Малышка

Я поднимаюсь по широким мраморным ступеням, придерживая наброшенное на плечи пальто левой рукой и слыша за спиной тяжелую поступь Джио — моего личного водителя на неопределенное время. Он прекрасно знает о моем настороженном отношении к приближенным ко мне людям, поэтому не путается перед ногами и старается держаться на расстоянии, встает сбоку у двери и сцепляет руки в замок в районе живота, не собираясь следовать за мной дальше. Этого не требуется, потому что теперь в этом доме никто не представляет для меня опасности. Я нажимаю на дверной звонок и через несколько секунд на пороге появляется потемневшая от горя и потерявшая былую живость Лучиана. С нашей последней встречи прошло чуть больше недели, я не был на похоронах предателя и не выражал соболезнования его семье официально, но пришло время это сделать. — Доброе утро, Лучиана, — она, одетая во все черное, с черным кружевом на голове, смотрит на меня пронзительно скорбно, и я вижу, как в темных глазах появляются первые признаки слез. — Что ты наделал, Вико? — морщится, словно от боли, а потом подходит ближе и, презрительно искривив губы, дает мне звонкую пощечину. Голова рефлекторно дергается, и я ощущаю, как щека начинает пылать от удара. Стоящий в стороне Джио не обращает на это внимания, глядя прямо перед собой и проявляя крайнюю степень невозмутимости. — Что ты сделал?! Что ты сделал?! — Лу же наоборот скидывает с себя спокойствие и набрасывается на меня с кулаками. Ее удары попадают в грудь, плечи и, когда один из них приходится в раненое плечо, я перехватываю ее руку и, не обращая внимания на острую боль, прижимаю ее к себе. Какое-то время она продолжает бороться, выскакивает из моей хватки, а потом обреченно затихает и утыкается лицом в мою грудь. — Что же ты сделал с нами, Вико? — плачет, горько и навзрыд, а я глажу ее по волосам, продуваемый прохладным ветром и ее необъятной печалью. Проходит некоторое время прежде чем Лучиана успокаивается и освобождается от моих рук, делая шаг назад, в глубь дома, в который так и не пригласила войти. — Не приходи сюда больше, в этом доме тебе больше не рады. Живи, Вико, живи и знай, что когда вырастет мой сын, я не буду скрывать, кто убил его отца. Дверь закрывается перед самым носом, несколько секунд я тупо стою у порога, разглядывая прожилки мрамора под ногами, а потом резко разворачиваюсь и иду к машине, торопясь совершить еще один визит. Я не скрываю своей причастности к смерти ее мужа и не осуждаю Лучиану за то, что она ненавидит меня — каждый сам выбирает, как бороться с горем, она предпочла найти успокоение в поисках виновных, при этом не желая разобраться в деталях. Что ж, пусть живет с мыслью о том, что ее муж оказался жертвой. Я не собираюсь ничего объяснять. — Куда, босс? — В клинику. Я не виделся с Ханой с того самого вечера, прекрасно зная, что Тони за ней пристально наблюдает. Его отчет по вечерам состоит из каждой мелочи, вплоть до ее настроения, программы лечения и меню на завтрак. В отличие от меня ей требуется куда больше времени на восстановление, и если я вышел из клиники через неделю пребывания в ней, то она до сих пор находится под присмотром врачей. Я накидываю больничный халат поверх одежды и, подойдя к палате Ханы, натыкаюсь на пьющего кофе Тони. Он вскакивает при моем появлении, слишком резко, и чертыхаясь, вытирает пролившийся на рукав напиток. Я помню тот момент, когда он вернулся в церковь, увидел убитого Нитона и живую малышку в моих объятиях; я помню его непонимающее лицо и сжатые челюсти, когда по дороге до клиники я рассказывал ему о плане Данте; я помню его виноватый, полный раскаяния и внутренней злобы взгляд, когда меня увозили в операционную на каталке. Я знаю, что он до сих пор чувствует свою вину передо мной и отчаянно пытается ее загладить. — Не спит? — Нет, — мотает головой и я, приподняв уголки губ в благодарной улыбке, захожу в палату. Моя девочка, маленькая и хрупкая для такой большой кровати, поворачивает голову, смотрит на меня огромными, на фоне исхудавшего лица глазами, и слабо улыбается, будто боясь, что ее улыбка не нужна мне вовсе. На самом деле нужна и видеть ее живой и здоровой очень важно для меня. Я подхожу ближе, всматриваясь в ее лицо, отмечая каждый синяк и ссадину, зашитую губу, пожелтевшее пятно гематомы, покрывающее половину лба, и понимаю, что все эти краски и штрихи появились у нее благодаря мне. Прости, малышка, но твой ход был первым. — Привет, как ты себя чувствуешь? Она опускает глаза, нервно перебирая края накинутой на нее простыни, и пожимает плечами, отчего заостренные ключицы становятся еще более выраженными. — Нормально, доктор сказал, что завтра-послезавтра меня, возможно, выпишут. — Знаю. — А ты? — Неплохо, если не считать того, что я лишен удовольствия садится за руль, — показываю ей на руку, запрятанную в бандаж, и поправляю готовый слететь с плеч халат. В палате повисает молчание, и я смотрю на тонкие пальчики Ханы, все продолжающей перебирать ткань. Я много думал о ней, о ней и ее поступке, о меркантильности, что стала главной причиной появления ее в моей жизни; об отличной актерской игре и о совместно проведенных ночах. А еще я думал о ее словах и о том, что между нами огромная пропасть, настолько большая, что через нее страшно прыгать. Но ведь нет ничего невозможного, правда? — На самом деле я пришел для того, чтобы не оставить тебе выбора, малышка. Она вскидывает настороженный взгляд и я сажусь на край кровати, кладя ладонь на ее ногу. Слегка сжимаю ее и провожу выше, обхватывая совершенно холодные пальцы. Она не пытается их вырвать и смотрит, смотрит, смотрит, и сейчас, в эту самую секунду мне кажется, что я рушу ее мир, и без того покрытый трещинами. — Из больницы заберу тебя я и ты поедешь в мой дом. Ты слишком много видела и, учитывая твою не совсем честную игру, я не могу тебя отпустить. Ты будешь рядом, тебе решать: в роли любовницы или жены. Я гарантирую тебе защиту, но ровно до тех пор, пока ты будешь со мной. Если ты соглашаешься на мои условия, то получаешь статус моей женщины и несешь равную ответственность за решения, которые я принимаю. Ты ведь понимаешь, о чем я? Она глубоко дышит и стоящий сбоку монитор показывает насколько сильно участилось ее сердцебиение. Понимает, в отличие от Лучианы. В случае чего жена мафиозо может последовать за ним, не в тюрьму, но выше, где человеческие законы уже не действуют. — Ты сказала, что не смогла бы без меня жить, так что это не самое худшее предложение, как думаешь? — не замечаю, как в ожидании ее ответа сжимаю ее пальцы сильнее, и она морщится, стараясь аккуратно избавиться от капкана. — Так что? — Ты прав, не худшее, и если бы у меня был выбор, я бы все равно поехала с тобой, — смущается, отчего на бледных щеках появляется румянец, и я улыбаюсь, вполне довольно, только что буквально сделав ей предложение. А она, маленькая, даже не заметила. Склоняюсь к ее губам, превозмогая неловкость в плече, и аккуратно целую, так, чтобы не задеть шов. Мне приходится упереться здоровой рукой в кровать, потому что Хана обнимает меня за плечи и жмется дрожащим худеньким тельцем. Я знаю, что рана в ее боку — касательное пулевое ранение, буквально вырвавшее кусок мяса и оставившее после себя шрам-борозду, еще не зажила, поэтому напираю на нее телом и опрокидываю на кровать, лишая всякой инициативы. — Осторожнее, я хоть и ранен, но вполне способен взять свое, — я намекаю на ее тело, и Хана, блядь, моя отважная до безумия малышка, одной лишь фразой пробуждает во мне оголодавшего по ней зверя: — Так бери. Возьму, конечно, сегодня, завтра и потом, потому что это мой выбор тоже.