-любому уйдешь. Мне все равно куда. Не все равно, но иначе нельзя, ей не место в моем доме. Ей не место на улице или на чьем-то члене. Так что для того, чтобы не вляпаться в грязь, кое-кому придется побороться. — Тебе все ясно? Короткий кивок и секундный страх, мелькнувший в пасмурной серости. Она прикусывает губу, стойко выдерживая приговор, и не отворачивается, смотрит на меня с удивительным достоинством. Ни осуждения, ни ненависти, хотя бы за то, что я убил ее непутевого папашу. Хотя о чем это я, скорее я сделал ей одолжение. Кто знает, кому еще он мог ее продать, если бы я вовремя не вмешался. Можешь не благодарить меня, малышка. Я твой чертов "ангел-хранитель". Подмигиваю ей, разряжая обстановку, и ухожу, перемалывая вспыхнувшую совесть в порошок. От нее не должно ничего остаться: ни намека, ни вкуса, ни воспоминания. Хана всего лишь человек, одна из миллионов, чужая, ненужная и незаметная. Никто и ничто в моей отравленной жестокостью жизни. Она уйдет и все будет по-прежнему: "семья", работа и покер, разбавленный кровью и никотином. Все просто.